Евгений Долматовский - Зеленая брама
Уговаривать Олесцака не потребовалось: он же давно обещал Валентине и ее друзьям «сделать все, что надо и как надо». Такое скорое его согласие показалось подозрительным и усилило тревогу. А Ганс тем временем готовился в дорогу: загрузил крытый кузов своей машины ящиками с патронами и консервами, под носом у часовых перетащил в нее из других машин оружие.
Ненастной ноябрьской ночью (как раз накануне 26-й годовщины Октябрьской революции) подпольщики стали выходить на окраину Помошной. Туда должен был подъехать Олесцак. Долго его ждали. Опять сомневались: «Неужели подведет?»
Наконец из темноты выкатилась машина. Поехали к другому условленному месту — забрать новых товарищей, с которыми еще не успели как следует познакомиться. Те собирались медленно. Опять пришлось ждать. Некоторые вообще не пришли, а ночь уже на исходе. Отправились в рискованный путь не в полном составе.
Весь остаток ночи и целый день ехали по рокадной дороге, в почти непрерывном двустороннем потоке немецких автомашин — попутных и встречных. Сидели под брезентом с оружием наготове. Кто-то высказал тревожную догадку: «Машину Олесцака, вероятно, уже ищут». Свернули на проселок.
Погода была типично ноябрьской — дождь со снегом. Маскировка неплохая, но плохо для ориентировки на малознакомой местности. Заблудились. Выслали разведку. Разведчики долго не возвращались. Ребята стали нервничать. Новички готовы были расправиться с Гансом — он-де во всем виноват. Старые его друзья не допустили этого.
Разведчики вернулись, так и не разыскав партизан. Посовещавшись, подпольщики решили продолжать поиски. Однако не все согласились с таким решением: пятеро из «новеньких» объявили о своем намерении вернуться домой. У них отобрали оружие, и они ушли...
Вскоре возникла новая неприятность, можно сказать, даже беда: испортилось что-то в моторе. Всю ночь, не зажигая света, прокопались с ним. Под утро Олесцак все же оживил свою машину. Заехали в глубь леса, подальше от дорог. Нашли оплывшие уже окопы и траншеи 1941 года. Весь запас оружия и патронов перетащили туда, свой автоковчег сожгли и опять занялись поисками партизан. Ориентироваться в лесу эти люди — преимущественно железнодорожники — не умели. И все же кто-то из них обнаружил свежий след на траве. По нему набрели на землянки, таившиеся в густом кустарнике.
Из землянок выскочили незнакомцы в старых красноармейских шинелях, наставили на нежданных гостей винтовки. Начались расспросы, похожие на допрос: «Кто такие? Откуда? Зачем пожаловали?» Появление здесь молодых людей с неблизкой станции Помошная, да еще с шофером-немцем выглядело почти фантастикой. Ребят повели в село Небеливка. Там выяснилось, что они попали не в тот партизанский отряд, в который рассчитывали попасть. Но им и здесь были рады. Привезенные ими боеприпасы и оружие были очень нужны. Нуждался отряд и в пополнении личного состава. Омрачал всеобщую радость только шофер- немец. К нему отнеслись с подозрением, что вполне объяснимо. Комсомольцам из Помошной на первый порах пришлось защищать его.
Ну, а дальнейшее известно из документа, копию которого прислал Николай Стройков. С начала января 1944 года Ганс Олесцак активно участвует в боевой деятельности партизан. С самодельным рупором выходит он «на передний край» и призывает своих соотечественников бросить оружие, не издеваться над населением, не жечь дома, не умирать напрасно за Гитлера. Впервые услышав взволнованную речь Ганса Олесцака, немцы замерли от неожиданности, даже стрельбу прекратили. Зато потом каждое его слово встречали ураганным огнем.
Свидетельства Александра Данильченко и Валентины Кривонос, пришедшие ко мне разными путями, совпадают.
15 января в Небеливке отряд был окружен карателями, имевшими на вооружении пушки и минометы. Шесть часов длился бой, кровавый и неравный.
Олесцак со своей немецко-словацкой командой находился на краю села, в доме Гребенников. Он, как и его товарищи, не дрогнул перед карателями. Партизаны выстояли в этом бою, но понесли тяжкие потери. Погиб и Ганс Олесцак. Семья Устины Гребенник похоронила его на огороде.
Такова легенда о немце-тельмановце. В ней только про генеральский мундир явная фантазия, а все остальное — правда!
Я побывал в селе Небеливка.
Прах Ганса перенесен теперь в центр села, и конусообразное надгробие высится рядом и в одной ограде с братской могилой партизан.
Удалось встретиться со свидетелями и участниками последнего боя. В Небеливке помнят немецкого товарища, говорят о нем душевно, вспоминают всякие житейские случаи, связанные с тем, что Ганс смешно путал русские слова.
