Валерий Замыслов - Иван Болотников (Часть 2)
- Казака в железа?
Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.
- Стрельцы! - взревел боярин.
Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
- Стойте, донцы! Остыньте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
Казаки нехотя расступились, пропуская боярина к помосту. Васильев молвил миролюбиво:
- Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий народец.
- Не прощу! - затряс посохом Куракин. - Не токмо мне - государю хула и поруха. То воровство!
- Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, - спокойно, но веско произнес Федька Берсень.
Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его несколько остудило.
- Отдайте боярину шапку! - приказал Васильев.
Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она, под улюлюканье и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
- Прости, боярин, - вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину горлатку.
Тот поперхнулся, побагровел и осерча нахлобучил шапку. Васильев указал Куракину на помост.
- Прошу, боярин.
Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные, наглые, дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом обесчестить. Смутьяны!
Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея Щелкалова:
- Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не давай Раздорам спуску. Пусть ведают - то земля великого государя, и он на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать казаков на службу государю.
"Призовешь таких, - невольно подумалось Куракину. - Крамольник на крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал каждого".
- Гутарь, боярин! - поторопил Берсень.
- Гутарь! - потребовал круг.
Куракин оглянулся на Васильева.
- Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.
Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:
"От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великий и малыя и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским атаманам..."
- Давно ли Раздоры московской вотчиной стали? - дерзко перебил боярина Федька Берсень. - Нет, вы слышали, донцы?
- Слышали, Федька! Не согласны!
- То казачья земля!
- Брешет посланник! Не мог царь так отписать. То бояре в приказе настрочили!
Чем больше кричали казаки, тем больше наливалось кровью лицо Куракина.
- Замолчите, злодеи! На грамоте царевы печати!
Но визгливый голос боярина утонул в недовольном реве вольницы. Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.
"И чего лезет? Кто в Раздорах атаман - я или Федька? Дело дойдет до того, что казаки побьют государева посланника".
Застучал булавой о помост.
- Уймитесь, братья-казаки! Дайте гутарить боярину!
Круг мало-помалу утихомирился. Но разгневанный Куракин уже не мог читать грамоту: кудреватые буквы плясали в глазах. Свернул столбец и запальчиво передал царев наказ своими словами:
- Повелел великий государь в верховые городки и на Волгу разбоем не ходить, азовских людей не теснить, дабы жить царю в дружбе и мире с турецким султаном. А еще повелел вам великий государь беглых холопей и крестьян у себя на Дону не принимать и не укрывать, а тех, что сейчас на Дону и в городках упрятались, немедля выдать прежним владельцам...
- Буде, боярин! То Бориски Годунова присказка. Много наслышаны, вновь оборвал посланника Федька Берсень. - Чуете, донцы, как нас в капкан заманивают? На Волгу - не ступи! Азовцев - не задорь! Беглого мужика - в железа и к боярину! Хотите так жить?
И вновь забушевало казачье море:
- Не хотим, Федька!
- Азовцы каждо лето войной ходят! В полон донцов берут!
- Туркам в неволю продают! Ужель обиды терпеть?
- Ходили и будем ходить!
Не удержался и Болотников. Закипел. Протолкался к самому помосту и встал супротив посла, опустив тяжелую руку на серебряный эфес сабли.
- Ты вот что, боярин. Ты на нас оковы не надевай! Хватит с нас и былой неволи. Вот так натерпелись! - чиркнул ребром ладони по шее. - О беглых тут кричишь. А мы здесь все беглые, все из-под боярского кнута бежали. Но теперь господам нас не достать. Кишка тонка, боярин! Ни один беглый с Дона не уйдет. А коль силой сунетесь - головы посрубаем! Так Бориске Годунову и передай. Не быть на Дону боярской неволе.
- Не быть! - взметнулись над головами тысячи сабель.
К Куракину метнулся Васька Шестак; выхватил бумажный столбец, скомкал и бросил в круг. Грамоту подхватил Устим Секира и, не долго думая, подбежал к боярскому возку и сунул царев наказ под рыжий кобылий хвост.
Круг так и взревел от неудержимого хохота, а Куракин охнул и что-то беззвучно зашлепал губами. Слепая, клокочущая ярость исказила его лицо. Попытался что-то выкрикнуть, но спазмы перехватили горло.
