(Бирюк) Петров - Перед лицом Родины
- Да, сыночек, да. Теперь я буду работать. - И слезы радости ползли по ее щекам.
Марина начала работать статистиком в больнице. Все шло хорошо. Она честным трудом зарабатывала себе средства к существованию, воспитывала детей настоящими гражданами, патриотами своей великой Родины...
Большинство сотрудников больницы относились к ней сочувственно, дружелюбно. Скоро Марину приняли в вечернюю фельдшерскую школу. А некоторое время спустя ее назначили фельдшером.
Жить Марине стало полегче.
"Есть все же на свете добрые люди, - не раз повторяла она мысленно. Да если б не было порядочных людей, то тогда и жить бы было невозможно".
XXV
Как-то совершенно случайно Сазона Меркулова перевели в камеру, в которой находился Прохор Ермаков. Это было так неожиданно, что они даже вначале растерялись. А потом бросились друг другу в объятия, расцеловались и прослезились.
Сколько было радости от встречи друзей.
- Как же это, Сазон, тебя перевели в мою камеру? - недоумевал Прохор. - Ведь ты же проходишь по моему делу?
- Понятия не имею, - развел руками Сазон. - Ты ведь тоже, Прохор Васильевич, проходишь по моему... Это они обмишурились, ошибку понесли... Так что, Прохор Васильевич, выходит, мы с тобой в прошлом красногвардейцы, буденновцы, теперь оказались контры... Навроде хотели поднять восстание белогвардейского казачества супротив Советской власти... Вот мерзавцы!.. Додумались до каких дел... Это мы с тобою, коммунисты-то с начала революции, и контры, а?..
- Да, да, - сказал Прохор. - Мне тоже пришивают это дело...
- Вот сволочи... - покачал головой Меркулов. - Ну и дерутся же... Ни одного живого местечка не оставили, зубы все повыбили... Стариком стал. Глянь, - открыл свой беззубый рот Сазон. - А ты случаем, Прохор Васильевич, не раскололся?..
- Как тебе не стыдно так говорить, Сазон Миронович, - обиделся Прохор. - За кого же ты меня принимаешь?.. Пока что я считаю себя честным членом нашей Коммунистической партии... Клеветником я никогда не был...
- Извиняй, Прохор Васильевич, - смутился Сазон. - Я это к тому сказал, что зараз все люди помутились... А тут брехню такую пустили по тюрьме, что для партии, мол, так надо, чтобы мы брехали на себя и на других... Ну, некоторые на эту удочку и идут... В нашей камере сидел один такой герой гражданской войны... Орденов у него сколько... Все бил себя в грудь, говорил, что он честный человек. Ни в жисть, мол, ни на себя и ни на кого клеветать не будет... А как вызвали этого героя на допрос, дали ему добрую встряску... Сразу же руки вверх поднял... Сдаюсь, мол, пишите, что хотите... Ну, они и написали ему сто пудов клеветы... Сник этот герой опосля этого, должно, и котлетам не рад... Мы его спрашиваем: "Зачем, мол, брехал?", а он в ответ: "Так, мол, надо..." А потом душиться задумал, едва живого сняли его с оконной решетки ночью...
- Как же фамилия этого героя?
- Из военных он... Коршунов.
- Коршунов? - изумился Прохор. - Не Георгий ли Георгиевич?
- Да, так его зовут. Что, знаешь, что ли, его?
- Да ведь это же мой заместитель! - сказал взволнованно Прохор. - Он все из-за моего отца рыл подо мною яму, а вот сам в нее и попал... Ну, я не злой человек, бог с ним...
При упоминании имени Василия Петровича Сазон внимательно посмотрел на Прохора.
- Проша, ты не серчаешь на меня из-за отца своего?.. Ей-богу, я ни при чем... Наоборот, я ему выручку хотел сделать. Это все уполномоченный Концов сделал...
- Да Нет, - поморщился Прохор. - Я верю тебе, Сазон... Не будем о том говорить... Вот скажи, ты держишься крепко?.. Не будешь наговаривать на себя и на других?..
- Да ты что, очумел, Прохор Васильевич? - свирепо глянул на него Сазон. - Это может быть лишь тогда, когда я с ума сойду, а покель не собираюсь с ума сходить... Нехай допрежде убьют меня, может, мертвый я им сбрешу...
- Молодец, друг! - ударил его по плечу ладонью Прохор. - Держись крепко, до конца!.. Они распоясались вовсю... Действуют на истребление кадров... Ты видел, Сазон, этих зверей - Яковлева и Щавелева... Мне тоже от них досталось немало. Разве ты не видишь по их обличью, кто они... Разве это советские люди?.. Разве ж это коммунисты?.. Нет!.. Но ничего, Сазон, дорогой мой, терпели много, потерпим и еще... И если живы будем, то все переживем. Я верю в свою партию, она разберется во всем. Наступит справедливость. Правда восторжествует!..
- С кем ты сидел до этого? - спросил Прохор у Сазона.
- Да с разным народом.
- О Викторе нашем ничего не слышал?
