Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина
Только один военачальник с французской стороны Евгений Богарне исполнил самостоятельную задачу в районе центра Русской позиции, получив распоряжение и успешно осуществив захват батареи Раевского, после того, как 3/4 Русской пехоты полегли под ливнем французских гранат, обрушенных взявшей ее в огневое окаймление французской артиллерией и головокружительного рейда О. Коленкура в тыл позиции. Но этот блестящий тактический успех знаменовал и полный операционный тупик: наличных сил явно не хватало, сражение выливалось в жесточайшие схватки вокруг отдельных пунктов, никакая тактическая изощрённость не могла уже заменить отказа от связывания всей русской линии, правый фланг который без особой ретивости сдваивался к левому, а правым окаймлением поля боя становились огнедышащие батареями, как вулкан, Горки, и у подножия которых в полной готовности к картинно-страшному удару застыли цвет и гордость русской армии, знаменитые полки Гвардейской дивизии – Преображенский и Семеновский, 4 тысячи людей-великанов о которых Фридрих Великий говорил, что кроме того, что убить, их надо еще и свалить; все на том же месте, в ожидании своего часа, постепенно к ним пристраиваются лейб-егеря, подтягиваются 4 полка армейской легкой пехоты, убывают и возвращаются Кавалергарды и Конногвардейцы – ударная группа у Князькова, по временам сокращаясь, сохраняется в течении всего сражения.
Сами по себе приходят в голову сравнения-аналогии, под Ваграмом, столкнувшись с вспыхнувшей доблестью венгерской и австрийской пехоты, Наполеон смог проломиться через нее, только обеспечив общее полуторное превосходство в силах и ценой предельных усилий 3-х дневного сражения – готовясь вступить в бой с превосходящей их по качеству русской пехотой, он почему-то об этом забыл, а Кутузов помнил…
Особенность русского левого фланга задавала уже и саму последовательность действий Наполеона, он не мог даже изменить порядок нанесения ударов, осуществить сначала «частный» на Курганную батарею в центре русской позиции, потом «перспективный», по левому краю, с угрозой захода в тыл 1-й армии, пусть и малореальной, – без предварительного вклинения в русскую позицию и захвата Семеновской, изоляция батареи от поддержки всей армией, огневое окаймление, окружение и как следствие успешный штурм – были совершенно невозможны, т. е. «общее» перекрывалось «частным», разменивалось на него, а не наоборот, а по взятию ее вставали во всей своей грозе и мощи Горки, уже не с одной, а многими батареями и выровнявшийся 6-километровый русский фронт от Горок до Утицкого кургана, полыхавший огнем 500 орудий – и все сначала…
И наконец в полдень Наполеон пережил жестокое потрясение другого рода – выдающийся полководец, идеальный военный квадрат, где «воля равна уму» по определению профессора Российской Императорской Академии Генерального штаба начала века Колюбакина, он очень хорошо понимал смелость своего решения совершенно не связывать правый фланг русских, ни на минуту об этом не забывал и внимательно следил, как противник использует освободившуюся 1-ю армию, будет ли он осуществлять перевод ее войск на фронт 2-й, значительно усиливая его материальными средствами, но в то же время ставящий сложные проблемы управления и взаимодействия – 2 хозяина у одной плиты, каждый со своими сковородками, при том, что один уже расположился и все занял; или всё-таки перенесет действия на левобережье Колочи, придав сражению предельно-активный, в чем-то непредсказуемый характер, где у французской стороны есть серьезные преимущества, особенно массированная конница, но бой решается в конечном итоге и непредвиденным сочетанием людских воль и одержимости живых масс, значение которых в данном случае, при накренившейся обстановке и быстро меняющихся ориентирах будет особенно велико.
