Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Однако с начала 50-х годов главными аргументами сторонникам рассматриваемого тезиса, согласно которому инициатива к заключению пакта о ненападении исходила от Сталина, служат события первой половины 1939 г., и прежде всего переговоры чиновников министерства иностранных дел, аппарата Риббентропа и лично министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа с советскими официальными лицами в Берлине, а также сотрудников германского посольства в Москве с представителями Советского правительства, завершившиеся в конце концов на третьей неделе августа 1939 г. представлением советского проекта пакта о ненападении, а затем, после урегулирования территориальных вопросов для дополнительного протокола, и подписанием договора. Утверждение о том, что Советский Союз являлся на переговорах активной стороной, родилось позже, во времена «холодной войны». Его выдвигали главным образом лица, не имевшие непосредственного отношения к германо-советским переговорам. Уильям Стрэнг[33], главный английский представитель на прошедших перед тем без всяких результатов англо-франко-советских политических переговорах, один из первых, не имея никаких доказательств, заявил, что «зондаж возможности улучшения советско-германских отношений начала советская сторона весной 1939 г. после выступления (sic) Сталина 10 марта 1939 г.». Несерьезными и тенденциозными следует считать и утверждения д-ра Петера Клейста[34], столь же неудачливого в своих действиях сотрудника аппарата Риббентропа, который в Германии присвоил себе функцию главного свидетеля. Ради сотворения собственного мифа Клейст оказал науке медвежью услугу, последствия которой многие исследователи ощущают и по сей день. По словам Клейста, после выступления 10 марта 1939 г. Сталин уже в апреле начал «зондировать» в Германии, а с мая стал еще более «откровенным».
Значительная часть немецкой и немецкоязычной историографии использовала те же самые доводы, нередко с удивительным упорством. Помимо упоминавшейся работы Свена Алларда[35], сюда можно отнести исследования прежде всего Филиппа Фабри[36], Вальтера Хофера[37], Ф.А.Круммахера и Гельмута Ланге[38], И.В.Брюгеля[39]. Неоднократно и страстно об этом говорил Андреас Хильгрубер[40], который в последний раз вместе с Клаусом Хильдебрандом «совершенно определенно» отстаивал мысль о том, что главным для Сталина было «стремление не предотвратить войну, а косвенным путем подтолкнуть к ней, используя Гитлера в качестве исполнителя, обеспечивающего ее развязывание»[41]. Подобная интерпретация базируется, как правило[42], не только на использовании без достаточной критической оценки немецких документов и свидетельств, касавшихся тех событий, но и на произнесенной в 1925 г. речи Сталина. В ней он якобы говорил о будущем военном превосходстве Советского государства, которое в роли смеющегося третьего будет наблюдать за уничтожающими друг друга в смертельной схватке капиталистическими державами. В связи с данной речью необходимо по меньшей мере указать на то, что она была произнесена в совершенно иных внутриполитических и международных условиях[43].
Если оставить без внимания зачастую слишком явную идеологическую подоплеку и психологическую потребность переложить ответственность на другую сторону, то тезис о возникновении пакта Гитлера — Сталина, согласно которому инициатива исходила от Сталина, имеет прежде всего три недостатка:
1) смешивание общих принципов советской политики «мирного сосуществования» с целенаправленными «предложениями» в адрес Германии;
2) некритическое использование немецких документов в качестве основы;
3) недостаточное различие между законной заинтересованностью советской стороны в достижении (оборонительного) соглашения о ненападении, с одной стороны, и фактическим вступлением в (наступательный по своим последствиям) союз с целью раздела (военными средствами) сфер политического влияния — с другой.
II тезис: инициатива исходила от Гитлера
Поборники этого прямо противоположного тезиса могут привести более веские доказательства. Подобная точка зрения основывается на большом количестве не вызывающих сомнения сообщений очевидцев, и ее сторонники предпочитают держаться подальше от мнимой очевидности недостаточно исследованных источников и документов. Здесь реже, чем в первой группе, проявляется идеологическое начало. По крайней мере идеология не выступает в качестве deus ex machina, восполняющей существующие пробелы в знаниях.