Васильев, поняв, что казаки теперь и вовсе не будут слушать боярина, высоко взметнул над головой булаву.
- Кончай круг, донцы!
Васюта, Юрко и Секира направились к кабаку. Болотников предупредил:
- Шибко не напивайтесь. Позаутру в станицу тронем.
- На ногах будем, батько, - весело заверил Секира.
Берсень повел Болотникова в свой саманный курень. Был возбужден, всю дорогу сердито выплескивал:
- Годунова проделки. Хочет казаку петлю накинуть.
Не угомонился Федька и у себя за столом. Опрокидывал чарку за чаркой и все так же сердито гутарил:
- Годунов нас, как волков, обложил. Ни проходу, ни проезду. Сунулись как-то в верховые городки за товаром - не пропустили. На годуновские заставы наткнулись. От ворот поворот. Это нас-то, казаков? Нас, кои от поганых и янычар Русь заслоняют? Нет, ты чуешь, Иван?
- Чую, Федор. Годунов лишь верховых служилых жалует, тех, что волю на хомут сменяли.
- Воистину на хомут. Слышал: в Ельце, Воронеже и Курске казаков вынудили на государя ниву пахать. Казаков!
- И в Осколе десятинная пашня14. Весной десяток казаков в станицу прискакали. Сбежали из Оскола. Не захотели сохой степь ковырять. Так их было в острог, едва на дыбе не растянули. Добро, из крепости удалось выбраться, а то бы гнить в застенке. Вот как служилых зажали, - хмуро проронил Болотников.
- Не всех. Много лизоблюдов развелось да прихлебателей боярских. Годунова доброхоты! Им и деньги, и хлеб, и оружие.
- А нам, низовым, лишь брань да угрозы. Ни зипуна, ни зелья, ни хлеба. Как хочешь, так и крутись. Так ужель нам по куреням сидеть?
- Не станем сидеть!
- Не станем, Федор. Саблей зипуны добудем!
Оба разгорячились, зашумели.
В горницу вошла Агата. Поставила кувшин на стол, молвила с улыбкой:
- На весь баз крик подняли. Лучше бы песню спели
- Не до песен, женка. Сгинь! - прикрикнул Федька.
Но Агата не "сгинула". Уселась рядом с Берсенем, коснулась мягкой ладонью его кучерявой головы.
- Не гони. Я тебя, почитай, и не вижу. То в степи, то на майдане. Не домовитый ты, Федор. Все тебя куда-то носит.
- А я перекати-поле, женка, - смягчил голос Берсень, Придвинул к себе кувшин, налил в деревянный ковш холодного квасу, жадно выпил.
- Перекати-горе ты, - вновь улыбнулась Агата. - И зачем только меня с засеки сманил?
Оглянулась на Болотникова, при этом в больших синих глазах ее блеснули ласковые искорки.
- Помнишь, Иван, как он меня улещал?.. Кочетом ходил. Оседло-де жить буду. А что вышло? И десяти седмиц вместе не побыли. Нужна ли ему жена? Он давно ее на коня променял. А ведь на засеке иное гутарил. Помнишь ли, Иван?
ГЛАВА 4
ЛЕСНАЯ ЗАСЕКА
Болотников встретился с Федькой Берсенем в то самое лето, когда они с Васютой Шестаком, бежав от боярской неволи, доплыли на купеческом насаде до Тетюшей. Но дальше плыть не довелось: в городе Иван столкнулся с торговым человеком князя Телятевского. То был приказчик Гордей, прибывший в Тетюши с княжьими товарами.
...Болотников неторопливо тянул из медной кружки сбитень, когда к нему вдруг шагнул черный дородный мужик. Лицо округлое, глаза пронырливые, пушистая борода до ушей. На мужике суконный кафтан, опоясанный зеленым кушаком, и сапоги из мягкой, дорогой юфти.
- Так вот ты куда убег, Ивашка... Ну здорово, здорово, страдничек. Не признаешь?
Болотников вгляделся в мужика; где-то он видел это лицо. Но где? Уж не в Москве ли боярской?
Молча допил сбитень, отдал деньгу и кружку походячему торговцу и вновь зорко глянул на мужика. Но припомнить так и не смог.
- Не ведаю тебя.
- Не ведаешь, стало быть... Аль в бегах-то память отшибло? А я вот тебя сразу признал. Как такого молодца не приметить?
