Марк Твен - Личные воспоминания о Жанне дАрк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря
Как хороша она была, как невинна, трогательна и прелестна в расцвете своих семнадцати лет! То были славные дни. Много ли времени прошло с тех пор - ей ведь и сейчас было всего девятнадцать, - а сколько она с тех пор повидала и сколько чудес успела свершить!
А теперь - теперь все было иначе. Почти девять месяцев она протомилась в темнице, не видя ни света, ни свежего воздуха, ни дружеских лиц, - она, дитя солнца, подруга птиц и всех счастливых, свободных созданий! Она измучена долгим заточением, и силы ее ослабели; она наверняка пала духом, понимая, что для нее нет надежды. Да, все было теперь иначе.
В зале слышался приглушенный говор, шелест одежд и шарканье ног, сливавшиеся в общий шум. И вдруг раздалось:
- Введите обвиняемую!
У меня захватило дух, и сердце застучало, как молот. А в зале наступила полная тишина. Всякий шум сразу прекратился. Ни звука - тишина стала тягостной и давила на нас. Все лица были обращены к дверям; большинство присутствующих поняло, что они сейчас воочию увидят ту, которая до сих пор была для них воплощенным чудом, именем, прогремевшим на весь мир.
Ничто не нарушало тишины. Но вот издали, по каменным коридорам, раздались шаги и лязг железа - это гремели цепи Жанны д'Арк, Освободительницы Франции!
Все передо мной поплыло и закружилось. Наконец-то и я понял, что я сейчас увижу.
Глава V. Пятьдесят ученых против одного неученого
Клянусь честью, я не стану ни в чем искажать или приукрашивать события этого злополучного процесса. Я честно и подробно изложу факты так, как мы с Маншоном ежедневно заносили их в официальный протокол и как их можно прочесть в книгах. С одним только различием: обращаясь к вам, я буду комментировать и пояснять эти факты, чтобы вы лучше их поняли, и добавлю кое-какие подробности, интересные вам и мне, но не настолько значительные, чтобы попасть в протокол.
[Он сдержал свое слово. Его рассказ о Великом Суде во всем соответствует фактам, дошедшим до нас под присягой. (Прим. переводчика.)]
Продолжу свой рассказ с того места, где прервал его. Мы услышали в коридоре звон цепей - это вели Жанну.
Она появилась.
По толпе пробежал трепет, и многие ахнули. В нескольких шагах позади нее шли два стражника. Голова ее была склонена; она двигалась медленно она была слаба, а оковы тяжелы. Она была вся в черном с головы до ног. На ней была мужская одежда из мягкой шерстяной материи густого траурного черного цвета, без всякой отделки. На плечах и груди складками лежал большой воротник из той же черной материи; рукава короткой куртки были широкие сверху и до локтей, а внизу плотно облегали руку. Под курткой были узкие черные рейтузы, спускавшиеся до ее закованных щиколоток.
Не дойдя до скамьи, она остановилась - как раз там, где из окна падал косой луч света, - и медленно подняла голову. По залу снова прошел трепет. В лице ее не было ни кровинки; белое, как снег, оно резко выделялось над тоненькой фигуркой, облаченной в черное. Лицо было ясное, девическое, несказанно прекрасное, бесконечно печальное и кроткое. Но что это? Когда ее бесстрашный взор встретился с глазами судьи, поникшая фигурка воинственно и гордо выпрямилась, - и сердце мое радостно дрогнуло. "Все хорошо, все хорошо, - сказал я себе, - они не сломили ее, не покорили, это прежняя Жанна д'Арк!" Мне стало ясно, что страшным судьям не удастся подчинить и устрашить ее высокий дух.
Она прошла на свое место, поднялась на возвышение и села на скамью, подобрав цепи к себе на колени и сложив на них маленькие белые руки. Она приготовилась слушать со спокойным достоинством; казалось, что из всех присутствующих она одна не испытывает никакого волнения. Рослый загорелый английский солдат, стоявший в первом ряду, поднял огромную ручищу и почтительно отдал ей честь, а она с дружеской улыбкой ответила на его приветствие; это вызвало сочувственные аплодисменты, которые судья прервал сердитым окриком.
Началась пытка, известная в истории под названием - Великий Процесс. Пятьдесят искусных законоведов против одной неопытной жертвы - и никого, кто бы ей помог!
Судья кратко изложил обстоятельства дела - слухи и подозрения, на которых основывалось обвинение. Затем он потребовал, чтобы Жанна преклонила колени и присягнула, что ответит на все вопросы точно и правдиво.
