Иван Клулас - Диана де Пуатье
Счета показывают, что сад, как и в Шенонсо, был предметом особых забот хозяйки дома. Садовники Жак Малле и его сын Клод расписывали там причудливые арабески, окаймленные карликовым кустарником и украшенные цветами, чьи краски гармонировали с цветом черепицы, кирпичной кладки и подкрашенного песка, окружавшего здания. На перекрестках аллей были установлены мраморные вазоны, увенчанные урнами. Гости, и в их числе особенно поэты, оказывались весьма чувствительны к этой оригинальной версии сада на итальянский манер.
Спуститься из замка в сад можно было по галерее, полуутопленной в земле, и через криптопортик, для которого флорентийский астролог Габриэль Симеони предложил роспись во славу Дианы и короля[471]. «В первой части это женщина, олицетворяющая земли Ане, с тремя башенками на голове и охотничьим соколом на левой руке, а ее колесницу везут олень и кабан — животные, изобилующие на этих землях, правой же рукой она делает знак королю. Надпись гласит: „Это он позволил пастись моим быкам и овцам“». Диана и в самом деле не употребляла и не предлагала гостям ничего такого, что не производили бы ее владения: впрочем, она этим обстоятельством весьма гордилась, о чем свидетельствует надпись, выведенная в столовой золотыми буквами.
Часть вторая посвящалась королю. Симеони представил его всемогущим судией над делами мира сего: «Я приказал изобразить голову в виде солнца ради его величия, остальную часть фигуры — в виде символа мира, а в правую руку вложил боевой меч со следующим девизом: „Готов как к тому, так и к другому“».
Третья часть воспевала «божественность Дианы»: «Я распорядился начертать Диану с земным шаром в виде золотого яблока в правой руке и горящим факелом — в левой. Колесницу ее влекут лань и бык, а надпись гласит: „Целомудренная Диана возвышает и ведет за собою мужчин благодаря своей порядочности“. Образом золотого яблока я хотел подчеркнуть богатство и могущество означенной дамы, а факел означает свет, даруемый Дианой, как это часто изображалось на оборотной стороне античных медалей, в том числе на одной бронзовой из Фостина, найденной мною в этом городе, — там виден и факел, и символизирующий богиню полумесяц на плечах».
Куда более, нежели приятные прогулки, игры на воде и физические упражнения, короля привлекала в Ане охота. В этом отношении все полностью соответствовало его вкусам: конюшни, псарня, зверинец для охотничьих леопардов и гепардов, соколятня, вольер для берберийских петухов и индюшек располагались вокруг двора, посреди которого царил фонтан «Диана с оленем». Именно оттуда охотничьи своры отправлялись в леса Дрё и Розо. Охота на зайцев чередовалась с погоней за оленем, соколиной или ястребиной охотой. А заканчивался день общей встречей в большом зале «бань», куда доносились мелодичные звуки оркестров, укрытых в соседних павильонах. Затем королевская свита возвращалась в замок на вечерний пир и бал.
У современных поэтов это место изысканных увеселений вызывало немалый восторг. Йоахим дю Белле воспевал его в сонете 159 своих «Сожалений»[472]:
Вашего ДиАне (по имени вашему я называю
Ваш дом в Ане) дивная архитектура,
Одухотворенный мрамор, живая живопись
Заставляют считать его прекраснейшим:
Чудные золоченые панели, блестящая часовня.
Великолепные башни, богатая кровля.
Сад, затканный вечной зеленью.
Живой фонтан с вечным источником:
Сии творения (Мадам) тому, кто их созерцает,
Напоминают совершеннейший образец античности.
Показывают искусство и восхитительную щедрость.
Но величайшая кротость в сочетании с величием
И благословенная Звезда — с мудростью
Делают вас куда более всего этого достойной изумления.
Оливье де Маньи тоже посвящает «Оду» воспеванию красот и очарования «садов Эвне». Для него, как и для дю Белле, поместье являет собой волшебный союз «мудрости», «добродетели» и всемогущества. Поэт воздает по заслугам и целомудренной вдове великого сенешаля, и подруге Аполлона одновременно.
Ронсар в стихотворении, написанном в 1556 году, описывает дворец Ане как истинный храм богини, вернувшейся на землю[473]:
Если б я мог, Маньи, достигнуть благодаря милости
Нашего д’Авансона расположения той.
Что носит сто тысяч имен из-за своего воздействия
И трижды меняет лик:
Возле садов Ане, в прелестном месте,
Я запечатлел бы ее достоинства в бессмертных письменах
И всех могущественных богов, идущих за нею.
