Наполеон Бонапарт - Максимы и мысли узника Святой Елены
Франция — неисчерпаема; я нашел тому доказательство после войны в России и в 1815 г. Ударьте по земле, и из нее появятся и деньги, и армии. Францию никогда не постигнет судьба порабощенной и разделенной страны.
XXXIXСамое верное средство остаться бедным — быть честным человеком.
XLДесяток говорунов производит больше шума, нежели десять тысяч, которые молчат; в этом заключается средство к достижению успеха тех, кто лает с трибун.
XLIКороли и обманутые мужья всегда последними догадываются о том, что над ними смеются.
XLIIБудучи смелым, можно решиться на что угодно, ко невозможно все довести до конца.
XLIIIЯ победил королей во имя державной власти; короли же победили меня, заявляя во всеуслышание, что действуют во благо народов; они совершили большую ошибку, лишив меня трона. Подождем развязки.
XLIVЯ предпочитаю силу вывода красоте стиля: деяния стоят всегда больше, нежели слова.
XLVВ революциях мы сталкиваемся с людьми двух сортов: теми, кто их совершает, и с использующими оные в своих целях.
XLVIЯ люблю величественное в искусстве. Для меня или возвышенное, или ничтожное, третьего не дано.
XLVIIМесть скверному человеку есть воздаяние добродетели.
XLVIIIСэр Гудзон Лоу — не что иное, как неучтивый тюремщик: такова его должность. Говорили, и не однажды, что обращается он со мною так потому, что чувствует мое превосходство [14].
XLIXЧеловек в слепом подражании всякий раз устремляется за первым встречным. Что до правительства, то здесь всегда потребны ловкие пройдохи, без которых ничто не может быть доведено до конца.
LСильные духом избегают наслаждений, как мореплаватели подводных камней.
LIПривычка приводит нас ко многим безрассудствам; самое непростительное из них — сделаться: ее рабом.
LIIЕсли бы Корнель дожил до моего времени, я сделал бы его министром [15].
LIIIРоспуск моей армии история поставит в ряд самых опрометчивых политических ошибок королевского правления.
LIVПросвещенной нацией не управляют полумерами: здесь нужна сила, последовательность и единство во всех деяниях.
LVТот, кто предпочитает богатство славе, — расточитель, который берет у ростовщика и разоряется на процентах.
LVIВ моей жизни было три прекрасных дня: Маренго, Аустерлиц и Йена, если не считать еще и четвертого, когда я дал австрийскому императору аудиенцию во рву, на поле сражения [16].
LVIIПобеду одерживают не числом. Александр победил триста тысяч персов во главе двадцати тысяч македонян [17]. Дерзкие предприятия и мне особенно удавались.
LVIIIПалата представителей, которую я создал [18], закончила свое поприще вместе со мною. Она могла спасти Францию от нашествия, дав мне неограниченную власть. Два десятка мятежников повредили себе сами: они сделали глупость, когда завели разговор о конституции [19] в то время, когда Блюхер расположился лагерем в Севре [20]. Мне показалось, что в их лице я вижу греков поздней империи, кои узрели пред собою Магомета [21].
LIXПосле моего отречения в 1815 г. неприятель еще мог быть разбит. Я предлагал дать мне командование и не имел при этом никаких личных видов.
LXДля религии служители культа — то же, что чиновники для власти. Человек заурядный измеряет кредит куртизана числом его лакеев; чернь судит о всесилии Бога по количеству священников.
LXIЯ никогда не мог одолеть больше одной страницы Тацита [22], это невероятный болтун; Полибий же, напротив, — не какой-нибудь декламатор: он доставляет удовольствие и просвещает [23].
LXIIМое правление было либеральным, поелику оставалось твердым и строгим. Исполнителей я приглашал отовсюду: меня мало заботили убеждения, лишь бы следовали моим правилам. Мне было легко, ибо я строил заново [24].
LXIIIЯ осыпал золотом моих сподвижников; но мне надобно было понимать, что, разбогатев, человеку уже не хочется подвергать себя смертельной опасности.
LXIVХрабрость укрепляет престол; трусость, бесчестие колеблют его, и тогда лучше всего отречься.
