Александр Костин - Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
Действительно, наиболее радикальные перестановки в тексте «Слова» осуществил академик Б. А. Рыбаков в своей работе «“Слово о полку Игореве” и его современники». М., 1971, а затем в статье – «Перепутанные страницы. О первоначальной конструкции “Слова о полку Игореве”» // Сборник «Слово». М., «Наука». 1985. С. 25—67. (Приложение – 3). В книге «Петр Бориславич: Поиск автора “Слова о полку Игореве”». М., «Молодая гвардия». 1991. С. 142– 143, академик внес дополнительные коррективы в свою реконструкцию, и она приобрела следующий вид (указывается нумерация строк «Слова», которую Рыбаков заимствовал у В. И. Стеллецкого)[357]. «Не лѣпо ли ны бяшеть, братіе… за землю Русьскую» (1—26); далее, по версии Рыбакова, должен был следовать фрагмент, дошедший до нас в составе «Слова о погибели Русской земли»: «Отселѣ до Угорь и до Ляховъ… бортничаху на князя Великого Володимера»; затем продолжается текст «Слова»: «Ярославли и все внуци Всеславли… отъ земли Половецкыи!» (359—367), «Усобица князем на поганыя погыбе… на землю Рускую» (195—199); «На седъмомъ вѣцѣ Трояни… суда Божіа не минути» (368—392); «Были вѣчи Трояни… хотять полетѣти на уедіе» (141—163); «А князи сами на себе крамолу коваху… по бѣлѣ отъ двора» (214—216); «То было въ ты рати… не слышано!» (164—165), «О, стонати Русской земли… копіа поютъ» (393—397).
Все перечисленные фрагменты (от слов «Ярославли и все внуци Всеславли…»), по мнению Рыбакова, составляют «старые словеса» о «трудных повестях», которые, вопреки предшествующему варианту реконструкции, он и посчитал необходимым перенести в начало текста «Слова». Далее продолжается текст «Слова», повествующий уже о событиях Игорева похода: «О Бояне, соловію стараго времени!… ищучи себе чти, а князю – славѣ» (42—72); «Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце… а любо испити шеломомь Дону» (27—41); «Тогда въступи Игорь князь… красныя Глѣбовны, свычая и обычая!» (73—140); «Съ зараніа до вечера… а древо с тугою къ земли преклонилось» (166—188); «Темно бо бѣ въ 3 день… А мы уже, дружина, жадни веселія» (253—267) (с перестановкой внутри фрагмента: 255-я и 256-я строки меняются местами; затем следуют 258-я и 259-я строки, а за ними 257-я строка); «Уже бо, братіе, не веселая година въстала… убуди жирная времена» (189—194); «О! далече заиде соколъ… печаль жирна тече средь земли Рускыи» (200—213); «Тіи бо два храбрая Святъславлича… а самаю опустоша въ путины желѣзны» (217—252); «Нъ уже, княже, Игорю утрпѣ солнцю свѣтъ… Олговичи, храбрый князи, доспѣли на брань» (333—338); «Тогда великій Святславъ изрони… моей сребреней сѣдине!» (268—277); «Нъ рекосте: мужаимъся сами… туга и тоска сыну Глѣбову» (285—295); «А уже не вижу власти… звонячи въ прадѣднюю славу» (278—284; «Великий княже Всеволоде!… подъ тыи мечи харалужныи» (290—332); «Ингварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи… трубы трубятъ городеньскии» (339—358); «На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышить… Княземъ слава а дружине! Аминь!» (398—504). Таким образом, текст «Слова» Рыбаков разбил на 22 фрагмента и предложил переставить их в следующей последовательности: 1, 19, 9, 20, 5, 11, 6, 21, 3, 2, 4, 7, 13, 8 и т. д.
Эта, так называемая «Окончательная» реконструкция «Слова» по Рыбакову, однако, не получила признания у большинства исследователей повести, считавших и поныне считающих, что «Старый Владимир», упоминаемый в «Слове», это не Владимир Мономах, как полагал Б. А. Рыбаков, и на основе этой версии так радикально пересмотревший свою «Первоначальную» реконструкцию, а все-таки Великий киевский князь Владимир Святославич («Креститель»). «Первоначальная» перестановка текста «Слова» до сегодняшнего дня считается наиболее удачной версией архетипа «Слова о полку Игореве», но весьма редко применяется исследователями «Слова», верными традиционной установке школы академика Д. С. Лихачева ничего не менять в протографе повести, восходящем к первоначальной ее публикации 1800 года.
