Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 2)
Обзор книги Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 2)
Замыслов Валерий Александрович
Горький хлеб (Часть 2)
ЗАМЫСЛОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ГОРЬКИЙ ХЛЕБ
РОМАН
Часть 2
ЛЕСНОЕ УГОДЬЕ
Глава 10
НАСИЛЬНИК
Березовку, вотчинную деревеньку князя Василия Шуйского, прибыл с оружными людьми приказчик Кирьяк - выколачивать недоимки с мужиков. Немного приказчик собрал: велики ли запасы после пасхи. Почитай, последние крохи мужики отдавали
Собрав малую дань, Кирьяк разгневался. Приказал мужиков пороть кнутом. Деревенский староста порешил ублажить расходившегося приказчика.
- Прости нас, грешных, милостивец. Сызволь откушать, батюшка, в моей избенке.
Кирьяк согласно тряхнул рыжей бородой.
Подавал на стол староста грозному гостью сига бочешного под хреном, капусту шатковую, рыбий пирог, брагу да хмельную медовуху.
Кирьяк окинул стол недовольным взором, крякнул.
- Чевой-то снедь у тебя постная, Митрий?
- Да вот теперь Петров пост, батюшка. Без мясного живем, одначе к господу ближе, - развел руками староста.
- Нешто мясца то не имеешь? Хитришь, Митрий. Мужичков, как липку, обдираешь. Поди, амбарец у тя не токмо для мышей срублен, - строго произнес приказчик.
- Есть маленький запасец, милостивец. С духова дня копченое мясцо приберегаю. Говеем со старухой. Упаси бог какое варево с мясцом - грех великий содеется.
- Тащи, тащи мясо, старик, чевой-то в брюхе свербит. Опосля свой грех замолю, - порешил приказчик.
- Как прикажешь, милостивец, - вздохнув, вымолвил Митрий и кряхтя зашагал в амбар.
Покуда хозяйка готовила мясное варево в печи, дородный, губастый Кирьяк, чавкая, поедал поставленную на стол снедь, запивал вином. А потом принялся приказчик и за мясо, кидая обглоданные кости под стол.
В избу заскочила статная баба в цветастом сарафане. Низко поклонилась приказчику и гостю, лоб перекрестила.
- Звал, батющка Митрий Саввич?
Митрий покосился на приказчика.
- Не ко времени, Устинья, заявилась. Занят сейчас.
- А ты потолкуй с бабонькой, - милостиво разрешил Кирьяк, похотливо поглядывая на селянку.
- Завтра твой черед за поскотиной досматривать, баба. Приходи на двор наутре.
- Приду, батюшка, - согласно вымолвила Устинья и повернулась к выходу.
- Погодь, погодь, бабонька, - остановил крестьянку захмелевший приказчик.
Устинья застыла возле дверей.
Кирьяк широко зевнул, потянулся, подняв толстостенные волосатые ручищи под самый киот.
- Притомился я чевой-то, Митрий. Соснуть хочу. Разбери-ка лежанку, бабонька. Руки у тя проворные.
Устииья озадаченно глянула на приказчика.
- Разбери, - сказал Митрий
Устинья снова слегка поклонилась приказчику и принялась взбивать пуховики.
Кирьяк кашлянул, моргнул старосте. Тот понимающе кивнул головой, молвил старухе:
- Идем-ка, Сидоровна, во двор, лошаденку глянем.
- Отпусти ее, батюшка. Сама тебе все приготовлю, - вступилась за селянку Сидоровна.
- Ступай, ступай, старая, - ворчливо отмахнулся, словно от мухи, приказчик.
Сидоровна вздохнула, покачала головой и покорно удалилась из горницы в сени.
- Чья будешь, бабонька? Где мужик твой нонче? - вкрадчиво вопросил Кирьяк, наливая из ендовы вина в железную чарку.
- Тутошная, из Березовки. А государь мой после покрова преставился, ответила Устинья, пятясь к двери.
- Царство ему небесное. Чать отвыкла без мужика-то. Выпей со мной, лебедушка. Садись ко столу.
- Грешно нонче пить, батюшка. Говею.
- Ништо. Замолю и твой грех, - вымолвил приказчик и потянул бабу к столу. - Пей, говорю!
Устинья вспыхнула вся и замотала головой. Приказчик грозно свел очи, прикрикнул:
- Пей! Княжий человек те велит!
Вздохнула Устинья и чарку взяла. Перекрестилась на киот, где чуть теплилась лампадка над образом Спаса, молвила тихо: "Господи, прости" и выпила до дна. Обычай, оборони бог, ежели господскую чашу не допить! Закашлялась, схватилась за грудь, по щекам слезы потекли.
А Кирьяк - теснее к бабе и огурчик соленый подает.
А за первой чаркой последовала и вторая.
- Уволь, батюшка, не осилю, - простонала Устинья.
- Я те, баба! Первая чарка крепит, а вторая веселит.
Пришлось и вторую испить. Помутнелось в голове Устиньи, в глазах все поплыло. А перед лицом уже мельтешили две рыжие бороды.
Кирьяк ухватил рукой за кику1, сорвал ее с головы, бросил под стол. Густой пушистой волной рассыпались по покатым плечам волосы.
- Экая ты пригожая, ладушка, - зачмокал губами приказчик и поднялся на ноги.