Жанна была настороже. Она поняла, что за этим, по видимости справедливым, требованием могла скрываться опасность. Она ответила с той простотой, которая столько раз обезоруживала ее искусных обвинителей в Пуатье:
- Нет. Ведь я не знаю, о чем вы будете спрашивать; может быть, о том, о чем я хотела бы умолчать.
Судьи пришли в ярость, раздались гневные восклицания. Это не смутило Жанну. Кошон возвысил голос, покрывая шум, но он был так взбешен, что едва мог говорить. Он сказал:
- С Божьей помощью мы хотим разобрать это дело ради спасения твоей души. Клянись, положа руку на святое евангелие, что правдиво ответишь на все вопросы, какие будут заданы! - И он с силой ударил жирным кулаком по председательскому столу.
Жанна ответила спокойно:
- Я охотно отвечу на все, что касается отца или матери, или моей веры, или дел, которые я совершила во Франции; но про откровения, явленные мне Господом, Голоса мои запретили мне говорить с кем бы то ни было, кроме моего короля...
Снова раздались гневные угрозы и поднялся сильный шум. Ей пришлось переждать, пока шум утихнет; ее восковое лицо зарумянилось, она выпрямилась, устремила пристальный взгляд на судью и докончила голосом, в котором звучали прежние ноты:
- ...и про это я ничего не скажу, хоть отрубите мне голову!
Вы, вероятно, знаете, как ведут себя французы в собраниях. Председатель и половина судей вскочили на ноги, грозя обвиняемой кулаками, и оглушительно закричали все разом, так что ничего нельзя было расслышать. Это длилось несколько минут. Невозмутимость Жанны бесила их больше всего. Только раз она сказала с проблеском былого веселого озорства в глазах и движениях:
- Пожалуйста, не все сразу, милостивые господа, и я вам всем отвечу.
После трех часов яростных препирательств о присяге дело ничуть не подвинулось. Епископ продолжал требовать присяги без оговорок, а Жанна в двадцатый раз отказывалась присягать иначе, чем она предложила вначале. В судьях произошла заметная перемена: все они охрипли, утомились от долгого неистовства и даже как-то осунулись; только Жанна была по-прежнему безмятежна, и незаметно было, чтобы она устала.
Наконец шум утих, наступило выжидательное молчание. Судье пришлось уступить: он раздраженным тоном велел ей присягать по-своему. Жанна тотчас опустилась на колени; когда она возложила руки на Евангелие, тот же английский солдат не удержался и воскликнул:
- Клянусь Богом, будь она англичанкой, мы бы мигом вызволили ее отсюда!
Он отдавал ей должное, как один воин - другому. Но какой укор французам и их королю! Как жаль, что Орлеан не слыхал этих слов! Я уверен, что благодарный город, который обожал ее, поднялся бы и все жители до единого пошли на Руан. Есть слова, которые обжигают человека нестерпимым стыдом и так и остаются выжженными в его памяти. Так выжжены у меня в памяти слова английского солдата.
Когда Жанна дала присягу, Кошон спросил, как ее имя, где она. родилась, в какой семье и сколько ей лет. На все это она ответила. Потом он спросил, чему она училась.
- Мать научила меня молитвам: "Отче наш", "Богородица" и "Верую". Всему, что я знаю, меня выучила мать.
Эта ненужные вопросы длились еще довольно долго. Все устали, кроме Жанны. Судьи приготовились расходиться. Кошон пригрозил Жанне, что попытки к бегству будут считаться за доказательства ее виновности. Странная логика!
Она ответила просто:
- Я не считаю себя связанной этим запрещением. Я убежала бы, если бы могла, - тут я не давала никаких обещаний и не дам.
Потом она пожаловалась на тяжесть оков и просила снять их, потому что ее неусыпно стерегли, и оковы были не нужны. Епископ отказал, напомнив, что она уже дважды пыталась бежать. Жанна д'Арк была слишком гордой, чтобы настаивать. Готовясь выйти вместе со стражей, она сказала только:
- Это правда, что я хотела бежать, и теперь хочу. - И добавила так жалобно, что тронула бы любого: - Ведь это право каждого узника.
. И она ушла из зала среди общего безмолвия, в котором слышнее звенели ее ужасные цепи, надрывая мне сердце.
Какое необычайное присутствие духа! Ее невозможно было застать врасплох. Она увидела Ноэля и меня сразу, как только села на скамью, и мы вспыхнули от волнения, но ее лицо ничего не выразило и ничего не выдало. Десятки раз за этот день глаза ее останавливались на нас, но она ничем не показала, что узнает нас. Другая вздрогнула бы при виде нас - и тогда нам пришлось бы плохо.
Мы медленно возвращались домой, погруженные в свою печаль и не обменявшись ни словом.
Глава VI. Дева ставит в тупик своих противников
