Валерий Черепица - История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография
В апреле 1929 года без чьей-либо посторонней помощи Эдуарду Розенбауму удалось получить работу на цементном заводе «Высока» в местечке Россь[26], неподалеку от Волковыска. Несколько дней с утра до вечера он дожидался приема у директора завода Мирецкого, пока тот не сжалился и не взял явно нездешнего человека на завод. В обязанности Розенбаума входило наблюдение за насыпкой готового цемента в бумажные мешки и фанерные бочки, за их завязкой и укупоркой и последующей погрузкой в железнодорожные вагоны. Вначале он работал простым рабочим, а потом заведующий рампой сделал его своим помощником. Завод работал в три смены, а специфика его работы была такова, что на рампе он находился от 16 до 18 часов в сутки. Но это полбеды, вскоре, где-то в конце сентября, в связи с разразившимся в Польше промышленным кризисом, сначала тихо, а потом все громче на заводе стали поговаривать, что на зиму предприятие остановится и будет отправлять потребителям лишь продукцию, имеющуюся в запасе.
В октябре начались массовые увольнения рабочих, однако, как заметил Розенбаум из доверительного общения с ними, они относились к этому делу спокойно («Ничего страшного нет, до лета продержимся»), полностью полагаясь на дотации из государственного рабочего фонда. При расчете с рабочими администрация выплачивала им жалованье за две недели вперед, исходя из средней ставки за день; двухнедельную плату от суммы средней дневной ставки за последние 13 недель и за неиспользованный отпуск (отпуск полагался рабочему после трех месяцев работы, а служащему — после шести месяцев работы на данном предприятии). В ходе увольнения настроение рабочих было вполне спокойное и лояльное как по отношению к заводской администрации, так и в целом к правительству. «Кризис есть кризис», — с пониманием говорили о сложившейся ситуации рабочие. Одну из причин такой реакции на возникшие тогда экономические трудности Розенбаум связывал с тем, что на цементном заводе «Высока» в Росси как среди рабочих, так и среди служащих не было ни одного еврея, и большинство рабочих (свыше 70 %) состояло из казаков и украинцев, бежавших сюда из Советской России. Остальные 30 % составляло местное белорусское население. Среди рабочих завода о каких-либо революционных настроениях и речи не могло быть. Тем более что поселившиеся здесь «беженцы из советского рая, имели реальную возможность сравнивать, что было там и что они имеют здесь».
15 ноября получил расчет на заводе и Розенбаум, перешедший, как и другие уволенные, на содержание специального государственного фонда, который выплачивал им нормально пособие в течение 13 недель; затем срок этот был продлен до 24 недель. Так прошел 1929 год.
В начале марта Розенбауму удалось устроиться сменным распиловщиком на лесопильный завод графа Адама Браницкого. Эта работа физически была явно не по силам бывшему импрессарио, которому уже пошел шестой десяток. И как только представился случай побывать в Варшаве, куда он был вызван варшавской кузиной в связи с болезнью матери, он сразу же решил встретиться и поговорить с полковником Корвин-Пиотровским, занимавшим, как и прежде, пост заместителя шефа госполиции. Узнав от дежурного чиновника о визите Розенбаума, полковник сразу же вышел к нему навстречу, пожал руку и усадил для беседы. В самом начале ее он совсем по-дружески пожурил советника и доверенного госполиции за то, что последний более года не давал о себе никаких вестей и предложил ему бросать свою угробляющую его работу и возвращаться на прежнюю должность в Варшаву. «Тем более, — добавил он, — что новый наш шеф Корциан-Заморский неоднократно в разговоре со мной расспрашивал о тебе».
На это предложение со стороны полковника Розенбаум ответил ему решительным отказом, объяснив и причину его, включая и мнение жены — «или я, или полиция». Тогда Корвин-Пиотровский заметил: «Послушай, друже, если ты не можешь или не хочешь по семейным обстоятельствам вполне официально служить в нашем управлении, то кто тебе мешает сотрудничать с нами частным и секретным образом». На что собеседеник сказал следующее: «Это, разумеется, приемлемое предложение, но, с другой стороны, из-за невозможности приезжать сюда я вряд ли могу быть полезным политической разведке, тем более что в нашей глуши и следить-то не за кем. Кроме местечек Россь, Пески да имения Пацевичи, где живет моя кузина, я нигде не бываю. Рабочие по случаю остановки цемзавода расселились в соседних деревнях Красная Весь, Зенчики, Станковцах и о никаких революциях даже и не помышляют.
Под стать им и рабочие нашей лесопилки. Так что вряд ли я воспользуюсь добрым предложением».
