Руслан Скрынников - Три Лжедмитрия
В дни королевской свадьбы в Кракове получили известие о том, что положение «Дмитрия» осложнилось и события могут приобрести неблагоприятный оборот.
Царь должен был уступить домогательствам тестя. Его посланцы отвезли в Самбор 200 000 злотых, а затем еще 6000 золотых дублонов.
Наем армии потребовал больших денег, и Мнишек разрывался на части. В Самборе спешно шили новые платья и собирали приданое, достойное царской невесты. Одновременно люди Мнишеков закупали большими партиями оружие и повсюду вербовали ландскнехтов. Денег не хватало, и Мнишеки заняли 14 000 злотых у царских посланцев и набрали на 12 000 злотых мехов и сукон у московских купцов.
Родня Мнишека поддерживала тесные связи с оппозицией, готовившей вооруженное выступление против короля и рассчитывавшей на помощь русского царя. Семья Мнишеков вела себя более чем двусмысленно, и Сигизмунд не препятствовал отъезду сенатора из Речи Посполитой. Король объявил об отсрочке в уплате долгов Юрия Мнишека. Вместе с Мнишеком Польшу покинули многие шляхтичи и безработные наемники, которые едва ли остались бы в стороне от назревавшего мятежа.
В России Мнишеков встречали по-царски. На границе их встретил боярин и дворецкий князь Василий Мосальский. В миле от Москвы были разбиты шатры, чтобы невеста и ее родня могли отдохнуть. Когда Мнишеки сделали остановку, сенатор, оставив дочь в лагере, отправился в столицу, чтобы воочию убедиться, что полякам не грозит опасность. В Москве сенатор переговорил с Лжедмитрием, а затем вернулся в лагерь на царской лошади. Сбруя лошади была изукрашена золотом.
2 мая 1606 г. царскую невесту посадили в золоченую колымагу и повезли в Москву. В столице вдоль улиц были расставлены войска. Лжедмитрий, обрядившись в простое платье, в красной шапочке, тайно покинул дворец и в сопровождении князя Василия Шуйского и одного поляка объехал «все войска и всех поляков», чтобы лично расставить их «в добром порядке». Исаак Масса сам видел царя, готовившего церемонию. Поведение самодержца свидетельствовало о том, что он считал свое положение прочным и забыл об осторожности.
Толпы москвичей восторженно приветствовали государя. Узкие улицы были запружены народом. Колымага с Мариной двигалась очень медленно, так что въезд завершился лишь к концу дня.
На Красной площади был устроен высокий помост для оркестра. При появлении царицы музыканты принялись играть на флейтах, трубить в трубы и бить в литавры.
С площади Марину увезли в девичий Вознесенский монастырь в Кремле, где жила «мать» государя Мария Нагая. Тут ее тайно навестил Лжедмитрий. Когда за Мариной захлопнулись монастырские ворота, она не в силах была скрыть своего отчаяния и долго плакала.
Свадебный кортеж произвел глубокое впечатление на москвичей. Они не могли отделаться от ощущения, что в город вступила армия, а не свадебная процессия. Впереди следовала пехота с ружьями. За ней ехали всадники, с ног до головы закованные в железные панцири, с копьями и мечами. По улицам Москвы горделиво гарцевали те самые гусары, которые сопровождали самозванца в самом начале его московского похода. За каретой Марины следовали шляхтичи в нарядных платьях. Их сопровождали толпы вооруженных слуг. За войском ехал обоз. Гостям услужливо показали дворы, где им предстояло остановиться. Москвичи окончательно были сбиты с толку, когда прислуга принялась выгружать скарб: вместе с сундучками и узлами гайдуки выгружали из повозок ружья и охапками вносили их наверх.
Лжедмитрий чувствовал, что трон его шаток, и инстинктивно ждал спасения от тех, кто некогда помог ему расправить крылья и взлететь. Доносы поступали во дворец со всех сторон, и Отрепьеву не приходилось выбирать. Он пытался начать сначала ту рискованную игру, в которой ставкой были его власть и нечто большее — его голова.
Православные святители не забыли, как предавали анафеме злого расстригу и еретика. Увидев самозванца вблизи, они не избавились от старых подозрений. Лжедмитрий не решился оставить возле себя никого из своих друзей-католиков. Однако он предоставил им помещение для богослужения.
Окруженный всеми атрибутами призрачного могущества, царь горько жаловался иезуитам на свое одиночество.
До поры до времени церковники прощали самозванцу его подозрительные связи с католиками и протестантами. Но они окончательно прониклись недоверием к царю, когда тот решил поправить за счет церкви свои финансовые дела. У Иосифо-Волоколамского монастыря он взял 3000 рублей, у Кирилло-Белозерского — 5000. С мелких монастырей, которых было великое множество, трудно было получить такие суммы. Зато из казны крупнейшего в стране Троице-Сергиева монастыря Лжедмитрий позаимствовал 30 000 рублей. Духовенство опасалось, что такого рода займы были лишь началом. В самом деле, в кругу польских советников-протестантов Отрепьев охотно обсуждал проекты частичной секуляризации доходов церкви и обращения их на нужды казны и дворянства. Подобного рода меры, без сомнения, нашли бы поддержку среди скудеющего дворянства, с жадностью взиравшего на несметные богатства монастырей.
