Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть вторая
В конце 1930 была арестована группа минских раввинов. Они «были освобождены после двухнедельного заключения и вынужденного подписания составленного работниками ГПУ письма»[783]: 1) что еврейская вера не преследуется в СССР, «как это было в царской России»; 2) что за советское время не расстрелян ни один раввин.
Ещё в еврейских местностях «пытались объявить днём отдыха воскресенье или понедельник; в школах, по требованию евсекции, шли занятия в субботу, и днём отдыха было воскресенье». (Да скоро, с 1929, – всех ожидали «пятидневка» да «шестидневка», плывучий выходной, каждый пятый, каждый шестой день, – потеряли и христиане воскресенье, и евреи субботу.) Евсеки бесновались в праздники перед синагогами, в Одессе «ворвались в Бродскую синагогу… и демонстративно ели хлеб на глазах постившихся молящихся». Они же устраивали «Иомкипурники» (подобно «субботникам», «воскресникам» – общественные работы в Судный день). «В праздники, особенно при закрытии синагог, обычно происходили реквизиции талесов, свитков Торы, молитвенников, религиозных книг». – «Ввоз мацы из заграницы… то разрешался, то запрещался»[784], при том, что «с 1929 власти стали налагать завышенные налоги на выпечку мацы»[785]. Ларин отмечает «изумительное разрешение» на Пасху 1929 ввезти из Кенигсберга мацу в московские синагоги[786].
В 20-е годы в частных типографиях ещё издавалась религиозная еврейская литература. «В Ленинграде хасидам хабадского толка удалось напечатать молитвенники в нескольких изданиях, – каждое тиражом по несколько тысяч», а ленинградский раввин Д. Каценельсон издался в типографии «Красный агитатор». На протяжении 20-х годов выпускались еврейские календари, «распространялись в десятках тысяч экземпляров»[787]. И даже: «еврейская община была единственным религиозным объединением [в Москве], которому разрешили в 20-х годах строить новые храмовые здания»: вторую синагогу во 2-м Вышеславцевом переулке близ Сущевского вала и третью в Черкизове; эти три синагоги оставались открытыми в Москве в течение 30-х годов[788].
Но «молодые еврейские писатели и поэты… с восторгом писали о пустеющих синагогах, об одиноком ребе, которому некого больше учить, о мальчишках из местечек, которые становятся грозными красными комиссарами»[789].
А видели мы – и как бесновались русские комсомольцы вокруг пасхальных заутреней, выбивали из рук свечки и свячёные куличи, потом сшибали кресты с куполов; и тысячи прекрасных церквей, разбитых в кирпичи; и помним расстрелы тысяч священников, а тысячи других – с лагерными носилками.
Все мы в те годы – изгоняли Бога.
С ранних советских годов перед еврейской интеллигенцией и молодёжью благодатно распахнулись пути в науку и русскоязычную культуру, – пути широчайшие, однако по-советски зажатые в содержании. (В самые ранние советские годы верхи культуры патронировала Ольга Каменева, сестра Троцкого.)
Уже от 1919 «в огромном числе хлынула еврейская молодёжь» в кино – искусство, хваленное Лениным за его «сиюминутное агитационное воздействие», для управления психологией масс. «Многие из них возглавили киностудии, республиканские и центральные управления кинематографии, учебные центры и съёмочные группы». (Б. Шумяцкий, один из создателей Монгольской Республики, С. Дукельский – в разное время начальники Главного управления кинопромышленности[790].) Впечатляющие проявления раннесоветской кинематографии – несомненно еврейский вклад. – Еврейская энциклопедия приводит длинную череду администраторов, режиссёров, постановщиков, актёров, сценаристов, теоретиков кино. Из режиссёров Дзига Вертов числится классиком советского, главным образом документального, кино: «Ленинская киноправда», «Шагай, Совет», «Симфония Донбасса», «Три песни о Ленине»[791] (менее известно, что он же руководил киносъёмкой разорения мощей Сергия Радонежского). – В жанре «исторического документального фильма» Эсфирь Шуб «тенденциозным подбором фрагментов старой кинохроники монтировала полнометражные пропагандистские фильмы („Падение династии Романовых“, 1927… и др.), а впоследствии теми же приёмами изготовляла прославительно-патетические ленты». – Всеизвестны в истории советского кино искусства Г. Козинцев и Л. Трауберг («С.В.Д.», «Новый Вавилон»), С. Юткевич. Ф. Эрмлер организовал Киноэкспериментную мастерскую. Отмечаются и Г. Рошаль («Господа Скотинины», «Его превосходительство» – покушение Гирша Леккерта), Ю. Райзман («Каторга», «Земля жаждет») и др. – А крупнейшая фигура всего раннесоветского кино – Сергей Эйзенштейн. Он принёс в искусство «эпичность, монументальную масштабность массовых сцен, их чередование с крупными планами, эмоциональную насыщенность монтажа и его ритма»[792]. Однако использовал он свой дар – по заказу. Мировая громовая слава «Броненосца „Потёмкина“, таран в пользу Советов, а по сути своего воздействия на широкую публику – безответственное вышивание по русской истории, взвинчивание проклятий на старую Россию, с измышленным „кинематографическим аксессуаром“: как будто бы накрыли толпу матросов брезентом для расстрела (и вошло в мировое сознание как исторический факт) да „избиение“ на одесской лестнице, какого не было. (Потом понадобилось услужить Сталину на тоталитарной идее, потом и на национальной, – Эйзенштейн тут как тут.)