LXVЯ всегда восхищался Митридатом, замышлявшим завоевать Рим в то время, когда был он уже побежден и вынужден к бегству [25].
LXVIКогда в бытность мою монархом случалось мне правом помилования, впоследствии я всегда и неизменно раскаивался.
LXVIIТрагедия вовсе не основана на точном подражании природе вещей. Я предпочитаю группу Лаокоона [26] той развязке, которой заканчивается трагедия "Родогуна" [27].
LXVIIIКонституционные государства лишены движущей силы: деятельность правительства излишне стеснена; это то, что придает таким государствам пагубную слабость, когда им приходится бороться с могущественными и деспотическими соседями. Авторитарная власть могла бы их поддержать, но оная, как известно, сродни тарану, которому все равно, способны ли ему противостоять ворота столицы, кои он собирается разбить.
LXIXДворянство, духовенство и эмигранты, потерявшие свое имущество и привилегии в результате революции, рассчитывали вернуть утраченное с возвращением прежней династии. Они помышляли об этом еще в Кобленце: они всегда плохо понимала происходящее. Им не было нужды знать о том. чего они и знать не желали, деньги — вот что им было нужно [28].
LXXСтарики, которые сохраняют вкусы юного возраста, столь же смешны, сколь мало уважаемы.
LXXIДурак скучен, ну а педант просто невыносим. Я так и не смог понять, о чем это все толкует Б[она]льд [29].
LXXIIЕсли вы стремитесь к более глубокому пониманию политики и войны, то надобно искать истины, постигая нравственные устои общества, основы же материального порядка в сравнении с оными всегда имеют пределы.
LXXIIIДве партии, существующие во Франции, как бы ни были они ожесточены друг против друга, соединяются вместе, но не против конституционной королевской власти, которая их вовсе не интересует, но против всех порядочных людей, безмолвие коих действует на них угнетающе.
LXXIVКогда я вышел на политическую сцену, там было два сорта людей: конституционные общества, требовавшие аграрных реформ в духе Гракха Бабёфа [30], и фрюктидорианцы [31], которые хотели управиться при помощи военных советов, ссылок и отставок.
LXXVНынешние вожди партий во Франции — это карлики на ходулях. Слишком мало талантливых людей, слишком много болтунов.
LXXVIМного кричали против того, что называют моим деспотизмом; однако я всегда говорил, что нации не являются собственностью тех, кто ими управляет; ныне же монархи, ставшие конституционными, как раз об этом стараются забыть.
LXXVIIЕсли уж адвокат Гойе, отступник Сийес, прокурор Ревбель и старьевщик Мулэн [32] корчили из себя королей, то я вполне мог сделать себя консулом. Ведь я получил на то патенты при Монтенотте, Лоди, Арколе, Шебрейсе и при Абукире [33].
LXXVIIIБедствия, постигшие Францию с 1814 г., явились причиной того, что у высокоумных идеологов появилась возможность войти в правительство. Люди эти обожают хаос, ибо он составляет их суть. Они служат и Богу, и дьяволу [34].
LXXIXМое будущее наступит тогда, когда меня не будет, Клевета может вредить мне только при жизни.
LXXXСлучай — вот единственный законный повелитель во всей вселенной.
LXXXIПольза, которая толкает людей из одной крайности в другую, — сродни языку, который они учат, не заботясь о грамматике.
LXXXIIСамый надежный рычаг всякого могущества — военная сила, которая предписывает закон и которую употребляет гений. Таковым рычагом был рекрутский набор. Достаточно убедиться в этой силе, и противоречия отступают, а власть укрепляется. Так ли уж важны, в сущности говоря, все эти доводы софистов, когда звучат военные команды? Те, кто готов повиноваться, не должны наводить за линию строя. В конце концов они свыкаются с принуждением: ведь в противном случае со строптивыми не церемонятся.
LXXXIIIУпадок нравов — это погибель государства как политического целого.
LXXXIVКаждый прав по-своему. Правота Диагора [35] состояла в том, чтобы отрицать Бога; Ньютон [36] же был убежден в том, что его следует признавать; в каждом явлении заключена его противоположность: скажем, во время революции можно попеременно быть то героем, то злодеем, подниматься или на эшафот, или на вершину славы.
