Ричард Бёртон - Книга мечей
Меч, именуемый галло-греческим [405], с бронзовыми клинком и ножнами (рис. 263 и т. д.), имеет небольшую длину — двадцать пять дюймов. Павсаний упоминает оружие, которое, возможно, еще короче. И мы читаем, что, когда Манлий вторгся в Галатию, он счел, что тамошние мечи — praelongi gladii (Ливий. XXXVII, 17).
Слова «para merou» одинаково приводятся везде [406], но вот с какого боку — нигде не уточняется. Острый меч Гектора свисает ниже его бедер, и, размахивая им, он бросается навстречу своей смерти от копья Ахилла [407]. Троянец же сам убивает Аякса [408], который носил свой меч по ассирийскому обычаю, «перекрестив на груди два ремня — от щита и от меча с серебряными заклепками». Кинжал «паразониум», с его металлическими ножнами, обычно крепился к поясу для меча [409] с другой стороны. Сделанный в форме бычьего языка («анелак», langue-de-baeuf — «бычий язык»), имеющий двенадцать — шестнадцать дюймов в длину, он был широко известен в Греции и Риме; я показал его египетское происхождение.
Роль эллинов на великой сцене мировой истории заключалась в их вкладе в гражданскую жизнь. Как народу им не хватало практики и тренировок в воинском искусстве, что было в совершенстве воплощено римлянами. Их ежегодные игры, как показывают «Оды» Пиндара, были по большей части лишь соревнованиями в быстроте и проворстве. У них был гимнастический танец «бибазис» и (куда уж дальше) пиррический танец с мечами, как и у всех древних и многих современных народов; но эти игры быстро превратились в городах в женскую работу. Дома греки носили оружие только во время Панафинейских праздников, когда проходили маскарады; военных колоний, как у римлян, где каждый мужчина был бы воином, а каждый воин — ветераном, у греков не было. Их гимнасии и палестры были школами физкультуры, что вызывало презрение физически более крепких италийцев. Это были, как гимнастические классы для спартанских девочек, лишь школы красоты и методов воспитания, нацеленных на то, чтобы передать представления о совершенстве форм. Этот процесс начинался с невесты, которая украшала свою брачную комнату самыми прекрасными образцами живописи и скульптуры. Поэтому каждый хорошо воспитанный афинский гражданин, каждый «джентльмен» должен был быть красивым. Слова «красивый», «хороший» и «священный» стали почти синонимами. Физически человек стремился приблизиться к совершенству, чтобы достичь идеала мифологического богочеловека. Этот антропоморфизм пришел к закономерному итогу у Фидия; выражен он был в Парфеноне, а кульминацией его стал Олимп [410]. С тех пор у древних процессы воспитания и физического формирования человека были заброшены, и народ этот тесно перемешал свою кровь с чужой, по большей части славянской и еврейской; в глаза стало бросаться обратное: редко теперь увидишь грека классического типа.
[411]
Затем наступил век интеллектуального расцвета Греции. Уже в 450 году до н. э. софист киренской школы Протагор сделал «человека мерой всех вещей». Неделимое разделилось надвое: как это выразил Аристотель, животное существование состоит из ощущений, божественное — из размышлений. И это изменение мировоззрения постепенно погасило священное пламя искусства.
Эллины, даже в лучшие свои времена, не уделяли большого внимания использованию оружия, в котором ежедневно упражнялись более практичные римляне. У греков не было гладиаторских боев, которые служили лучшими в мире salles d'armes (здесь: «тренировочными залами»), не было и армейских maitres d'armes («учителя фехтования»); профессора благородного искусства защиты и нападения не требовались спартанскими законами. Они упражнялись в фехтовании, как мы знаем из трудов Демосфена; он называл афинян представителями «мужицкой школы фехтования; они всегда защищают пораженное место после пропущенного удара, и никогда — до него». Они предпочитали пентатлум, панкратион и боевые танцы; фехтовальный зал был для них второстепенен. Даже Платон возражал против «бесполезного искусства фехтования», мотивируя это тем, что ни учителя, ни ученики никогда не станут великими воинами — изумительная платоническая ошибка! [412]
Нечем Элладе гордиться и в отношении простого оружия. Воин в Афинах и среди всех ионических и родственных народов был действительно уважаемым человеком; из четырех каст [413] воинская уступала только жреческой, превосходя крестьян и механиков. Но эллин был в первую очередь гражданином — политиком. Он избирал чиновников и священнослужителей и мог рассчитывать самому быть избранным. Он проводил жизнь на площади — агоре, сочиняя законы и конституции, заключая договоры и союзы. Его второй страстью были сплетни, напыщенно именовавшиеся «передачей новой информации». Эллада вскоре поняла, что ее сила — в литературе, поэзии, ораторстве, философии, инженерных науках и искусствах, в широте представлений, в чистоте и совершенстве литературных форм. Эти искусства Эллада передала всему человечеству, и никто никогда ее в этом не превзошел. Именно оттуда по всему миру разошлись утонченные правила пропорций. В то время как великие кемиты древности строили для вечности и даже размер [414] выбирали, исходя из требований прочности, эллины разработали принципы Прекрасного и довели их до высшей точки. Ее испорченные дети жаждали новизны — они строили всевозможные системы космогонии, астрономии, геологии (кроме правильных); и они «выставляли свои знания напоказ», по словам Бэкона, «с флейтами и барабанами». Их египетские учителя говорили, что «это всего лишь дети», но греки превзошли своих учителей.
