Александр Елисеев - Социализм с русским лицом
Бывший югославский руководитель Милован Джилас вспоминает о том, как в беседе с ним Сталин отозвался о Марксе и Энгельсе: «Да, они, без сомнения, основоположники. Но у них есть недостатки. Не следует забывать, что на Маркса и Энгельса слишком сильно влияла немецкая классическая философия».
В 1951 году, во время дискуссии по вопросу издания учебника экономики, Сталин, обрушил, пожалуй, наиболее резкую критику на сторонников марксистского подхода к государству: «В учебнике использована схема Энгельса о дикости и варварстве. Это абсолютно ничего не дает. Чепуха какая-то! Энгельс здесь не хотел расходиться с Морганом, который тогда приближался к материализму. Но это дело Энгельса. А мы тут при чем? Скажут, что мы плохие марксисты, если не по Энгельсу излагаем вопрос? Ничего подобного!»
Свой подход к теории государства Сталин пытался сообщить и другим советским идеологам и обществоведам. И надо сказать – довольно удачно. Историки А. Данилов и А. Пыжиков, авторы замечательной монографии «Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы», изучая послевоенную научную периодику, заметили: «На ее страницах значительно реже упоминалось о руководящей и направляющей роли коммунистической партии, а приоритеты были явно смещены в пользу государства как решающей силы, способной направлять все развитие советской державы».
Сталин вовсе не был одержим утопической мечтой создать еще небывалое общество. На первых своих порах «русская» революция ставила перед собой совершенно нереальные цели трансформации общества в коммуну, которая подменит собой государство (точнее отменит его,) и в которой окажутся стерты различия между нациями, классами, городом и селом.
Понятно, что такая цель Сталина не устраивала. Он не стремился создать нечто принципиально новое, но хотел продолжить то, что происходило уже в дореволюционной России. Ведь там полным ходом шли такие процессы, как обобществление (посредством огосударствления) промышленности и кооперация крестьянства. Но, как уже отмечалось, правящая элита оказалась не в состоянии дать им полный простор, осуществив реформаторскую революцию «сверху». В результате, в стране произошла революция «снизу», которая смела совершенно чуждый России капитализм. И когда эта революция переболела нигилизмом, Сталин немедленно возобновил прежние процессы. Он объединил сильную государственную власть с плановой экономикой и производственной кооперацией крестьянства. Конечно, это прошло не так гладко, как могло пройти в царской России. Однако государственный социализм во многом был построен.
Сталин не желал экспериментировать с обществом, он использовал уже готовые технологии, но только делал это на новом уровне и более жестко. Все это произошло потому, что вождь ставил на первый план не интересы общества, а цели государства, которое, в конечном итоге, решает общественные проблемы. (Правда, оно это делает во вторую очередь, но такова неизбежная плата за безопасность страны, находящейся в сложнейших внешнеполитических условиях. А также – за жесткий правопорядок и твердую мораль). Само общество – весьма подвижная среда, что обусловлено его, по преимуществу, экономической природой. Производственные силы всегда растут наиболее быстро, поэтому связанные с ними классы и группы весьма склонны к разным изменениям, трансформациям. Напротив, государство, понимаемое здесь как аппарат управления, подавления и обороны, более неподвижно, осторожно и консервативно. И это не случайно, ведь его функции, по преимуществу, защитные, сберегающие.
Любопытно, что в 20-е годы, когда страна еще не оправилась от троцкистского и ленинского нигилизма, было отменено преподавание истории нашей страны. Вместо этого преподавали историю социальных движений. Это в высшей степени показательно. Интерес науки был направлен на социальную пластику, предоставляющую возможность весьма динамичных изменений. Напротив, при Сталине больше интересовались государственной статикой, что и обусловило во многом реабилитацию истории России.
Надо сказать, что ни социализм, ни государство не являлись для Сталина какими-то высшими целями. Он рассматривал их в качестве инструментов, которые должны были обеспечить главное – национальную независимость. Видный коминтерновец и лидер болгарских коммунистов Григорий Димитров в своих дневниках вспоминает, что вождь ставил вопрос именно так – «через социальное освобождение к национальной независимости».