Улыбнувшись Розенбауму, полковник тотчас же заметил: «Никогда не поверю, что такой мастер сыска, как ты, не может найти тех, кто должен быть бы на подозрении, даже в такой глуши, как Россь. Я тебя не узнаю…». И в ответ на это бывший советник полиции резонно ответил: «Конечно, найти таких людей несложно. Взять хотя бы местечко Пески. Коренное население его преимущественно еврейское. Много среди жителей местечка и таких, что вернулись из Советской России, а значит, зараженных идеями коммунизма. Но опять-таки для того чтобы ими всерьез заняться, надо там бывать очень часто, а для меня это не так-то просто. Кроме всего прочего, мне известно, что комендант Песковского участка Матеевский является энергичным человеком и заклятым врагом всего революционного. Что называется, на месте находятся и его частные сотрудники — Врублевский и Колендо. Они больше, чем я, могут принести там пользы. Единственно возможным для себя я считал бы раскрытие и обезвреживание единичных лиц, если, разумеется, такие найдутся. Но и здесь я бы не хотел вступать во взаимоотношения с комендантом полицейского участка в Росси, так как у нас в местечке никаких тайн не существует, потому и мое участие в политическом сыске будет тотчас же раскрыто. А для меня, ввиду особой позиции в этом вопросе моей жены, может принять нежелательный оборот».
Выслушав все это, полковик сказал, что он в связи с сомнениями Розенбаума поставит его в такие условия, когда ни с кем, кроме него лично, по делам разведки он встречаться не будет. В конце концов оба пришли к следующему соглашению: бывший советник госполиции, выполняя свои основные обязанности по лесопилке или в другом месте, брал под свою ответственность наблюдение в политическом отношении за отдельными лицами, «захватывая для этого наблюдения такое пространство, на которое дает ему возможность его прямая служба». Плата за сыск будет осуществляться раз в два месяца по воскресеньям за каждое конкретное донесение. Предупреждать о своем приезде в Варшаву (для прикрытия можно говорить о поездке к кузине и матери) Розенбаум должен Корвин-Пиотровского за неделю до этого дня. На бесплатный проезд он получил специальную отрывную книжку с шестью разовыми билетами для проезда в обе стороны по первому классу обслуживания. На возможные по этому делу расходы, уже прощаясь, полковник вручил Розенбауму 500 злотых.
Вернувшись из Варшавы, Розенбаум стал частным образом, как он впоследствии называл — «совершенно инкогнито» заниматься политическим сыском, почти не обременяя себя тяжелой сезонной работой на лесопилке. Одновременно, насколько это было возможно в его ситуации, он завел обширное количество знакомых, имеющих отношение к лесозаготовкам и деревообработке. За 1930 год ему удалось раскрыть весьма подозрительную в политическом отношении деятельность варшавского брокера из фирмы Геллера, приезжавшего на местную лесопилку за так называемой английской рейкой специальной распиловки, некоего Арона Гельфандта, а также работавшего на площадке лесоматериалов при железнодорожной станции Россь уроженца Кракова Боруха Гликлиха. Последние завели широкие контакты со многими жителями близлежащих местечек, инициировали проведение собраний, связанных с улучшением материального и социального положения еврейской бедноты. Об упомянутых лицах Розенбаум донес Корвин-Пиотровскому, и по его распоряжению оба были арестованы. Причем и у одного, и у второго было обнаружено большое количество марксистских изданий, включая издания КПП (Коммунистической партии Польши) и КПЗБ (Коммунистической партии Западной Белоруссии), а также свежие советские газеты и журналы. Оба впоследствии были осуждены: Гельфандт на два года, а Гликлих на 8 месяцев.
В начале 1931 года лесопильный завод, где сезонно подрабатывал Розенбаум, был поставлен на ремонт. Всем рабочим и служащим, которые оказались занятыми на этих работах, выписывалась зарплата в половинном размере. Поскольку он не попал в это число, то решил поехать погостить к своей двоюродной сестре в Пацевичи, а затем проведать свою жену, которая уже гостила в Песках у своей младшей сестры, служившей домохозяйкой у местного ксендза Альбина. Будучи в Пацевичах, Розенбаум заглянул там и к помещику Леону Поплавскому. Так случилось, что в это время у него находился его сосед Антоний Ходаковский. За чайным столом, как это водится, завязался заинтересовавший всех разговор об экономическом положении страны, о промышленном кризисе и т. д., в ходе которого Розенбаум обронил фразу, что «этот кризис льет, к сожалению, воду на коммунистическую мельницу и подталкивает недавно успокоившиеся массы рабочих на новый виток революционного движения». В ответ Ходаковский заметил: «Вот, посмотрите, скоро и наши песковские обыватели в этом направлении задвигаются…». Сказанное натолкнуло Розенбаума на мысль воспользоваться своим свободным времяпровождением для изучения умонастроений коренных жителей Песков.