Причиной столь осторожного обращения исследователей с перестановками Рыбакова, в том числе и к «Первоначальной» перестановке, по всей вероятности, является сам академик, не всегда последовательно отстаивавший свои, порой весьма оригинальные версии. Из суждений Рыбакова, относящихся к истории возникновения «Слова» или его тексту, самой малоубедительной представляется именно «Окончательная» перестановка.
Во-первых, в этой версии автор воскрешает гипотезу С. М. Соловьева о том, что в древнерусском источнике «Слове о погибели Русской земли» сохранился фрагмент первоначального текста «Слова», в котором описывается деятельность Владимира Мономаха. При этом если в «Первоначальной» версии перестановок Рыбаков допускал, что в «Слове о погибели…» был использован небольшой фрагмент – «Которым то Половъци дети своя полошаху… а Немци радовахуся далече, будуче за синим морем», – то в «Окончательной» версии объем извлечения из «Слова» в составе «Слова о погибели…» существенно расширен («Отселе до Угор и до Ляхов, до Чехов… бортничаху на князя Великого Владимера»).
Во-вторых, от работы к работе академика количество предлагаемых к перестановке фрагментов постоянно возрастало, а вместе с этим уменьшается вероятность того, что в истории текста оказалось столько счастливых случайностей, при которых, по мнению большинства исследователей, «равномерные по объему фрагменты перетасовывались без нарушения смысла, без заметных «швов» в начальных и конечных фразах переставляемых фрагментов»[358].
Полагаем, что вышеприведенный упрек в адрес академика Б. А. Рыбакова со стороны авторитетнейшего «словиста» нашего времени не совсем справедливый. Не Рыбаков «перетасовывал» первоначальный текст, который немало пострадал от этой «перетасовки», напротив, он восстанавливал первоначальный текст, «перетасованный» кем-то до него.
Возможность «перетасовки» текста «Слова» позднейшими переписчиками памятника с кодикологической точки исследовала Л. П. Жуковская. По ее мнению, все перемещаемые фрагменты «Слова» содержат текст, по числу печатных знаков кратный условному (выведенному Соболевским) объему одного листа в рукописи протографа. Она предлагает также схему перемещений листов, происходивших, как она полагает, в три приема[359]. Однако исследовательница вынуждена была признать, что объяснить перемещение небольших фрагментов текста, умещавшихся на площади, меньшей, чем одна сторона листа, оказывается весьма затруднительным. И, как заключает О. В. Творогов, «в целом же, как представляется, многократная перекомпоновка листов без переносов слов и разрывов фраз – явление совершенно исключительное и весьма маловероятное»[360].
Это действительно так, если считать, что переписчики протографа как могли «перепутывали» листы рукописи. В то же время все выглядит весьма естественно, если предположить, что «перетасовкой» текста сознательно занимался стилизатор первоначального текста под «древность», где просто необходимо было предусмотреть наличие «нерадивых» переписчиков, ронявших архетип, а затем собиравших листы, не зная, как их вернуть на положенное место.
На наш взгляд, признание «Первоначальной» версии перестановок, а вернее, возвращения фрагментов текста «Слова» на «законные» места, предложенное академиком Б. А. Рыбаковым, является исключительно важным научным открытием, позволившим ликвидировать «перестановочные темные места» «Слова о полку Игореве». В приводимой выше аналогии с трансляцией симфонического концерта, принимаемого радиоприемником с высоким коэффициентом шума, перестановки Рыбакова равносильны установке в приемнике широкополосного подавителя шумов, в результате чего слушатель трансляции как бы переносится непосредственно в концертный зал с великолепной акустикой.
Однако долголетняя работа многих весьма маститых исследователей «Слова», предлагавших свои версии по ликвидации «перестановочных темных мест», признается современными энциклопедистами «Слова» лишь в следующих двух случаях.
1) В издании 1800-го года читалось: «То же звонъ слыша давний великий Ярославъ сынъ Всеволожь, а Владиміръ по вся утра уши закладше въ Черниговѣ». Издатели поняли, что речь идет о князе Ярославе Всеволодовиче, не заметив в той странности, что он упоминается рядом с Владимиром Мономахом, княжившим задолго до него. Поэтому уже Н. Ф. Грамматин и М. А. Максимович предложили перестановку: «а Владиміръ, сынъ Всеволожъ» – то есть Владимир Всеволодович, внук Ярослава Владимировича (Мудрого). Однако большинство последующих комментаторов приняло менее радикальную перестановку П. Г. Буткова: «а сын Всеволожь Владимиръ»[361].