Устинья рванулась от приказчика, сердито очами сверкнула.
- Не замай!
- А ты не серчай. Я вона какой ядреный. Девки меня дюже любят. И ты приголубь, ягодка. Три рубля отвалю, - заворковал Кирьяк и снова облапил бабу.
Устинья что есть сил жамкнула крепкими зубами мясистую волосатую руку. Кирьяк больно вскрикнул и отпустил бабу. На руке выступила кровь.
- У-у, стерва! - вознегодовал приказчик и, схватив тяжелую чарку со стола, ударил бабу по голове.
Устинья охнула и осела на пол.
- Вот так-то, нечестивая! - по-звериному прорычал Кирьяк и потащил бабу на широкую лавку.
...В дверь тихонько постучали. Приказчик босиком прошлепал к двери и отомкнул крючок.
В избу вошел староста, глянул на пьяную бабу, часто закрестился.
- Эк, блудница, развалилась.
- Ты ее водичкой спрысни, Митрий. Чевой-то сомлела баба. Маленько поучил рабу, кабы не сдохла.
- Ай-я-яй, ай-я-яй, - засуетился староста. Зачерпнул ковш студеной воды из кадки и подошел к Устинье. "Экое тело благодатное, прости осподи, греховодно подумал старик.
- Лей, чево рот разинул. А, может, и сам бабу сподобишь? - хохотнул Кирьяк.
- Упаси бог, батюшка, - поспешно проговорил Митрий и выплеснул воду на лицо бабы.
Устинья застонала, качаясь всем телом, привстала на лавке. Староста кинул ей ветхий крестьянский зипун.
- Облачись, да в свою избу ступай.
Устинья словно во сне, ничего не видя перед собой, натянула на голое тело мужичий зипун. Наконец пришла в себя, подняла голову на приказчика. Тот попятился от ее взгляда - жуткого, леденящего.
- Ох, и зверь же ты, приказчик. Надругался хуже татарина, - чуть шевеля губами отрешенно и скорбно, выдавила Устинья.
- Убирайся, баба. Не злоби душу мою, - лениво проворчал Кирьяк, натягивая на босую ногу кожаный сапог из юфти.
- Уйду, злыдень. Да только и ты со мной.
Устинья поднялась с лавки, шмыгнула к столу и зажала в кулаке острый широкий хлебный нож.
- Умри, ирод! - воскликнула Устинья и метнулась к насильнику.
Кирьяк, однако, хоть и был во хмелю, но успел перехватить руку обезумевшей бабы. Нож слегка лишь царапнул по его широкой груди. Кирьяк пнул коленкой бабу в живот. Устинья скорчилась от боли и выронила нож.
Приказчик после этого вконец рассвирепел и крикнул холопов с улицы.
- Тащите женку на сеновал!
Холопы, посмеиваясь, поволокли упиравшуюся, дико орущую Устинью во двор.
Вдоволь наглумившись над бабой, хлопцы выкинули ее голую на улицу. Не вынеся позора, Устинья прямо через всю деревню бросилась к реке и, не раздумывая, кинулась в черный глубокий омут.
Глава 11
"ИЛЬЯ ПРОРОК"
Нелегко бы пришлось в тот час и Василисе - дочери Устиньи. С глазами, налитыми кровью, приказчик шумел, бранился. А затем осушил еще три чарки медовухи и приказал холопам привести к нему Василису:
- На чадо бунташной крестьянки глянуть хочу!
Спасла девушку Сидоровна. Что было сил пустилась она к Устиньиной избе, вбежала и, держась рукой за грудь, задыхаясь, выпалила:
- Ой, беда, Василиса! Беги, дитятко, в лес. Шибко разгневан батюшка Кирьяк. Прознал про тебя приказчик. Холопей за тобой снарядил. Поспешай, родненькая.
- А матушка как же? - оставаясь в неведении, вопросила Василиса.
- Потом, потом дитятко. Торопись.
Василиса послушалась. Наскоро собрала узелок и огородами, мимо черных приземистых рубленок-бань побежала к лесу.
Долго бежала Василиса узкой лесной тропой, а когда опомнилась, лес стоял перед ней стеной - темный, сумрачный, лохматый, с мшистыми обвисшими лапами.
Заметно темнело. Серели на прогалинах густые сумерки. А вскоре и вовсе в лесу стало черно. Загудели, завыли на разные голоса вершины, обильно посыпая легкой хвоей мочежины. Надвигалась первая вешняя гроза.
Жутко стало Василисе. Забралась под еловые лапы, затаилась.
Над головой вдруг что-то ухнуло протяжно и гулко. Вздрогнула Василиса, крестное знамение сотворила. А на лицо наплывало что-то черное, мохнатое. Девушка к ели прижалась. Уж не леший ли в смолистых, ветвях запутался и протягивает к ней руки. Пронеси, господи!
Нет, слава богу, это ветром колючую лапу колышет. Василиса поджала под себя ноги в лаптях, прикрыла их подолом льняного сарафана, но тотчас опять вскочила. Батюшки! Дождь хлещет, а узелок на тропе остался.
Выбралась Василиса из-под ели и разом взмокла вся. Принялась шарить рукой по мягкой мшистой тропе и снова вдруг перед самым лицом что-то задышало, затем лизнуло в щеку, всхрапнуло и тонко заржало.