Здесь вряд ли уместно был бы обсуждать греческую военную тактику, да и сказать о ней нового особо нечего: все авторы вынуждены переписывать отрывки из трактатов Элиана и Ариана, которые жили в дни Адриана. Я лишь напомню читателю, что даже во времена Илиады у греческой армии имелся свой собственный план ведения битвы. Нестор наставляет своих воинов, чтобы они, как и их предки, сохраняли строй; а в двух местах [415] мы встречаем упоминания о грубой фаланге или вытянутом прямоугольном строе цивилизованных египтян и хеттов. Ксенофонт повествует нам о том, что армия Агесилая вся казалась бронзовой и красной; последний цвет, совершенно неуместный, сохраняется в качестве форменного и в современной британской армии. По поводу же тяжеловооруженных гоплитов и легких пельтастов, у которых мечей явно не было, достаточно информации содержится в «Словаре древностей».
Еще одним неприглядным свойством греческого военного искусства было его безразличие к человеческой жизни, столь ценимой римлянами. Эллины сохраняли варварский обычай казнить военнопленных; римляне же уже во время 1-й Пунической войны имели систему обмена военнопленными, где разница в численности военнопленных с той или иной стороны уравновешивалась денежным выкупом.
Греция редко вооружалась, разве что в случае оборонительных войн (как, например, война против персов) или войн гражданских или полугражданских (как война афинян против спартанцев, дорийцев, ионийцев и эолийцев). Достаточно взглянуть на любую другую их военную кампанию — взять, например, «Анабазис», — и становится понятно, чего они стоили как воины; а чего еще ждать от народа, типичными представителями мужчин которого были Фемистокл и Алкивиад? Они были слишком умны, слишком расточительны в усилиях, слишком неугомонны, слишком импульсивны (могли себе позволить даже разрыдаться), слишком самоуверенны, чтобы становиться дисциплинированными военными машинами. Они всегда были готовы к восстанию, к смене командования; руководство ими представляло собой весьма сложную задачу. В этом, пожалуй, к ним близки французы — одни из лучших в Европе солдат и при этом самые трудноуправляемые. Великим полководцам — таким, как Тюренн или Наполеон Бонапарт, — приходилось десятками расстреливать бунтарей, пока выжившие не научились «трепетать и повиноваться» [416]. Как и во французах или ирландцах, в греках было больше порыва, чем твердости. Победам своим они обязаны храбрости и стремительному натиску своих атак. Здесь можно их сравнить с англичанами, про которых маршал Буго сказал: «У них самая лучшая в мире пехота, хорошо, что ее мало». Таковыми и следует принимать греков.
Успешному ведению своих войн Эллада по большей части обязана тому варварскому состоянию, в котором пребывали ее соседи. И римляне, и все народы Малой Азии, кроме греческих же колоний [417], сильно отставали от Греции в развитии, когда, на манер конных народов Северной Азии, греки сменили колесницы на боевых коней [418], позаимствовали из Египта искусство войны на суше и на море, осадные приспособления, все лучшее в области оружия и доспехов и даже пресловутую фалангу. Но греки потеряли превосходство, как физическое, так и моральное, когда народы-соперники догнали и даже обогнали их в таких областях, как вооружение, организация и дисциплина. Греция началась с побед, а закончилась полным разгромом римлянами.
