Ларри Коллинз - О, Иерусалим!
В Иерусалиме части Арабского легиона продолжали осаждать Еврейский квартал Старого города. Абдалла Таль расположил на Масличной горе свои броневики и шестифунтовые противотанковые орудия. Они обрушивали на Еврейский квартал по двести снарядов в день.
Первым крупным узлом сопротивления Ҳаганы, захваченным арабами, была синагога «Нисан-Бек» — красивое здание, купол которого был построен на пожертвования императора Франца-Иосифа. Синагога несколько раз переходила из рук в руки, в ней успели помародерствовать арабские ополченцы, но в конце концов там закрепились солдаты Легиона. Арабы заняли Сионские ворота, и две попытки евреев прорваться сквозь них оказались безуспешными. Ночью, после падения синагоги «Нисан-Бек», два наиболее уважаемых раввина обратились к раввинам Нового города с отчаянным призывом: «Наша община гибнет! Во имя жителей Старого города, которые вопиют о помощи, сделайте всё возможное, поднимите все правительства и целый мир, только спасите нас!»
В это время в Хайфском порту пришвартовалось ветхое, задолго до войны построенное судно под названием «Каланит».
Рассчитанное на восемьсот пассажиров, оно доставило сейчас из Европы две тысячи новых репатриантов. Осуществилась, наконец, давняя мечта этих людей — мечта, зародившаяся в сердцах семь, восемь, девять лет назад, когда Гитлер начинал свой «дранг нах остен». Некоторые из тех, кто сейчас при был в Хайфу, подолгу скрывались в лесах, где их травили, как диких зверей; другие боролись в отрядах антифашистского сопротивления; третьи томились и концлагерях и чудом избежали газовых камер, где на их глазах погибло шесть миллионов их братьев.
Победа союзников, которой евреи Европы так долго ждали, снова привела многих из них в лагеря — на этот раз в лагеря для перемещённых лиц; там их нашла Ҳагана. Сионисты и антисионисты, религиозные фанатики и атеисты, коммунисты и капиталисты — все они жаждали только одного: покинуть Европу, которая предала их в руки нацистов, и ступить на берег Земли обетованной.
Ҳагана предоставила им эту возможность. У причала Хайфского порта новоприбывших не встречали красивые девушки с букетами цветов, не было ни фанфар, ни торжественных речей. Сойдя на берег, иммигранты увидели лишь поджидавшую их колонну потрёпанных жёлтых автобусов.
Через два часа после того, как «Каланит» причалил к Хайфе, молодой офицер Ҳаганы Матти Мегед, сопровождавший репатриантов, сидел в кабинете Бен-Гуриона в Тель-Авиве.
— Сколько их? — спросил Бен-Гурион. Он хотел знать всё; что это за люди, откуда они прибыли, каков их возраст, получили ли они какую-нибудь военную подготовку. Выслушав ответы на свои вопросы, Бен-Гурион вдруг поднял массивную голову и в упор взглянул на Мегеда.
— Ты знаешь, почему они здесь? — спросил он. И когда Мегед кивнул, Бен-Гурион сам себе ответил:
— Потому что они нам нужны.
— Но не сразу же?.. — произнёс молодой офицер обескураженно.
Только теперь он понял, какой оборот принимает разговор.
— Это тебя не касается, — сказал Бен-Гурион.
Мегед знал, что доставленные им сегодня люди не готовы к борьбе. Нельзя заставлять их покупать право на въезд в страну такой ценой. Мегед принялся умолять Бен-Гуриона не бросать их в бой.
— Это не тебе решать! — отрезал Бен-Гурион. — Ты не представляешь себе всей серьёзности положения. Затем он добавил с грустью:
— Они нужны нам все до единого.
Прямо из Хайфского порта всех мужчин-иммигрантов, которые были в состоянии носить оружие, отвезли на сборный пункт, расположенный в помещении больницы «Тель-ҲаШомер» под Тель-Авивом, и зачислили рядовыми в пехотный батальон Цви Гуревича.
Их набралось четыреста пятьдесят человек — евреев из Польши, Венгрии, Румынии, Чехословакии, Болгарии, Югославии, России.
Все они были одинаково худы, и у всех в глазах таилась какая-то настороженность — след перенесённых страданий.
Гуревич выстроил своих рекрутов и произнёс краткую приветственную речь. Но едва начав говорить, он понял по растерянным взглядам новобранцев, что его не понимают. Люди говорили на всех языках, кроме одного — иврита. Гуревич послал за сержантом, который был родом из Польши. Тот перевёл речь командира на идиш и на польский.
— Добро пожаловать в ряды армии Израиля! — снова начал Гуревич. — Мы с нетерпением ожидали вашего прибытия. Время не ждёт. Иерусалим в опасности. Мы идём ему на помощь.
