Франсиско Луке - Луна доктора Фауста
- Верно. Никто и никогда. Ну и что ж с того?
- Да дело-то в том, что у нас в Испании - не знаю, как в других странах,- вошедший в возраст мужчина без женщины обходиться не может.
- К чему вы клоните, дон Диего?
- Вы уж простите меня, ваша милость, но я все же скажу: вы ведь не первый год живете среди испанцев, а у нас мужская сила считается первейшей добродетелью. Тот, кто сторонится женщин, невольно навлекает на себя подозрения.
Гуттен вскочил как ужаленный.
- Из-за того, что я не желаю блудить со вшивыми индеанками, вы сомневаетесь в моей мужественности?
- Нет, ваша милость. И я, и те десятеро, что остались вам верны, вполне в ней уверены.
- Ну так в чем же дело?
- Кое-кто вовсе не считает вас мужчиной.
- Кто? Назовите имя этого негодяя!
- Лопе де Монтальво.
"Франц-Франсина,- подумал Филипп.- Так я и знал! Если Франц, прикинувшись женщиной, обманул Лопе, могут ли быть сомнения в том, что хозяин под стать слуге? Вот отчего Лопе питал ко мне беспричинную ненависть, которую я старался не замечать".
- Как только вы уехали в Коро, капитан Лопе стал твердить, что давнишние, еще севильские его подозрения подтвердились,- стараясь выражаться поприличней, продолжал Диего,- однако поначалу никто ему не верил. Но если вы и впредь будете хранить свое целомудрие столь же ревностно, при первом же столкновении ваши недоброжелатели вновь пустят в ход сплетню.
- Выслушайте меня, дон Диего, и я надеюсь, мои слова покончат с этим недоразумением.- И Филипп поведал о том, как баварский крестьянин Франц Вейгер, переодевшись женщиной, склонил ко греху неустрашимого кастильца.
- Сознаете ли вы, ваша милость, как обманчива внешность? Иной раз приходится больше заботиться о видимости, чем о сути. Желаете добрый совет? Позабудьте свою сдержанность - блудодействуйте напропалую! Человеку молодому и здоровому это сам бог велел. Попробуйте, каковы на вкус эти индеанки, что в таком изобилии вьются возле нашего лагеря. По красоте они не уступят андалусийкам, а пылу их позавидуют даже мавританки. Не чурайтесь их, ваша милость! Блудите вволю, а падре Тудела отпустит вам ваши грехи, приняв во внимание, что блуд ваш - не прихоть, но государственная необходимость.
От беседы с Монтесом в душе Филиппа остался горький осадок.
"Нет,- думал он,- разумеется, эти хорошенькие дикарки вовсе не внушают мне отвращения - у них такие длинные стройные шеи и груди как маленькие дыни. Какое там отвращение - напротив, меня влечет к ним. Но я хотел служить примером добродетели моим солдатам, уподобившись нашему государю, который в отличие от распутного Франциска так благоразумен и сдержан. Как разговорился-то Диего!.. Однако жара сегодня несносная,- размышлял он, обливаясь потом.- Костер не отгоняет москитов, зато я если не изжарюсь заживо, то уж, наверно, прокопчусь..."
Желание гнетет его, не дает ему покоя. Все равно - герцогиня ли, Каталина, или Амапари, или еще кто-нибудь. Ему нужна женщина, ее упругая, живая, влажная плоть. Желание, мгновенно покончив со всеми его колебаниями, заставляет Филиппа выпрыгнуть из гамака, желание гонит его к журчащему во тьме ручью. Филипп бросается в воду, но ни холодная вода, ни смех солдат не в силах ни погасить его пыл, ни хотя бы утишить его. Он выходит на берег и неожиданно слышит женский голос:
- На какого зверя изготовили вы свое копье, сеньор губернатор?
Филипп всматривается в темноту.
- Амапари! - восклицает он, узнав наложницу Лопе де Монтальво, как всегда обнаженную и как всегда улыбающуюся.
Раз, и другой, и третий ярко разгорается тлеющая головня, раз, и другой, и третий раздувает индеанка пламя.
- Откуда ты взялась? - спросил он, тяжело дыша.
- Я поджидала тебя. Мне не хотелось идти с Лопе в ту страну, где на вершинах гор лежат облака.
- Ах, боже мой! - вскричал вдруг Гуттен, объятый неведомым, отцовским чувством.
- Что с вами, сеньор? - снисходительно спросила индеанка, не переставая ласкать его.
- Ты, наверно, понесла от меня!
- Нет, сеньор. Об этом уже без вас озаботились месяца три назад.
- Неужели правда? - радостно воскликнул Филипп. До самого рассвета, покуда колчан его не опустел, посылал он стрелы в цель.
- Ответьте мне, дон Диего, почему в этом полуденном краю все чувства обострены так, что кусаются, точно бешеные псы?
