Владимир Прибытков - Тверской гость
Придя в свой домик, Афанасий долго не спал. Слушал храп Хасана, шорох пальм, конский топот на улице: то совершала объезд ночная стража котвала градоначальника.
Грусть все не проходила. В туманных мечтах представлялась какая-то девушка, похожая и не похожая на Олену, тоненькая, гибкая, как индуска, боязливо, робко подающая ему руку. Лица девушки не видел, но знал - ресницы у нее длинные, они дрожат и бросают на порозовевшие щеки трепещущие тени.
Уехал Бхавло, отправился куда то на юг.
На бидарских перекрестках били в барабаны, оповещали народ о победе благочестивых войск султана, о падении крепости Кельны, о бегстве Санкара-раджи.
На Гаванки-чаук по-прежнему стучали молотки каменщиков: выбивали на облицовочных плитах медресе стихи корана о милосердии и любви. Иной отощавший мастер умирал тут же, на площади, выронив из ослабевшей руки молоток. Его уносили на кладбище - унылый глиняный пустырь за городской стеной, где торчали покосившиеся каменные столбы, увенчанные каменными же чалмами, да бродили одичавшие злобные псы.
Нога скользила на кожуре апельсинов и манго, брошенной посреди улиц. От корок манго исходил запах скипидара. Белесые глаза курильщиков опиума шарили по мостовой, отыскивая потерянные миражи.
С севера летели птицы. Серебряное курлыканье журавлей падало на Бидар звонкой капелью.
Наступало самое благодатное время года: время ровного тепла, тихих ветерков, ясного синего неба.
Нирмал принес деньги. Нищие ткачи превратили пятнадцать никитинских динаров в сто. Он вернул долг Карне, купил новый халат, взял у Уджала краски. К коню уже несколько раз приценивались, давали хорошую цену, но Никитин твердо решил продать коня только за тысячу и не уступал ни динара.
От нечего делать сиживал у индусов, расспрашивал о вере, о святых, интересовался обрядами, нравами.
Брамин Рам Лал принимал Афанасия как равного, ибо Никитин сказал, что в их роду сызмала изучают священные книги, грамоту.
Брамин был строгих нравов. Пищу не принимал ни с кем, даже с женой. Таких людей называли аварани - огражденными. Ограждались они от невольного осквернения, ибо, вкушая с кем попало, могли бы вкусить и с грешником: разве узнаешь, какой грех у кого скрыт?
Рам Лал часами мог сидеть, уставясь в одну точку, неподвижный и равнодушный ко всему: достигал блаженства.
Рам Лал до споров не опускался. Но в беседах объяснял: человек обречен в жизни на страдания, путь его исполнен искушений и горести. Все блага мира - только иллюзия, весь мир - призрачное явление, которое исчезнет вместе с тобой. Человек страдает, чтобы овладеть этими миражами. Разумно ли это? Нет. Разумный же знает, что причина бед лежит в наших собственных желаниях. Искореняя их, мы тем самым освобождаемся и от несчастий, достигаем нирваны* - полного покоя.
______________ * Нирвана - в индусской философии понятие полного покоя и отрешенности от всего земного.
- У нас монахи похоже спасаются! - задумчиво говорил Никитин. - От всего мирского уходят, цепи носят, бичуют себя...
- Это крайность, - отвечал Рам Лал. - Для дваждырожденных, для людей высших каст, есть другой путь. Не обязательно стать аскетом, чтобы обрести нирвану. Но следует быть во всем воздержанным, праведно верить, быть правдивым, не совершать зла, жить на праведно добытые средства...
Рам Лал мог говорить подолгу. Кое-что было интересно, кое-что смущало, кое-что вызывало протест.
Странными казались слова брамина о мире. У Рам Лала его никто не создавал, а существовала некая майя, вроде как вечная мысль, из которой все и возникло. Бог его, кажется, с ней сливался, а потом каким-то путем во всем оказывался и все проникал.
Бог был один, а потом выяснилось, что он - множество и носит разные имена: Кришна, Рама, Шива. Эти боги как бы его воплощения - аватары. А еще есть боги стихий. Агни - бог огня, Варуна - бог воды, Индра - бог воздуха и Яма* - бог земли. Но это божества второго сорта...
______________ * Яма - бог смерти в индусской мифологии.
Афанасию трудно было разобраться во всем этом. Но то, что бог у индусов един, в каком бы облике ни являлся, делало его похожим на христианского, русского бога, как-то примиряло с ним.
А учение об ахимсе - о непротивлении - напоминало заповедь о бьющем по левой щеке.
Вообще индусские заповеди и христианские походили друг на друга: не убий, не укради, не пожелай жены ближнего...