Имей своими противниками А.Суворова или эрцгерцога Карла, он вероятно полагал бы в 1-м случае большую долю вероятности мощного русского рывка через Колочу, основанного на наличии самозабвенного порыва войск, выносливости и доблести русской пехоты, том, что живой элемент сражения будет особенно весом, и здесь, у стен Москвы, он пламенеет национальным чувством именно у русских, а более раннее захождение дает русской стороне преимущество организованного навязываемого удара – превосходство же французов в коннице не решающее, она не главный, а второй род войск… Во 2-м случае был более уверен в спокойно-методическом развороте 1-й армии на фронт 2-й. И кажется, само распределение начальников по крыльям – «методист» Барклай на правом, «ударник» Багратион на левом тоже более к тому склоняют, если исключить такую возможность Багратиону, а это и произойдет при главной атаке на него… Но главнокомандующий Кутузов, как полководец представлял для него неразрешённую загадку, в ударной методе «больших батальонов» он не просматривался, его действия в Австрии и Валахии в систему войн государств-микроцефалов Европы, где пространства– крошка, а времени-блошка и бой=сражению=войне не укладывались; эту ограниченность европейской данности он, по неевропейской обширности своего дарования ощущал хорошо, рвался в Азию, говорил «Вот где осталось место великому!», уже становился на пороге ее в Египте – и потерпел крушение, так как был всё тем же европейским обывателем, пропитанным ее представлениями, нормами, предрассудками, вся его глубина-беспомощность понимания Кутузова заключена в одной плоской оценке «старая лиса», как будто судят о злокозненном соседе в околотке, а не о полководце-противнике, с такими оценками не войны выигрывать, а рвать штаны на соседском заборе. В натуре сильной, но примитивной подобное непонимание-непредставление кого-либо в рамках усвоенных ценностей рождает высокомерное пренебрежение, в натурах повелительно-глубоких недоумение уходит в особо скрытную, подсознательно скапливающуюся подозрительность, которая принимает и некоторую обращенность уже и на себя, заставляет придирчиво отслеживать в собственных действиях какой-то изъян – вот ведь как поступает, а не скажи что дурак… Правда, Наполеон явил свой, оригинально 3-й вариант оценки непонятного – смешение двух первых!
…И все же Дунай, две последние кампании ТОГО прямо связаны с ним и почти непрерывными маневрами берегами реки – а как памятно Наполеону чувство невыносимого бессилия, когда с круч южного берега Дуная он смотрел на избиение отряда Мортье и ни чем не мог ему помочь – и с каким злорадством возвращает сейчас этот давнишний урок: на, метись вдоль берега, не Дуная – Колочи, речушки…
…Конечно, там другие масштабы, само операционное направление Ульм – Вена делится на двое великой рекой, но все же как там легко чувствовал себя старый речной лис, привыкший таскать добычу из прибрежных камышей бесчисленных рек русско-турецких войн к которым они и были собственно привязаны: Днепр, Днестр, Буг, Прут, Серет, Дунай, Кубань; ему, Наполеону, дунайское двубережье памятно не только давним Кремсом – близкими, страшными картинами Асперна и Ваграма, первого «правильного» поражения, и ближайшей к Бородино битве-бойне, где есть победитель, но нет униженного побежденного…
Великая река, невместная, неевропейская по своей громадности, она начинает как-то давить Наполеона, он не мог никогда вполне к ней примениться, все его громкие победы связаны только с Верхним Дунаем – Баварским Рейном наоборот – и как распрямлялся, раскрывался там Кутузов, ничего подобного Маршу Маркова к Слободзее Наполеон произвести не смог и это закономерность – Дунай слишком велик для него, обывателя буйствующих ручейков Корсики и умеренно-почтенных речек Франции; Дунай это уже сверх его, это река-море… Он даже не вполне понимает народы, живущие у великой реки, например, венгров, предпочитающих доблестно сражаться с ним под австрийскими знаменами, вместо того чтобы переменить их на французские; тех же австрийцев, которые после ожерелья его побед почему-то не рассыпались по немецки, а сплотились вокруг слизняка-императора и его средне-талантливого полководца… Он как-то не чувствовал «воды» в рамках своего военного дарования и видит ее как средство боя крайне схематично, – как-то, через что надо перепрыгнуть, и тот же эрцгерцог Карл дает ему предметный урок более широкого представления использованием брандеров против переправ у Асперна, едва не положившее конец его завораживающего полета…
Французское наступление началось в 6 часов, вполне определилось в 8, т. е. признаки массового перевода войск должны были вполне проявиться к 10 часам, между тем и в 10 часов французы имели налицо перед собой все те же 3 пехотных корпуса Багратиона и Тучкова, с прибавлением некоторых других войск, которые можно было оценить не более как выдвижение обычных частных поддержек – 3 других русских пехотных корпуса на линии толи заснули, толи к чему-то готовились, отсутствовала Гвардия, не было видно обычно так мозоливших глаза казаков, куда-то подевалась большая часть легкой регулярной кавалерии… Первое крупное перемещение войск от Барклая налево – перевод корпуса Багговута был произведен таким образом, с крайнего правого на крайний левый фланг позиции, что будь оно даже вскрыто, скорее бы озадачило противника, нежели прояснило обстановку… русские как будто не обращают внимание на французскую угрозу в районе Багратионовых флешей – между тем оно оказалось совершенно не замеченным и проявилось только когда Жюно, как медведь пчелами облепленный русскими егерями, выдрался из леса прямо на Багговута около 11 часов.