Хотя Еврейская энциклопедия (КЕЭ) подобрала имена в искусстве по признаку национальности, повторим: не в национальности был главный ключ, а в бурно-срывистом интернациональном ветре всей раннесоветской эпохи – наиболее отчуждённой от какого-либо национального духа, традиций. И тут ярчайшая фигура – в театре, но рядом с властью – Мейерхольд. Он стал ведущей – и авторитарной – звездой советского театра. У него были бурные поклонники, но принимали его не все. В поздних воспоминаниях Тырковой-Вильямс читаем: диктаторски ломал и авторов пьес и актёров своей «догматической схематизацией и сухостью»; Комиссаржевская «почуяла, что в его новизне нет творческой простоты, нет ни этической, ни эстетической ясности», он «обрезал крылья актёрам… придавал рамке больше значения, чем портрету»[793]; проявился и упорным противником Михаила Булгакова.
Конечно, эпоха требовала платить за своё положение. Так платили и Качалов, и Немирович-Данченко, все тогда… Так платил и талантливый режиссёр Камерного театра А. Таиров-Корнблит, театральная звезда того же неповторимого раннесоветского времени. (В 1930 Таиров «обличал» в газетах «Промпартию».)
Марк Шагал к 1923 эмигрировал. От большинства же художников 1920-х годов требовалось вложиться в советскую наглядную массовую пропаганду, чем отличились и несколько художников-евреев, начиная, может быть, с раннего Эль Лисицкого: воспринявши Октябрьскую революцию как «новое начало человеческой истории», он «включился в работу различных комитетов и комиссий, изготовил первое знамя ВЦИКа, которое члены правительства вынесли на Красную площадь в 1918», знаменитый плакат «Клином красным бей белых», с 1927 оформлял много советских выставок за рубежом, пропагандные для Запада фотоальбомы («СССР строит социализм» и т п.)[794]. А фаворитом властей («много портретов Ленина, Троцкого и других советских деятелей», Ворошилова, Фрунзе, Будённого) сделался Исаак Бродский, «после завершения портрета Сталина стал ведущим официальным портретистом СССР», с 1928, – а с 1934 назначен директором Всероссийской Академии Художеств[795].
«В первые послереволюционные годы… музыкальная жизнь евреев России ещё более оживилась». В начале века в России была создана «впервые в мире еврейская национальная школа в музыке, сочетавшая глубинные народные традиции и европейскую композиторскую технику», и теперь, в 20-е, «активизировалась деятельность еврейских композиторов – появилось множество произведений на еврейские темы и сюжеты» – например, опера «Юность Авраама» М. Гнесина, «Песнь Песней» А. Крейна, «Еврейская рапсодия» его брата Г. Крейна. Последнего, с сыном Юлианом, направили (даже при тогдашних советских ограничениях) в восьмилетнюю командировку в Вену и Париж, «для совершенствования композиторского и исполнительского мастерства» сына[796]. – Музыкальное исполнительство и всегда было успешной стихией для еврейских талантов – оно полилось теперь потоком и, счастливо, вне идеологии. Тут проступали имена ещё тогда неизвестные, а в будущем, как увидим, прославленные на десятилетия. – Выделилось немало «музыкально-общественных деятелей». Матиас Сокольский-Гринберг был «главный инспектор музыки Главискусства Наркомпроса», ответственный редактор идеологической «Музыки и революции». Позже (в 30-е годы) Моисей Гринберг, «видный организатор музыкально-концертной жизни», был директором Музгиза, главным редактором «Советской музыки», позже и начальником Управления музыкального радиовещания Всесоюзного радио[797]. В Одессе существовала и Еврейская Консерватория[798].
