Теодор Моммзен - История Рима
За последние десятилетия важнейшею частью в народных увеселениях стали гладиаторские игры. Существовали особые заведения, где рабов и военнопленных обучали гладиаторскому, искусству – для того чтобы они умели интересно для толпы убивать друг друга. Естественно, гладиаторы были люди и ловкие, и сильные, и страшно обозленные. Несколько таких гладиаторов бежали из одной школы и составили шайку под предводительством двух кельтов, Крикса и Эномая, и фракийца Спартака. Первоначально в ней считалось всего 73 человека, но она быстро увеличилась в числе, и скоро все города Кампании сделались поприщем ее подвигов. Высланный из Рима для поимки разбойников отряд в числе 3000 человек окружил беглецов на горе Везувий, но когда эти смельчаки не явились сами для того, чтобы отдаться в руки палача, а, наоборот, произвели несколько дерзких нападений на передовые посты отряда – весь отряд весьма быстро рассеялся до последнего человека.
Понятно, что после этого силы разбойников стали увеличиваться еще быстрее, чем прежде. Тогда были двинуты два легиона, легионеры тяготились службой и требовали сражения – а когда дело дошло до битвы, огромное большинство солдат немедленно бежало, небольшая же кучка оставшихся верными долгу была истреблена. Теперь силы Спартака, занявшего первенствующее положение среди разбойников, возросли до 40 000 человек, в скором времени восставшие истребили еще два легиона.
В 72 г. против них двинулись оба консула, один из них имел некоторый успех, другой же был разбит Спартаком, а несколько отрядов римских войск совершенно уничтожены. Как ни ослепительны были эти успехи, Спартак не надеялся на окончательную победу и думал уйти со своими сподвижниками за Альпы, на свою родину. Последние события и произошли на севере полуострова. Но его товарищи, опьяненные удачей, не пожелали уйти из Италии, власть же Спартака, безусловно признаваемая во время битвы и в вопросах чисто военных, после победы почти равнялась нулю. К тому же разбойники не слились в одну плотную массу, а кельты и германцы одинаково враждебно и недоверчиво относились и друг к другу, и к сирийцам и эллинам. Разбойники остались в Италии и рассеялись для грабежа. Сенат собрал армию в 10 легионов и поручил командование ею Марку Крассу с неограниченными полномочиями.
Красс не был полководцем, но он нашел способ сделать легионеров похрабрее: в первом же отряде, бежавшем пред разбойниками, он, на точном основании закона, повесил десятого. Тогда солдаты стали сражаться, и скоро толпы разбойников были оттеснены к югу. Спартак вошел в соглашение с пиратами, и те обязались принять на борт и увезти его армию, но, по-видимому подкупленные правительством, они не явились в условленное место (72), и армия разбойников, готовившаяся прекратить борьбу, осталась пред готовой к бою армией сената. Красс сильно стеснил Спартака в Апулии. Смелым и хитрым движением, однако, Спартак прорвался и в 71 г. одержал несколько успехов, но в решительном сражении полчища разбойников были совершенно уничтожены. Спартак умер смертью героя, сражаясь как лев. После этого остались лишь отдельные, ничтожные сравнительно толпы, которые спешили пробраться к северу и уйти за горы. Пленные были беспощадно распинаемы, и вообще восстание было задушено с неслыханным прежде количеством казней.
Глава II. ВОЗВЫШЕНИЕ ПОМПЕЯ И ПОБЕДЫ ЕГО НА ВОСТОКЕ
В управлении делами внутри государства восстановленная Суллою олигархия действовала так, как всегда действуют совершенно неспособные люди. Постановления Суллы проводились не целиком, а лишь в тех своих частях, которые были непосредственно выгодны членам правящей олигархии, в других же и иногда важнейших вопросах они или оставлялись без применения, или и прямо нарушались. Когда немедленно после смерти Суллы началась сильнейшая агитация в пользу возобновления хлебных раздач и возвращения трибунам всей полноты их прежней власти, сенат последнее требование отклонил, хлебная же раздача была восстановлена, но эта полууступка, как все вообще полууступки, не удовлетворила тех, кто требовал большего, и раздражила тех, кто не считал нужным ничего уступать.