- Ах, ваша милость,- отвечал хирург, поглаживая бороду.- Господь знает, что делает. В здешних широтах жизнь человеческая висит на волоске, и волосок этот может оборвать лихорадка, или голод, или наводнение, или засуха, или отравленная стрела, или клык ягуара, или землетрясение, или ядовитое жало какой-нибудь твари. Десять тысяч смертей приходится здесь на одну в Европе. Вот потому-то господь и рассудил по справедливости, что для мирового равновесия нужно, чтобы и людей здесь рождалось соответственно больше. Верно?
- Верно,- растерянно кивнул Филипп.
- Как же иначе достичь ему своей цели, как не заставляя нас тут совокупляться с большим пылом и рвением, чем за морем? В Новом Свете любострастие из смертного греха превращается в главную добродетель. Так я недавно и сказал дону Бастидасу: "Будь я епископом, всякую проповедь оканчивал бы словами: "Братие, совокупляйтесь! Жизнь прекрасна и быстротечна, а место ушедших в лучший мир не должно пустовать!"
Без особых происшествий миновал сезон дождей. Филипп не смог выполнить обещания, данного самому себе, и продолжал время от времени сходиться в укромных уголках с Амапари. Лишь через три месяца прекратились их встречи, хоть Филиппу нелегко далось это.
Накануне Рождества 1541 года Филипп и Диего де Монтес видели, как мимо, неся огромный живот, прошла индеанка. Лицо ее было искажено.
- Рожать отправилась,- мрачно сказал хирург.- Выберет местечко на берегу реки и родит без всяких повитух.
- Скоро полночь,- значительно сказал Филипп.
- Ну и что? - еще больше помрачнев, ответствовал Диего.- У жизни много общего с рекой, а смерть похожа на тьму.
На следующее утро на берегу обнаружили бездыханную Амапари.
- Случается,- не выказывая особенной скорби, сказал Диего.- Головка испанского младенца застрянет в индейском чреве - пиши пропало. Бессовестное это занятие - брюхатить индеанок, а? Какого вы мнения, ваша милость? То ли будет, когда индейцы возьмутся за испанок...
Варфоломей Вельзер немного скрашивал одиночество Гуттена. Несмотря на юные годы и свойственную молодости резвость, он был рассудителен, послушен и деятелен. Однажды он сказал:
- Мы с отцом совершенно уверены, что уж на этот раз отыщем Эльдорадо. Вот потому-то он и прислал меня сюда.
Гуттен улыбнулся ему.
- Уверенность нашу подкрепляют рассказы Гольденфингена. Е~ли принять в расчет то, как он суеверен.
- Ты встречался с Андреасом? - привскочил на месте Гуттен.
- Да. Отец пригласил его в Аугсбург, чтобы тот поведал обо всем, что видел. Я присутствовал при этой беседе. Он превозносил тебя до небес и проклинал Шпайера.
- Шпайера, то есть Хорхе Спиру? Мне казалось, они ладили.
- Ладили до тех пор, пока Гольденфинген не узнал, кто сжег его жену. Ведь это Спира донес на Берту в инквизицию, это он ее пытал, и первым поднес факел к костру тоже он.
В этой беседе Филипп получил ответы на многие вопросы, занимавшие его.
- Хорошо, что Спира умер,- сказал юноша.- Андреас, чуть только узнал о его смерти, отправился в наши края.
К дереву, у подножия которого разговаривали Гуттен и Вельзер, нерешительно приблизились Хуан Кинкосес, Дамиан де Барриос и Алонсо Пачеко.
- С вашего позволения, сеньор губернатор,- обстоятельно начал Кинкосес,- мы бы желали кое-что вам сказать...
- Говорите, друзья мои,- благодушно отвечал Гуттен.- Чем я могу вам помочь?
- С тех пор как удрал капитан Лопе де Монтальво, должность вашего заместителя не занята... Надо бы вам назначить кого-нибудь из тех, кому вы доверяете...
- Он дело говорит,- поддержал его Дамиан де Барриос.
- Да, господа, вы правы,- сказал Гуттен.- Назначаю моим заместителем дона Варфоломея Вельзера.
- Воля ваша,- после долгого молчания разочарованно протянул Алонсо Пачеко.
23. СУДЬБА ЛЕБЕДЯ
- Ну, вот и лету конец,- сказал Филипп,- а подкреплений мне так и не прислали. До сезона ливней остается меньше трех месяцев. Если промедлим, нам придется сидеть тут до октября. Что ты мне посоветуешь?
- Надо немедля пуститься в путь,- ответил на это Вельзер-младший.
Известие о том, что сын банкира сделался правой рукой губернатора, не слишком обрадовало испанцев. Испытанные и закаленные воины - Санчо Брисеньо, Хуан Гевара и Дамиан де Барриос - считали, что у них на этот пост имеется больше прав.
- Я бы понял,- злобно шипел некий Мартин де Артьяга,- если бы Гуттен, чтобы потрафить Вельзеру-папаше, назначил этого сосунка епископом, королевским казначеем или, на худой конец, знаменщиком в каком-нибудь богом забытом захолустье вроде нашего Коро! Но ставить нас под его начало в таком деле, как завоевание Эльдорадо,- значит бросить всем нам вызов!