Свидетельские показания, в которых ответственность за заключение пакта возлагается на Гитлера, частично родились в непосредственном временном контексте германских контактов, а частично вскоре после них. Так, 18 июня 1939 г. статс-секретарь министерства иностранных дел Эрнст фон Вайцзеккер отметил в своем дневнике, что, помимо Японии, германская «игра» прежде всего касалась России. Он писал: «Мы делаем авансы... Русские, однако, все еще очень недоверчивы»[44]. Руководитель бюро Риббентропа д-р Эрих Кордт позднее сообщил: «Как известно, Гитлер... распорядился провести предварительный зондаж», который, однако, долгое время не давал «никаких конкретных результатов»[45]. В конце мая 1939 г. посол Фридрих Гауе узнал от Риббентропа, что «с некоторых пор Адольф Гитлер размышляет над тем, чтобы попытаться» наладить новые отношения с СССР. Он приказал «выяснить, пойдет ли СССР на это»[46]. Доктор Карл Юлиус Шнурре, заведующий восточноевропейской референтурой отдела экономической политики министерства иностранных дел, имея в виду порученный ему зондаж советской стороны, уверенно заявляет, что именно Гитлер в конце июля 1939 г. решил «проявить инициативу в отношении Советского Союза»[47].
После подписания пакта об «удачном ходе», о победе Гитлера, домогавшегося расположения Сталина с начала лета 1939 г., помимо самого посла[48], с позиций германского посольства в Москве говорил и военный атташе генерал Кёстринг[49]. Уполномоченный по экономическим вопросам, а впоследствии советник посольства Густав Хильгер, будучи в курсе проходивших в Берлине и Москве переговоров, мог сообщить, что где-то в конце июля 1939 г. Гитлер совершенно определенно решил «взять на себя инициативу в налаживании взаимопонимания с русскими»[50].
Еще в военные годы подобной точки зрения придерживались многие западные исследователи. Так, в 1941 г. Фредерик Л.Шуман писал об «обхаживании нацистов», которое, как он предполагает, началось в марте 1939 г. и стало прямо-таки «пылким» после отставки Литвинова 3 мая 1939 г.[51] Джон Уилер-Беннетт утверждал в 1946 г., что с апреля 1939 г. Гитлер предпринял усилия, чтобы ценою значительных уступок Сталину купить советский нейтралитет, но что Сталин еще некоторое время продолжал проявлять недоверие[52]. Двумя годами позднее Л.Б.Намир согласился с подобным мнением и подчеркнул, что Советский Союз, если смотреть объективно, в силу своей позиции, идеологии и тактики не был заинтересован в поспешном принятии германских предложений[53]. И наконец, свидетельства в пользу гипотезы о «заигрывании немцев» со Сталиным проанализировал Уатт. Он засвидетельствовал высокую степень правдоподобия этой гипотезы, однако указал на нехватку необходимых для окончательного подтверждения материалов[54].
Из числа немецких историков такую же точку зрения высказал в 1959 г. в своей речи в Бонне по случаю вступления в должность Макс Браубах[55]. К ней приблизился, исследуя обстоятельства возникновения пакта, и Георг фон Раух, который констатировал: «Побуждающей стороной на германо-советских переговорах был, бесспорно, Гитлер. Нетерпение... относительно дальнейших насильственных приобретений здесь очевидно»[56].
Вплоть до недавнего времени такого же взгляд а полностью придерживалась и советская историография. В период сталинизма ее объективность страдала от превалирующей заинтересованности в национальном самоутверждении. Во время первой либерализации официальных установок для исторических сочинений при Н.С.Хрущеве о «германских авансах», «германской дипломатической оффензиве» и о «речах нацистской сирены»[57] заговорил главный свидетель того времени, бывший посол СССР в Лондоне И.М.Майский. Ему вторили другие советские историки. В изданной в 1962 г. и ныне во многом устаревшей «Истории Великой Отечественной войны» говорится о решении «германского правительства» «отсрочить войну против СССР». Поэтому оно «проявило инициативу в достижении договоренности с Советским Союзом» ,то клянясь в «дружественных чувствах», то прибегая к «прямым угрозам»[58].