Помолвка царя с Мариной Мнишек подлила масла в огонь. Фанатики честили царскую невесту как еретичку и язычницу. Казанский митрополит Гермоген требовал вторичного крещения польской «девки». Но патриарх Игнатий не поддержал его. В угоду царю льстивый грек соглашался ограничиться церемонией миропомазания, которая должна была сойти за отречение от католичества. Лжедмитрию удалось сломить сопротивление духовенства. 10 января 1606 г. близкие к нему иезуиты сообщили, что противники царского брака подверглись наказанию, но никто из них не предан казни. Лжедмитрий сам поведал об этом вернувшемуся из Польши Бучинскому в таких выражениях: «Кто из архиепископов начали было выговаривать мне, упрямиться, отказывать в благословении брака, и я их поразослал, и ныне никаков человек не смеет слова молвить и во всем волю мою творят». Первым наказанию подвергся неугомонный Гермоген. Митрополита отослали в его епархию в Казань и там заключили в монастырь. Церковная оппозиция приумолкла, но ненадолго. Агитация против самозванца не прекращалась. Ее исподволь разжигали бояре-заговорщики, князья церкви и монахи.
После прибытия в Москву свадебного кортежа по городу распространилась молва о пророчестве старицы Алены, весьма почитаемой народом юродивой. Она стала предсказывать царю смерть. Это навело страх на заговорщиков. Но потом они успокоились. Лжедмитрию тотчас сообщили обо всем. Он не придал значения пророчеству юродивой.
В Путивле самозванец с успехом мистифицировал немногочисленное население и ратных людей. Взойдя на трон, он попытался обмануть весь народ. Эта задача оказалась несравненно более трудной. Опасность положения Отрепьева заключалась в том, что его самозванство перестало быть тайной как для его противников, так и для приверженцев. О самозванстве «Дмитрия» толковали и в России, и за рубежом.
Некогда изменники, братья Хрипуновы, сбежавшие в Литву, «вызнали» в беглом монахе Дмитрия. После воцарения Отрепьева Хрипунов захотел вернуться в Россию и заручился ходатайством короля. Лжедмитрий уведомил Сигизмунда III, что милостиво примет беглеца.
Братья Хрипуновы не были противниками самозванца. Напротив, они в числе первых признали в бродяге «царевича».
На границе Хрипунов встретил давнего знакомого — капитана С. Боршу, проделавшего с «царевичем» путь от Путивля до Москвы. Взяв с Борши клятву молчать, Хрипунов сообщил ему, что в Москве уже дознались, что царь — не истинный Дмитрий и скоро с ним поступят как с самозванцем.
Подобные разговоры велись не только в дорожных трактирах, на улицах, но и во дворце, в покоях ближайших сподвижников царя. Однажды после дружеской попойки царский телохранитель Конрад Буссов задержался в доме у Петра Басманова. Гости разошлись, и, оставшись наедине с хозяином, немец спросил его, действительно ли царского происхождения их государь. Басманов ответил: «Молись за него, хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он нам государь…»
Заглушить убийственную молву можно было разве что истребив половину населения. У Расстриги не было иного выхода, кроме как закрыть глаза на «измену» и продолжать разыгрывать роль милостивого государя.
Самозванец еще сидел на троне, а его знатные противники готовы были перессориться из-за того, кто наследует корону. Из дипломатических соображений бояре подумывали о том, чтобы преподнести шапку Мономаха Владиславу. Кандидатура принца могла предотвратить раскол, который неизбежно привел бы к крушению заговора.
В московском гарнизоне числилось несколько тысяч стрельцов. Пока эти стрельцы, охранявшие Кремль, были преданы царю, заговорщики не могли рассчитывать на успех. Однако к началу марта 1606 г. среди кремлевских стрельцов была замечена «шатость». Многие открыто толковали, что царь — не истинный Дмитрий; когда разговоры дошли до слуха Басманова, тот тайно учинил розыск. Семеро стрельцов были взяты под стражу. Обычно власти избавлялись от «изменников» без лишней огласки. На этот раз царь решил устроить показательный суд. В назначенный день стрельцы получили приказ собраться в Кремле без оружия. Государь появился перед ними в окружении немецкой стражи. Он вновь, в который раз, повторил заученную речь о своем чудесном спасении и спросил, есть ли у них доказательства, что он не истинный царь. Много раз слышанные слова не производили прежнего впечатления. Однако все насторожились, когда самодержец предложил присутствующим открыто высказать причины недоверия к нему.