Когда, повесив на шею рог, она мчится на охоту…
Диана де Пуатье — это новая Диана, более совершенная, чем прежняя. Лесть поэтов, основанную на мифологии, более ничто не сдерживает. Дю Белле умоляет ее добиться от возлюбленного покровительства искусству и, стало быть, девяти музам[474]:
Сделай же так, святая Диана,
Чтобы сей добродетельный король,
Исчерпав силы неугомонного Марса,
Изредка прислушивался
К голосам девяти Дев.
Ронсар просит лишь за себя самого:
И точно так же, как Луна, приближаясь
К Солнцу, обретает яркость, добродетель, силу, могущество,
Потом, отдаляясь от него, нежным приливом
Питает небо, землю и море.
Так наше Солнце, озаряя Вас своими лучами.
Позволяет Вам источать счастье на Францию,
Но я еще не в полной мере ощутил изобилие.
Даруемое каждому Вашими дивными чертами.
Диана, которой и ста имен было бы мало,
Возьмите лук и придите уничтожить чудовище.
Которому безразличны песни…
Феб любит стихи, как король поэтов,
А Диана — его сестра: стало быть, если вы его сестра.
Любите служителей Феба, своего брата[475].
Со своей стороны. Оливье де Маньи заявляет, что античная богиня Луны навсегда уступила место Диане новой[476]:
Она сияет лишь ночью, в свой черед.
Но ваши добродетели и днем и ночью
Изливаются на нас и украшают мир…
Ибо Солнце, благословенная принцесса,
От которого вы получаете сей божественный свет,
Куда величественнее того, от коего Феба
Получает свет на склоненное чело.
Уступая этой волне льстивых уверений, Диана приказала изображать себя в Ане в виде богини-охотницы, о чем свидетельствует описание от 1640 года: «Что еще весьма достойно внимания, так это длинная галерея слева, полная множества великолепных картин и пейзажей, а также портретов означенной Дианы де Пуатье, то изображенной в виде охотницы, то обнаженной, подобно Диане Античности, то одетой с великой пышностью, свойственной моде того времени, иногда — такой, как в совсем юные годы, иногда — постарше, словом, в различных ипостасях и убранстве».
Эти портреты, написанные в то время, когда Диане уже перевалило за пятьдесят, были, несомненно, идеализированы[477]. Среди них могла находиться и «Диана-охотница», ныне хранимая в Лувре, созданная между 1550 и 1560 годами. Франсуаза Бардон так определила стилистические особенности этого произведения: «В сочетании мягкости и несколько фригидной хрупкости, в нематериальности плоти, лишь едва женственной, и этой тихой холодности есть напоминание об эстетике Фонтенбло. Однако в естественном моделировании тела, реалистическом изображении правой руки, точности воспроизведения украшения, скрепляющего ленту, видна принадлежность к французскому искусству — искусству, уже освободившемуся от итальянской манеры. Это стиль периода Ане — сочетание идеального и естественного».
По мнению того же автора, с этой картиной стилистически довольно сходна и «Диана» из коллекции Спенсера в Алторпе — поясной портрет охотницы. Иная версия картины — из музея Санлиса — запечатлела Диану на отдыхе, возлежащую подле оленя. Надпись на картуше картины Спенсера — цитата из псалма 42-го «Оливетанской библии» (французской версии, опубликованной Пьером-Робером Оливье в 1535 году для Водуа Альпийского):
Как олень, истомленный жаждой, стонет
У иссякшего источника,
Так стенает моя душа
Без тебя, о. Господи!
Король Генрих, как говорили, любил распевать этот псалом на охоте, а Диана отвечала ему пением другого гимна.
Вполне естественно, что все, кто благодаря родству, из соображений выгоды или из благодарности поддерживал отношения с Дианой, исповедовали культ новоиспеченной богини. Так обстояло дело в Бургундии с графом де Тоннер, Антуаном де Клермоном, супругом Франсуазы де Пуатье, сестры Дианы. В его замке Анси-ле-Фран самое почетное место в «зале Дианы», чей свод населяли божества Олимпа, отводилось именно богине-охотнице. Она представала застигнутой во время купания вместе со своими нимфами и поражающей проклятием Актеона, потом, в облике Дианы-Венеры, получала от Париса золотое яблоко за красоту, к великой досаде Минервы и Юноны. Благочестивые сентенции тщетно пытались смягчить языческий характер изображений. Так, над сценой с Актеоном можно было прочесть: «Господь, даруй славу нам, но во имя твое».
