Юзеф Мацкевич - Катынь
Одним из многих военных священников, заключенных с нами в Старобельске, был известный всей Польше проповедник капеллан Александрович. Он хромал из-за раны в ноге. В начальной стадии нашего плена многие были ему обязаны за духовную помощь и за слова утешения… Досточтимый ксендз Александрович дорого заплатил за все то, что он делал для нас в те первые три месяца. За несколько дней до Рождества его неожиданно вывезли ночью вместе с лютеранским епископом Потоцким и раввином Штейнбергом. Все трое погибли. Я знаю, что их несколько недель держали в московской тюрьме, потом в тюремной башне в Козельске, а затем вывезли в неизвестном направлении.
Теперь я хочу сказать несколько слов о специалисте по луговодству профессоре Ральском, который был одно время преподавателем Краковского университета, а потом профессором Познанского университета. Он был офицером запаса 8-го уланского полка, в котором я служил в сентябрьскую кампанию 1939 года. Ральский оставил дома жену и дочурку.
В марте 1940 года он узнал, что немцы выгнали его жену из квартиры, разрешив взять с собой только один чемодан, а все его научные труды — плод многолетней работы — уничтожили. Ральский отличался душевным равновесием, — когда его, военнопленного, везли через украинские степи в неизвестность, он сумел отвлечься от страшной действительности. Со страстью ученого он наблюдал степь, смотрел на сухие стебли травок, торчащие из-под снега. Помню, что в лагере он начал писать книгу о лугах. Он был настоящим ученым, для которого наука была не только полем деятельности, но самой жизнью.
Я хочу еще упомянуть капитана Кучинского. С самого начала плена он был одним из наиболее активных организаторов и лучших товарищей. Это был молодой кавалерийский офицер, архитектор. Он оставил в Варшаве молоденькую жену. В дни кампании 1939 года он показал себя прекрасным боевым офицером в армии под командованием генерала Андерса. Он был вывезен из Старобельска осенью 1939 года, одним из первых. Тогда он надеялся, что его вышлют в Турцию, так как он был внуком одного из виднейших организаторов турецкой армии. Его полная фамилия была польско-турецкой; он обладал даже высоким турецким титулом. С ноября 1939 года о нем не было никаких известий.
Мы всю зиму пробыли в Старобельске. Подвергались разнообразным, многочисленным допросам… В феврале 1940 года распространились слухи, что вскоре мы покинем лагерь».
Приложение 6. ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ
Военно-полевой суд «3 DSK. L. Sow. M. р.» 8 марта 1945 г.
Присутствуют: Военный судья поручик Таргош Томаш и секретарь капрал Конопацкий Александр. Свидетель, согласно 81 статье военного процессуального кодекса предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Он называет свою фамилию и имя: К… К… (дальше следуют личные данные).
«До польско-немецкой войны, т. е. до сентября 1939 года, я проживал с семьей на хуторе Отваловшизна. В марте 1940 г. мой отец получил распоряжение большевистских властей из волости Голубовичи, чтобы вся наша семья покинула наш хутор и убиралась куда угодно. Отец отвез всю семью в город Глубокое, в 20 километрах от нашего хутора. Там мы жили у знакомых до начала германо-советской войны в июне 1941 года. Вскоре немцы заняли Глубокое и его окрестности. Уже на следующий день случайные пришельцы начали рассказывать, что в местечке Березвеч, в трех километрах от Глубокого, обнаружены останки около 4000 человек, убитых большевиками перед их уходом из Березвеча. Узнав об этом, люди толпами шли в Березвеч осматривать тела, так как многие арестованные местные жители сидели в Березвече.
Мой отец Б. К., его товарищ (J.)B., проживавший в Жолнеровщизне, Дисненского уезда, и я пошли в Березвеч, где на окраине местечка в нескольких открытых зданиях можно было осматривать трупы убитых. Я был в трех комнатах одного из этих зданий. В каждой комнате лежали груды тел мужчин в штатской одежде и в мундирах польской армии, женщин и детей. Я не могу сказать, сколько трупов было в каждой из этих комнат — во всяком случае их было много. В других комнатах и зданиях тоже были груды тел, но тех я не осматривал, хотя доступ для народа был открыт во все комнаты и здания.
На телах, которые я видел, были на шее петли — проволочные или веревочные, независимо от того, был ли это мужчина, женщина или ребенок. Кроме того, я видел, что у некоторых взрослых были отрезаны пальцы, уши и носы, а у нескольких мужчин я заметил вогнанные под ногти иголки. Я видел, как многие узнавали своих родных среди убитых.
