Руслан Скрынников - Три Лжедмитрия
Едва коронация закончилась, как дьяки под разными предлогами выставили послов и иноземцев из церкви и заперли двери за их спиной.
Как только нежелательные свидетели удалились, патриарх обвенчал царя с Мнишек по православному обряду. Польские дамы, задержавшиеся возле невесты, со смехом описывали мужьям, как молодые приняли от патриарха вместе с благословением по кусочку хлеба и глотку вина. Присутствующие приветствовали обращение царицы в православную веру. В тот день Марина показала себя достойной ученицей иезуитов. Невзирая на запрет Ватикана, она приняла православное причастие без тени смущения или колебания. Вероотступничество не слишком тревожило Мнишеков. Куда больше царицу занимало, хороша ли она в русском платье, в которое ее обрядили по настоянию бояр.
Заговорщики присутствовали на пиру в высших свадебных чинах. Князь Василий Шуйский был «тысяцким боярином», главным распорядителем свадьбы, а Дмитрий Шуйский — главным дружкой жениха. Главной свахой самозванца выступала Екатерина Скуратова, жена Дмитрия Шуйского. У «мыльни» с Расстригой были Иван Крюк Колычев и «мовник» Михаил Скопин. Приглашение на свадьбу получили бояре Василий и Андрей Голицыны, Головины.
Вельможи давно уже знали, что за птица их государь. Но они все еще усердно разыгрывали свои роли. Стоило Гришке кивком подать знак Василию Шуйскому, и тот раболепно склонялся к трону, чтобы удобнее устроить на скамеечке его ноги, не достававшие до пола. Могущество «непобедимого» монарха было, однако, призрачно. Историческая драма давно превратилась в фарс. Бояре свысока взирали на низкорослую пару, не имевшую и тени законных прав на престол и тщившуюся изобразить величие. Хотя образа висели невысоко, молодые не могли приложиться к ним, и слугам пришлось расставить скамеечки под иконами.
Из Грановитой палаты к храму царскую невесту вели под руку польский посол и жена князя Мстиславского, по выходе из собора — император «Дмитрий» и Василий Шуйский. Князь Василий представлял руководство Боярской думы, и именно по этой причине на его долю выпала столь важная роль.
Многие решения самодержца, неугодные думе, были отменены под нажимом бояр. Но в дни коронационных и свадебных торжеств руководители думы избегали противоречить царю.
С давних пор московские государи выступали как главные поборники православных обрядов и святынь. Лжедмитрий их дерзко нарушил. Можно догадаться, что глава заговора Шуйский потакал капризам и прихотям государя, чтобы скомпрометировать его и погубить. Дума не заступилась за Гермогена и не воспрепятствовала его ссылке.
Парадная церемония затянулась, и свадебный пир царь и бояре перенесли с четверга на пятницу. На этот день приходился Николин день, один из самых почитаемых православных праздников. Но самозванцу трудно было остановиться. Махнув рукой на приличия, он затеял брачный пир в неподобающее время.
Польские послы требовали, чтобы на свадьбе их посадили за один стол с царем. Когда вельможи отвергли их требование, послы отказались присутствовать на свадебном пиру. Опасаясь гнева короля, Юрий Мнишек последовал примеру послов. Он покинул пир под предлогом подагры.
К великому негодованию московской знати, царь усадил за свадебный стол прибывших из Польши солдат и панскую челядь.
Свадебный ритуал закончился, и государь отпустил бояр и свиту. Удалившись во внутренние покои, он остался в окружении одних поляков. Свадьба сменилась дружеской пирушкой. Отрепьев лицедействовал без устали. Он изображал то солдата-рубаку, то великого государя и непобедимого императора. Монарх не в силах был остановиться. Но шутки его были плоскими и не производили желаемого впечатления. Дело спасал придворный шут Антонио Риати, подхватывавший остроты самодержца и изображавший в лицах жертв царских насмешек. Царь щедро вознаградил шута за его старания, пожаловав ему две увесистые золотые чарки. Еще одну золотую чарку он подарил польскому послу, с которым ранее жестоко поссорился.
Бестактные насмешки царя не могли не задеть поляков. Пошутив над слабостями Сигизмунда III, самозванец тут же заметил, что австрийский император еще больший дурак, чем польский король. С почтением он отозвался лишь об Александре Македонском, с которым готов был помериться силами, если бы был его современником.
Лицедейство не могло скрыть от окружающих подлинных чувств самодержца. Очевидцы отметили, что в дни свадебных пиршеств жених был угрюм и подавлен, по временам его страх прорывался наружу припадками беспричинного раздражения и гнева. На третий день после венчания посол Олесницкий почтил своим присутствием праздник во дворце. Когда заиграла музыка, посол пустился в пляс, не снимая шляпы. Царь тотчас велел передать ему, что велит снести голову всякому, кто осмелится остаться в шляпе в его присутствии. Посол немедленно сдернул шляпу.