- Нет. Вот с другом его мне пришлось сидеть...
- Это с каким же другом?
- С профессором Карташовым.
- С Фролом Демьяновичем?
- Да.
- А ну его к черту! - с досадой сказал Прохор. - Он же на меня дал показания... Он-то самый главный и обвинитель...
- Так он и на меня дал показания, - засмеялся Сазон. - У, и сволочной же человек! Такая дрянь, уж и не знаю, за какие это такие заслуги его профессором сделали... Когда его привели к нам в камеру, а нас человек восемь в это время было, - ну, узнали мы, что профессор он... Ну, со всем уважением к нему отнеслись. Местечко ему лучшее в камере предоставили. Первое время он еще котлеты-то не получал, голодку схватывал, так мы ему ложки по две, по три из своей баланды отливали, подкармливали... А он оказался сволочуга в самом настоящем виде. Вначале мы заметили за ним такое дело: сидим мы в камере, сам знаешь, все оборвавши, а иголок и ниток нет. Обшиться нечем. Нашли мы проволочку, поделали из нее иголки... Понаточили и ушко проделали. Нитки из носков пораспустили... А он же, подлюга... Как вызвали его на допрос, он там и сказал про иголки наши... Однова нагрянули ночью надзиратели, обыск сделали, нашли иголки и отобрали... И нашли-то они иголки сразу же, как будто им сам черт сказал, где они находятся... Нам тогда было невдомек, что этим чертом-то был Карташов... Потом другой раз такой случай произошел: скука и тоска среди нас страшущая, и вот однова надумали мы из папиросных мундштуков карты себе сделать. Натолкли кирпич для раскраски, нажгли сажи, разрисовали карты. А потом поделали из мякиша хлеба домино... забавлялись, время отводили... Все какое-то развлечение было... Так что ж, и опять анчутка донес... Опять нагрянули надзиратели с обыском, отобрали они у нас и карты, и домино... И в этот раз мы не подумали на Карташова... Да разве ж подумаешь?.. Ведь профессор же... Почтенный человек... А вот когда уж нас, всю камеру, оштрафовали, посадили на неделю на голодный паек за то, что мы перестукивались с другой камерой, то тут же мы поняли, в чем дело... Главное, нас всех посадили на голодный паек, а ему, проклятому, котлеты стали таскать... Бывало, сатана такой, начнет жрать, так у нас ажно стала внутренность переворачиваться... И порешили мы его всей камерой наказать...
- Здорово, - усмехнулся Прохор. - Что же вы с ним сделали?
- А вот послухай... Однова ночью накинули мы на него, на сонного, одеяло и дали ему добрую взбучку... Он кричал, как дите настоящее... опосля по его жалобе приходил к нам комендант тюрьмы, расспрашивал, за что, мол, избили человека?.. Говорим ему, и видом не видывали и слыхом не слыхивали... Это, мол-де, ему приснилось во сне... А комендант-то, видать, не плохой человек, посмеялся да с тем и ушел... Но в тот же день этого сволочного профессора от нас убрали... А потом я узнал, что он, чертов сын, и на меня показания дал...
Сазон не успел договорить, как распахнулась дверь и всполошенный надзиратель ворвался в камеру.
- Ты Меркулов? - спросил он у Сазона.
- Ну, я, а что?
- Одевайся быстро, - сказал надзиратель. - Быстро!.. Забирай вещи...
- Докумекались, - засмеялся Сазон. - Ну, прощевай, Прохор Васильевич. Прощевайте, друзья.
Он расцеловался с Прохором, забрал свой мешочек и вышел из камеры.
XXVI
Мотыльком порхала Вера Сергеевна по Европе. В своем девичестве, живя в доме покойного отца своего, азовского прасола, она мечтала о бурной жизни. Ей грезилась шумная, полная удовольствий жизнь в роскоши, славе. Думалось, что со своей красотой она может достичь этого...
И она действительно добилась очень многого - богатства, широкой известности, многочисленных поклонников. Она бывала во многих крупных городах мира. Подолгу жила на фешенебельных курортах, кутила с любовниками... Так продолжалось, пока Вера не повстречала барона Рудольфа фон Кунгофа, которого по-настоящему впервые полюбила...
Неизвестно, такие ли пылкие чувства питал к ней немец, но то, что он был старым холостяком и давно подыскивал себе жену со средствами, ускорило их сближение и, наконец, брак.
После женитьбы на Вере генерал Кунгоф увез ее к себе, в Берлин.
...Большая квартира Кунгофа из десяти комнат находилась в многоэтажном здании на Унтер-ден-Линден, недалеко от Бранденбургских ворот. Комнаты были изящно и комфортабельно обставлены, но чувствовалось, что хозяева не так богаты.
Семья генерала состояла из него самого и его матери. Старуха неохотно и холодно приняла в свой дом невестку. Русская, да еще неизвестного происхождения, ей не нравилась. Но когда сын намекнул матери, что у его жены имеются немалые средства, которые он впоследствии думает прибрать к своим рукам, старая фрау стала очень любезно относиться к невестке.