Об индусских богах он узнавал не только у Рам Лала. Рассказывал о них и Рангу. Боги Рангу были проще, но вели себя странно. Играли с пастушками, отбивали чужих невест, спорили, воевали - словом, вели себя как добрые молодцы. Особо отличался Кришна и боги стихий. У индусов сложены были про них десятки историй. Но легкомыслие божеств ни Рангу, ни других не смущало. В поступках богов открывали глубокий смысл, выводили из них житейские поучения.
Не все индийцы верили, как Рам Лал и Рангу. Жили в Бидаре и индийцы-мусульмане, хотя и они, при всем своем мусульманстве, делились на касты, были индийцы, веровавшие в Будду, были такие, что называли себя шветамбара и дигамбара,* были индусы еще многих сект. Все по-своему молились, друг с другом не пили, не ели, держались особняком.
______________ * Шветамбара и дигамбара - индийские религиозные секты. Буквально: шветамбара - облаченные в белое, дигамбара - обнаженные.
Чтобы лучше понимать индусов, Никитин задумал изучать их язык. Но и здесь были трудности. Карна сказал, что наречий множество, а священные книги - те совсем на особом языке пишутся. Все же он стал учить язык Карны и Рангу.
Учил не для того, чтобы спасаться по учению Рам Лала, - желаний своих искоренять не думал, - а чтобы уверенней чувствовать себя в этом удивительном крае, который еще предстояло объездить.
Начатые в дороге тетради время от времени пополнял сведениями об индийских торгах, обо всем, что видел и слышал.
Важные получались записи, хоть и отрывочные!
Не обходилось без курьезов. Ведь вот сколь слышал о мамонах, а оказалось, мамоны - обезьяны. Записал это. Пусть на Руси головы не ломают.
Простое открытие это даже разочаровало немного. Очень хотелось все же настоящие чудеса узреть. А чудес-то, похоже, никаких и не было. Была просто яркая, богатая земля, невиданные животные, по-особому верующие, но живущие теми же радостями и горем, что русские люди.
"А может быть, это-то и чудесно? - спрашивал он себя. - Ну, во всяком разе, будет о чем рассказывать... А поживу - еще многое небось увижу!"
И ждал, когда продаст коня и двинется с Рангу в индийский город Шри-Парвати за баснословно дешевыми алмазами.
Но покой его скоро был нарушен, и нарушен совершенно неожиданно.
Случилось это в конце ноября.
Глава пятая
Афанасий Никитин проснулся и увидел над собой бамбуковый потолок. Потом он повернулся на левый бок. На окне чистил перышки воробей. За окном, сквозь пятна садовой зелени, ярко синели лоскутки неба. Пахло резедой, нагретой землей, свежей водою. Было раннее тихое утро. Стояла мирная теплая тишина.
Он сел на тахте, опустил босые ноги на черно-синий индийский коврик. Воробей, чирикнув, улетел. Если б закрыть глаза, можно подумать было, что сидишь где-то в избе, а на дворе июльская жарынь... Но над головой вытягивались узловатые бамбуковые палки, на коврике сторожко подбирали вышитые тонкие ножки ушастые газели, в углу поблескивал низкий столик, за дверью, завешенной плетенной из палочек циновкой, шуршал чем-то Хасан.
Никитин встал, перекрестился, пошел умываться. Хасан уже варил рис. Принесенная им с вечера вода была тепловата.
Афанасий, фыркая, вымылся с головы до ног, потом уселся на приступке, поглядывая на возню крохотных попугайчиков в пальмовых ветвях. Сине-красные, зеленые птички покрикивали, косились на человека, но не боялись.
Захватить бы парочку в Тверь, да, поди, мороза не вынесут. А жаль! Красивы!
Утро было теплое, сидеть на приступке было покойно.
Он находился в самом хорошем расположении духа, вспоминал яркий бидарский базар и красавицу танцовщицу, гибкости которой дивились даже индусы.
Издалека донесся глухой шум. Никитин удивился. Неужели он спутал дни, и сегодня не среда, а четверток, день султанского выезда?
Да нет. Среда нынче. Значит, в неурочное время мусульмане куда-то собрались. Он пошел одеться, чтоб посмотреть шествие.
Зрелище всегда было красивое.
Гарцевали на подобранных в масть конях воины и вельможи, пестрели расшитыми попонами боевые слоны - ходячие крепости с окованными сталью бивнями, с длинными цепями у хоботов, чьи взмахи таили угрозу смерти, с беседками для бойцов на спинах; сверкали обнаженные мечи стражи; вспыхивали драгоценные камни на паланкине султана, на золоченых клетках обезьян, на одеждах султанских наложниц: чуть ли не весь зверинец и гарем сопровождали выезды худосочного правителя. Впереди играл теремцом,* расчищал дорогу кафир-скороход. Выли флейты, гудели барабаны, развевались знамена и легкие полы одежд.