На военных мундирах я не заметил никаких воинских знаков различия. Говорили, что среди убитых преимущественно поляки и белорусы. Рассказывали, что с началом советско-германской войны в июне 1941 года эти несколько зданий, в которых находились трупы, служили тюрьмой. Их окружили большевистские войска, и гражданскому населению воспрещалось даже проходить мимо этих зданий. Трупы, которые я видел, выглядели свежими; их еще не затронуло разложение, и они почти не издавали запаха. Но те, которые выносили из подвалов этих зданий, были уже в начальной стадии разложения, и от них шел тяжелый запах. Я слышал, что на следующий день немецкие военные власти распорядились похоронить всех убитых, которых не забрали родственники или знакомые, на местном кладбище в Березвече.
Все знали, что это убийство совершили большевики перед уходом из Березвеча. Это было дело рук НКВД.
Большевики оставили Березвеч вечером накануне прихода немцев».
Приложение 7. РАПОРТ РОТМИСТРА ЧАПСКОГО О ВСТРЕЧАХ С ГЕНЕРАЛОМ НАСЕДКИНЫМ, ГЕНЕРАЛОМ РАЙХМАНОМ И НАЧАЛЬНИКОМ УПРАВЛЕНИЯ НКВД БЗЫРОВЫМ
«Формирование польской армии в СССР началось в сентябре 1941 года в Татищеве под Саратовом и в Тоцке на железнодорожной линии Куйбышев-Чкалов. В летний лагерь в Тоцке прибывали ежедневно сотни людей… Мы организовали нечто вроде информационного бюро. Я всегда спрашивал каждого новоприбывшего поляка, не приходилось ли ему работать с кем-либо из наших товарищей из Старобельска, Козельска или Осташкова. Мы все еще верили, что наши товарищи вот-вот появятся… Однако не только никто из них не являлся, но даже и слухов о них почти не было…
Мы ждали наших товарищей со дня на день и пополняли список пропавших. Ко дню приезда главнокомандующего (Сикорского — Ред.) в Москву в начале декабря мы уже располагали списком 4500 фамилий, который генерал Андерс привез в советскую столицу.
…В первых числах января 1942 г. генерал Андерс послал меня в Чкалов в качестве «Уполномоченного по невозвращенным военнопленным» с целью попытаться выяснить этот вопрос у начальника ГУЛага генерала Наседкина. В Чкалове я узнал, что адрес ГУЛага засекречен, и только совершенно случайно мне удалось попасть к начальнику этого учреждения. Только благодаря весьма решительному тону писем генерала Андерса начальнику ГУЛага и начальнику НКВД Чкаловской области, в которых он писал об отданном в его присутствии приказе Сталина освободить всех бывших военнопленных, мне предоставилась возможность получить у них аудиенцию. У меня состоялись две встречи с генералом Наседкиным и одна с начальником управления НКВД Чкаловской области Бзыровым. Наседкин при первой встрече был захвачен врасплох и потому более доступен. Он сидел на фоне большой карты СССР, на которой были обозначены главные места подведомственных ему лагерей. Больше всего звездочек, кружков и других значков, обозначающих крупные скопления лагерей, было на территории Коми АССР, на Кольском полуострове, на Колыме…
Я охарактеризовал Наседкину положение с тремя лагерями для военнопленных, добавив, что дальнейшее задерживание в лагерях военнопленных, освобожденных по приказу Сталина, «пахнет саботажем». Мне показалось, что мой собеседник действительно не ориентировался в этом деле, — а может, только притворялся… Он сказал, что постарается все точно выяснить и завтра ответит на мои вопросы. Я спросил его, не отправил ли он военнопленных на Землю Франца Иосифа и Новую Землю, как я это слышал от многих возвратившихся заключенных. Генерал заверил меня, что он никого не отправлял на эти острова, что если там и есть лагеря, то они находятся в ведении другого начальства, которое ему не подчинено, — может быть, там действительно есть лагеря военнопленных… Генерал при мне приказал по телефону подробно выяснить вопрос трех лагерей: Старобельска, Козельска и Осташкова. Отдавая этот приказ, он повторил слова из письма генерала Андерса: «по приказанию товарища Сталина». На этом закончилась моя первая встреча с генералом.
В тот же день около 11 часов вечера меня принял начальник управления НКВД Бзыров… Бзыров принял меня весьма любезно, делая вид, что хочет мне помочь. Прежде всего он заявил, что я смогу добиться ответа на мой вопрос только от очень высокопоставленных лиц, от центральных властей. (Я разговаривал с ним в присутствии еще двух человек, тоже энкаведистов.) Он дал мне понять, что Меркулов или Федотов могли бы мне помочь.