Когда сержант перевёл последние слова, бледные лица несчастных, чудом уцелевших людей внезапно ожили. Раздались нестройные возгласы торжества. Гуревича охватило волнение.
Он разбил своих солдат на четыре роты, а роты — на взводы и отделения, стараясь по возможности, чтобы люди, говорившие на одном и том же языке, оказались вместе. Затем им выдали ружья, с которыми, как выяснилось, они совершенно не умели обращаться.
Самая большая трудность заключалась в том, что командиры отделений и взводов сплошь были сабрами и говорили на иврите, которого репатрианты не знали. Как офицер поведёт своих солдат в бой, если они не понимают его приказов?
Гуревич собрал офицеров, обсудил с ними положение и постановил: «Вот что. Времени у нас мало. Придётся заставить их вызубрить основные команды».
Вскоре он услышал, как с площади «Тель-ҲаШомера» звучит странный разноголосый гул. Это сотни голосов на все лады по слогам повторяли непонятные слова чужого языка. Чтобы спасти Иерусалим, новобранцы 72-го батальона должны были выучить язык Судей и Пророков.
С огромным трудом поднятые на стены Старого города, две шестифунтовые пушки Глабба выставили свои жерла в древние бойницы, прорезанные в этих окнах четыреста лет назад архитекторами Сулеймана Великолепного для ведения войн совсем другого характера. Несколько дальше, возле Дамасских ворот, на городской стене было установлено два пулемёта. Под ними, у подножья стены, расположилась батарея из восьми двухдюймовых миномётов. А перед воротами Ирода, под защитой естественного склона, стояла мощная двадцатипятифунтовая пушка.
Был полдень воскресенья 23 мая, и вся эта разнокалиберная артиллерия была нацелена на одну мишень здание монастырской гостиницы «Нотр-Дам де Франс». Накануне здание «Нотр-Дам де Франс» после ожесточённого кровопролитного боя было захвачено Ҳаганой. Теперь его обороняла группа юношей из Гадны, в подкрепление которым прислали отряд гражданской обороны, состоявший из пожилых врачей, юристов, бизнесменов, имевших весьма слабое представление о военном деле.
Джон Глабб считал, что «Нотр-Дам де Франс» — это стержень обороны Иерусалима. Он был убеждён, что его солдаты не сумеют овладеть новым городом, пока «Нотр-Дам» остаётся в руках евреев. На штурм этого здания и двигались те броневики, которые попали в ловушку Йосефа Нево у дома Мандельбаума. Для Глабба здание «Нотр-Дам» было своего рода пробным камнем. Глабб считал, что если бедуины сумеют захватить его без больших потерь, значит, они умеют и могут вести уличные бои и их можно бросить на штурм нового города.
А если они не сумеют взять «Нотр-Дам», значит, уличные бои не для них и для захвата Иерусалима придётся разработать какую-то иную тактику.
23 мая солдаты Арабского легиона двинулись на штурм «Нотр-Дам». Вскоре всё вокруг было окутано клубами пыли и дыма. Однако намётанный глаз Глабба вскоре отметил, что пушки причиняют увесистой кладке здания весьма незначительный ущерб — как будто стреляют из духового ружья.
— Кажется, — хмуро заметил Глабб, — святая католическая церковь строила свои храмы в расчёте на вечность.
Однако для тех, кто был внутри здания, всё выглядело совершенно иначе. Нетаниэлю Лорху обстрел напоминал «непрерывное землетрясение». Юноши из Гадны и их старшие товарищи задыхались в пыли и в дыму; от непрекращающегося грохота закладывало уши. Всё это продолжалось два часа без перерыва: арабские пушки выпускали по шесть снарядов в минуту. Величественный фасад здания покрылся выбоинами и проломами.
Когда наконец огонь прекратился, защитники «Нотр-Дам де Франс» услышали ещё более неприятный для себя звук: от Дамасских ворот по улице Сулеймана двигалось четыре арабских броневика.
На третьем этаже, скорчившись за единственным в здании противотанковым орудием, Мишка Рабинович, у которого рука всё ещё была в гипсе, вёл наводку для юноши из Гадны, как он это делал раньше в засаде у дома Мандельбаума. Подпустив броневики поближе, Мишка дал знак стрелять. Раздался выстрел, и первый броневик опрокинулся набок. Юноша из Гадны загнал в орудие второй снаряд и выстрелил ещё раз, остановив второй броневик. Тем временем стрелки, сидевшие в броневиках, обнаружили, что они не могут поднять дула орудий под достаточно высоким углом, чтобы обстреливать верхний этаж здания. Командир приказал экипажам подбитых броневиков выбраться из машин и отступить, а оставшиеся броневики отвёл от здания на безопасное расстояние — вне досягаемости огня Мишкиного орудия.