Социализм должен был окончательно покончить с эксплуатацией внутри нации, сделать ее монолитной и единой перед всеми возможными внешними вызовами. Кроме того, социализм ликвидировал стихийность в экономической жизни, делал возможным планомерное развитие народного хозяйства.
На встрече с авторским коллективом нового учебника политэкономии, состоявшейся 29 января 1941 года, Сталин сказал: «Первая задача состоит в том, чтобы обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны от капиталистического окружения, чтобы хозяйство не превратилось в придаток капиталистических стран. Если бы у нас не было планирующего центра, обеспечивающего самостоятельность народного хозяйства, промышленность развивалась бы совсем иным путем, все начиналось бы с легкой промышленности, а не с тяжелой промышленности. Мы же перевернули законы капиталистического хозяйства, поставили их с ног на голову, вернее с головы на ноги… На первых порах приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий. Дело рентабельности подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности».
Как видим, вождь ставил перед экономикой сугубо политическую задачу. Рентабельность, прибыль, выгода – все это отходило на второй план, подчиняясь соображениям национально-государственной самостоятельности. Отныне стихийность экономического развития, слепое, можно даже сказать инстинктивное наращивание производительных сил сменялись волевым руководством всеми хозяйственными процессами. Казалось бы, незыблемые объективные законы, торжествующие при рынке, преодолевались субъективной волей государственников. И во всем этом было очень мало от марксизма. Марксисты стремились достигнуть небывалого уровня развития производительных сил, Сталин же стремился соотнести их развитие с политическим суверенитетом нации. Понятно, что достичь данной цели можно было только при опоре на мощное государство, имеющее эффективный аппарат, сильную армию и госбезопасность.
Если бы Сталин увлекся социальным конструированием, сосредоточил бы свое внимание на обществе, то он, несомненно, проиграл бы страну. И даже не обязательно в военном плане. Нас могли бы сломить как политически, так и экономически. В горбачевско-ельцинскую эпоху так и сделали. Но он сосредоточился именно на государственной сфере, которая эффективнее всего защищает независимость страны. А социальные технологии использовались им постольку, поскольку они укрепляли государство.
В конце жизни Сталин много размышлял о природе построенного им социализма. Его очень занимал вопрос о товарных отношениях, которые, пусть и в урезанном виде, но все-таки сохранялись в СССР. Он считал, что законы товарного производства действуют при социализме, однако носят ограниченный характер. Так, рассуждая о законе стоимости, Сталин констатировал – он воздействует не только на сферу товарного обращения, но и на производство. Ведь «потребительские продукты, необходимые для покрытия затрат рабочей силы в процессе производства, производятся у нас и реализуются как товары, подлежащие действию закона стоимости». Но, подмечал Сталин, в отличие от капиталистических стран в СССР «сфера деятельности закона стоимости… строго ограничена и поставлена в рамки».
Между тем Сталин серьезно задумывался о необходимости постепенного свертывания товарно-денежных отношений. В частности, он ставил вопрос о том, чтобы отказаться от товарообмена между городом и деревней – в пользу продуктообмена. Это, был бы, конечно весьма решительный шаг по сворачиванию товарно-денежных отношений как таковых.
Но в Политбюро Сталина не поняли. Анастас Микоян даже возразил вождю: «Ты сам учил нас, что нельзя торопиться и перепрыгивать из этапа в этап и что товарооборот и торговля долго еще будут оставаться средством обмена в социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь, что теперь настало время перехода к продуктообмену». Позже Микоян расценит предложения Сталина как «невероятно левацкий загиб».
Кстати говоря, сам Микоян является весьма любопытной и загадочной фигурой. Взять хотя бы такой факт – в 1956 году он, вместе с Михаилом Сусловым и Георгием Жуковым, работал над урегулированием венгерского кризиса, который вылился в вооруженный прозападный мятеж. Тогда Микоян выступал за полное невмешательство советских войск, вел переговоры с вождем «венгерского сопротивления» И. Надем. (Во время намечающихся волнений в Польше Микоян также занимает либеральную позицию.)