На свадебных пирах присутствовали в большом числе польские гусары. В первый день они заполнили все внешние помещения дворца. В разгар праздника Лжедмитрий велел открыть двери зала и произнес речь. Царь объявил, что пожалует каждому из гусар по 100 рублей. Бояре с трудом скрывали свое раздражение. Они-то знали, что царская казна давно пуста.
Солдаты с энтузиазмом приветствовали императора и тут же просили разрешить им устроить рыцарский турнир. В первом же поединке один гусар был ранен, а под другим убита лошадь. Турнир пришлось прекратить.
На царской свадьбе все было непривычно для русского взора. Бояр и лиц духовного сана шокировали наряды царицы. Дворцовые портные старались изо всех сил, чтобы угодить царице Марине. Но сшитое ими русское платье пришлось ей не по вкусу. Мнишек сбросила его тотчас после венчания и надела привычное платье. Она нисколько не заботилась о том, что скажут о ней москвичи. Толпа с жадным любопытством разглядывала государыню в те недолгие минуты, когда она покидала дворец. Марина нисколько не походила ни на прежних цариц, ни на знатных московских боярынь.
Невзирая на злобное шипение монахов, народ встретил новую царицу достаточно дружелюбно. В день свадьбы большая толпа москвичей собралась под окнами дворца и стала громко рукоплескать Марине, приглашая ее выйти на крыльцо. Но новобрачной было не до москвичей. Она не желала оторваться для них от утех даже на минуту. Следуя ее наставлению, Лжедмитрий выслал к народу придворных с приказом, чтобы не смели более орать.
Гибель самозванца
Лжедмитрий и его польские советники бросили открытый вызов Боярской думе. Приглашение иноземного войска из-за рубежа и размещение его внутри крепостных стен русской столицы было делом неслыханным.
Не прошло и года с тех пор, как поляки вступили в Москву на правах завоевателей вместе с казаками и русскими повстанческими отрядами. И что же? По улицам города горделиво гарцевали те же гусары, которые привели царя в столицу.
Весной 1606 г. стало известно о том, что на Москву движется «царевич Петр» с мятежными казаками. Бунт вызвал тревогу в Боярской думе. Власти не забыли, к каким последствиям привело появление казаков в столице годом ранее. Надлежало остановить мятежников на Волге и не допустить их к «царствующему граду». Однако Лжедмитрий думал иначе.
Мятежные казаки направили к царю гонцов. В летописи поздней редакции содержится малодостоверное известие о том, что Петрушка «писал Ростриге, претя ему нашествием своим ратию, да не медля снидет с царского престола». На самом деле переписка повстанцев с Лжедмитрием носила в целом дружественный характер.
Отрепьев длительное время сам возглавлял повстанческое движение и на этот раз рассчитывал повернуть его в нужное русло. В конце апреля 1606 г. Лжедмитрий послал к «Петру» доверенного дворянина Третьяка Юрлова с письмом. По словам Станислава Немоевского, самозванец определенно признал «царевича» своим племянником и пригласил его в Москву, обещая владения. Скорее всего, пишет Немоевский, Лжедмитрий хотел заполучить в свои руки нового самозванца, опасаясь затруднений, а может быть, царь намерен был хорошо с ним обойтись. Яков Маржарет излагает содержание письма несколько иначе. По его словам, «Дмитрий» с некоторой уклончивостью писал казацкому «царевичу», что если он — сын его брата Федора, то пусть будет желанным гостем; если же он не истинный, то пусть удалится прочь. К грамоте прилагалась подорожная, предписывавшая выдавать «царевичу Петру» корм на всем пути в Москву. Сам «Петр» изложил смысл царского обращения следующим образом: «Из под Астрахани казаки пошли вверх Волгою к Гришке ростриге (ко) двору и дошли до Самары, и тут де их встретили от ростриги под Самарою с грамотою, и Третьяк Юрлов велел им идти к Москве наспех».
Едва ли вольные казаки и приставшая к ним чернь изверилась в Лжедмитрии уже в конце его недолгого царствования. Мятежников воодушевляла жажда посчитаться с «лихими боярами». Последнее обстоятельство дало повод московской Боярской думе обвинить Лжедмитрия (после его смерти) в том, что он «сам вызвал человека („царевича Петра“. — Р.С.), который в крайней нужде мог оказать ему помощь», после того как «со множеством казаков явился на Волге».