Колхозники Небеливки, несмотря на страдания, которые причинили им немцы, резко отделяли от оккупантов Ганса и тех солдат вермахта, которые перешли на нашу сторону и находились у него, как шутили в селе, на перевоспитании. Его называли «наш Ганс», командир партизанского отряда не раз говорил ему: «Быть тебе в будущей Германии секретарем комсомола, не забудь тогда пригласить нас в гости!»
Попытки найти семью Ганса в ГДР и ФРГ оказались безуспешными. Некоторые партизаны считают, что все из- за того, что фамилию немца записали неточно — он не Олесцак, а Олесцаух... Возможно...
От Зеленой брамы до Серебряного бора
Телефонный звонок, незнакомыми очень спокойный, деловитый голос:
— Здравствуйте... Мы тут втроем собрались, все вроде бы ваши побратимы по сорок первому году, по Зеленой браме. Сидим, вспоминаем. Может, присоединитесь к нам? А то ведь завтра разъедемся вновь, когда еще удастся встретиться?
— А где вы?
— Можно считать, недалеко, возле Серебряного бора. На метро доберетесь, а там встретим.
Я застегивал пальто уже на улице, ужасно спешил, хотя никак не мог себе объяснить, почему так безоглядно и стремительно откликнулся на поздний телефонный звонок, на незнакомый голос, оставил недописанной строку, помчался неведомо куда.
Ехал долго, с пересадкой и ловил себя на том, что выискиваю взглядом среди замкнутых в кругу своих дум пассажиров таких, которым под шестьдесят. Может, тот вон или этот на опушке Зеленой брамы вырывал зубами чеку гранаты-лимонки, задыхаясь и проклиная Гитлера, бежал туда, где, казалось, есть еще узкая щель для прорыва?
Шестидесятилетних мужчин (или около того, плюс-минус) чрезвычайно мало встречается. Тогда я обратил на это внимание впервые и тут же постиг причину: для проходивших срочную службу в 1941 году было наготовлено в Германии слишком много пуль, снарядов и бомб. Кто выжил, тот выжил чудом.
Поплыла в зеркальных окнах вагона станция метро «Полежаевская», и я вспомнил Васю Полежаева, проходчика, потом бригадира, потом начальника строительства. Его отозвали с фронта, надо было строить новые туннели, а то бы куда раньше его фамилия получила право воплотиться в названии станции метро. А может, станцию и не назвали бы так...
Вышел, как условились, из первого вагона и сразу узнал своих товарищей по Зеленой браме, хотя, надо полагать, никогда раньше их не видел. А может быть, и шли рядом в тот неудавшийся прорыв?
Все трое отнюдь не громадного роста — поколение, которого еще не коснулась акселерация,— но крепенькие. Время их не согнуло, не ссутулило. Никак не скажешь про таких: старики.
Мы пожали друг другу руки, как будто каждый день встречаемся здесь, на платформе метро, вместе ездим на работу и с работы. Соседи?
Да, мы соседи, только не по Серебряному бору, а по другому лесу, с загадочным названием — Зеленая брама. Мне не зазорно спросить у старых друзей, как их зовут-величают, где они проживают теперь?
Евгений Серебряков приехал из Арзамаса. Федор Мымриков — тамбовец. Михаил Румянов — москвич, к нему на квартиру и топаем мы по пушистому снежку, пересекая по диагонали дворы новых домов, так похожих друг на друга. Не встреть меня боевые товарищи в метро, очень долго пришлось бы искать...
Воспоминания начинаются тут же — не о погоде же нам разговаривать!
Двое из моих новых, а может быть, старых друзей служили срочную под Львовом, в 10-й дивизии НКВД; третий, Евгений Серебряков, до войны был лишь в одном гарнизоне с ними — сын начальника штаба батальона (к 22 июня ему исполнилось только шестнадцать лет).
66-й полк 10-й дивизии имел в своих разгранлиниях железнодорожный мост через реку Сан под Перемышлем и в первый же день войны геройски отстаивал эту важнейшую коммуникацию. Почти все защитники моста погибли, участвуя в знаменитом контрударе вместе с 99-й стрелковой дивизией и пограничниками. В тот именно день школьник Евгений Серебряков стал в ряды красноармейцев, скрывшись в одной из рот,— отец конечно же отправил бы его в тыл.
Отец и сын — в одном строю. Ситуация несколько литературная. Но этот сюжет отягощен обстоятельствами, которые выдумать трудно: Виктор Серебряков знал, что его негодник сын достал себе снайперскую винтовку и воюет, однако не мог найти Женьку. Сын стремился не попадаться отцу на глаза. Так они и шли по одним дорогам, участвуя в одних боях, но не встречаясь.