Затем начались страстные нападки на сенаторские суды. Суды эти действовали, бесспорно, самым неудовлетворительным образом: были неоспоримо установлены многочисленные случаи подкупа судей, стало как бы признанным порядком вещей, что чиновникам предоставлялось сколь можно больше грабить и притеснять провинции, а затем, путем подкупа судей, они как бы вносили вознаграждение в пользу членов партии, остававшихся в Риме, и не подвергались никакой ответственности. Если некоторые из наиболее бессовестных представителей власти и были наказаны – после горячих нападок, между прочим, Цезаря и Цицерона,- то по существу ничего от этого не менялось, потому что тот «народ», который толкался в Риме на площади и избирал должностных лиц, сам был ничуть не лучше сената. Что было за это время во внутреннем управлении сделано сколько-нибудь полезного, то прошло не под давлением демократической оппозиции, а благодаря усилиям партии умеренных реформаторов-консерваторов. Но партия эта не блистала талантами и не могла направить на серьезную работу силы правительства, ничтожного по своим способностям и занятого только борьбою с оппозициею, столь же ничтожною в смысле дарований и государственных идей.
Но в 71 г. в Италии явилась новая политическая сила: из Испании вернулся Помпей со своим победоносным войском. Он требовал себе неслыханных наград. Сенат, пожалуй, дал бы ему – хотя и с прямым нарушением ясных законов – триумф, а его солдатам земельные наделы, но Помпей непременно желал быть назначенным для ведения войны на Востоке, и на это сенат решительно не соглашался: легкие лавры и богатая добыча в Азии предоставлялись исключительно самым родовитым аристократам. Тогда Помпей вступил в сношения с демократической оппозицией. Имея в виду только личное возвышение, он понимал, что личных целей можно отлично достигать при каком угодно правлении. Вожди же оппозиции, для того чтобы иметь союзника против сената, готовы были идти и с Помпеем, готовы были забыть, как он казнил по требованию Суллы нескольких виднейших представителей демократии.
В это время Марк Красс тоже стоял еще с войском, усмирившим рабов. Если бы дело дошло до борьбы, ему пришлось бы принять в ней участие. Он предпочел прямо вступить в соглашение с Помпеем и демократией (71) – тогда сенат уступил всем требованиям: на 70 г. Помпей и Красс были избраны консулами, и Помпей в народном собрании открыто заявил, что будет поддерживать требования демократии. И действительно, в следующем же году, с вступлением новых консулов в должность, трибуны были восстановлены во всех своих прежних правах, затем сенаторские суды изменены так, что равное влияние в них дано сенату, всадникам и представителям демократии, потом восстановлены откупа в Азии, благодаря чему капиталисты вновь получили источники огромных доходов, наконец, восстановлена должность цензоров, и первыми новыми цензорами были избраны два консула, недавно лишенные сенатом командования за неумелость и трусость в борьбе со Спартаком. Теперь они отомстили сенату, исключив на 69 г. из сената 64 человека, по преимуществу сторонников Суллы.
Таким образом, дело Суллы было уничтожено: опять столичная чернь кормилась на счет провинций, снова денежная аристократия выдвинулась на первое место и приговора ее судов, далеко не беспристрастных, трепетали правительственные чиновники. По-прежнему всякий демагог мог нарушать правильное течение государственной жизни и извращать смысл постановлений закона. Естественным продолжением произведенных перемен было требование, чтобы наказаны были сподвижники Суллы. Требования эти уже и раздавались, но для Помпея и для Красса согласиться на это значило поднять руку на самих себя, поэтому они заставили демократов отказаться от этих требований, и этот отказ лучше всего свидетельствует и о несерьезности программы демократов, и о слабости их партии.
Было очевидно, что сенат более не может править государством, но ясно было и то, что не может исполнять эту задачу и партия демократическая. Никогда дела Рима не шли так плохо, так позорно, как в десятилетие после смерти Суллы, только что нами рассказанное. Сенат вел дело так, что люди, жившие под властью Рима, не имели ничего из тех выгод, которые государство обязано доставлять своим подданным: не существовало более ни личной безопасности, ни покровительства законов и спокойного управления, ни обеспеченных торговых сношений, ни ненарушимой целости государства. Не только люди, способные наблюдать и мыслить, видели упадок государства – он ощущался всеми, его чувствовал всякий, кто чем-либо торговал или покупал хоть меру хлеба, временами страшно дорожавшего благодаря пиратам.
