Евгений Долматовский - Зеленая брама
Чекисты, как правило, отходили последними, прикрывая другие части. Отход — тяжкий маневр, а прикрывать отход — дело наитягчайшее.
Отходили от Перемышля на Львов, от Львова — на Тарнополь, от Тарнополя — через Волочиск и Подволочиск, участвовали в сокрушительном ударе по врагу под Оратовом.
Федор Мымриков был фельдшером. Михаил Румянов и Евгений Серебряков — стрелками, а точнее, снайперами. Обороняли Умань до тех пор, пока все части 6-й и 12-й армий не отошли к Подвысокому.
О Зеленой браме, которая и собрала нас в уютную квартирку Михаила Румянова, мои товарищи говорят с неохотой, затрудненно, слова тяжелые, как каменные глыбы. Там полк превратился в батальон, батальон — в роту. И рота впоследствии погибла...
На подступах к селу Терновка в разгар тяжелого боя, то и дело переходившего в рукопашную схватку, обстановка вынудила облить бензином из бака разбитой автомашины знамя полка. Знамя вспыхнуло, казалось, что оно еще развевается, но это было уже только пламя.
Михаил Румянов получил в том бою тяжелое ранение — осколок вонзился в спину, повредил позвоночник. Его, так же как и других раненых, везли на подводе, но выбраться из окружения не удалось.
Серебрякова выручил его мальчишеский облик и возраст. Вместе с двумя такими же мальчишками-музыкантами он вышмыгнул из наспех огороженного концлагеря в Звенигородке. Подростки подались в северном направлении, рассчитывая скрыться в лесах и партизанить. Но Евгений снова угодил врагу в руки. И снова бежал, вырезав доски пола в товарном вагоне и выскочив из эшелона пленников вблизи Освенцима. Мечта о партизанском отряде все же сбылась. Правда, он оказался в польском партизанском отряде. Носил там кличку Ключ. А когда отряд соединился с наступавшей Советской Армией, партизан Ключ снова стал красноармейцем Серебряковым и в сорок пятом году вернулся на родную землю, встретил мать и брата, узнал о судьбе отца. Сын сказал только — отец воевал честно. А я получил сведения об отце Евгения, Викторе Серебрякове, в архиве войск МВД.
На берегах Синюхи после гибели командира он командовал остатками полка, был тяжело ранен. Его спрятали и выходили колхозники.
Выздоровев, он пробрался на Брянщину, где стал начальником штаба, а затем — командиром Дятьковской партизанской бригады. Был награжден орденом Красной Звезды.
Он погиб в бою 1 июля 1943 года. На месте его гибели — обелиск со словами: «Виктору Серебрякову — партизанскому Суворову». Не многие удостаивались такого сравнения!
Имя Серебрякова носит лучшая пионерская дружина московской 445-й школы...
Евгений пришел с войны двадцатилетним. Самое время закрепляться в какой-то профессии. И стал он слесарем. Помогал матери растить младшего брата.
— Может, знаете Серебрякова Геннадия? — спрашивает он застенчиво.
Только после этого вопроса я понял, почему лицо Евгения с первого взгляда показалось мне знакомым. Он так похож на моего доброго знакомого, поэта Геннадия Серебрякова. А ведь Геннадий мне никогда не рассказывал ни про отца, ни про старшего брата.
Инженер Евгений Серебряков неопределенно пожимает плечами, а товарищи его, весело переглянувшись, объясняют:
— Из Серебряковых словечка не вытянешь о себе. Это сегодня Евгений немножко разговорился!
Михаил Румянов после Подвысокого тоже стал партизаном и подпольщиком. Но уже совсем далеко от Родины. Строитель московских набережных, снайпер 10-й дивизии, участвовавший в трех рукопашных схватках, после ранения полгода лежал пластом у добрых людей, а когда позвоночник сросся, гитлеровцы увезли его, как «рабочую силу», в Лотарингию. Там Румянов вошел в состав подпольного комитета «острабочих», установил связи с французами, а также с советскими партизанами. Стал бойцом партизанского отряда, которым командовал старший лейтенант Иван Фи- щенко. В августе 1944 года (после неудавшегося покушения немецких офицеров и генералов на Гитлера) начались повальные аресты среди «острабочих». Румянов попал в гестапо. Всего про него не узнали, но на приговор к пожизненному заключению хватило. Отправили в Заксенхаузен, где он, разумеется, продолжал подпольную деятельность.
Я спросил Михаила Румянова, связана ли назначенная ему пенсия по инвалидности с тем ранением позвоночника. Он ответил сдержанно:
— И с этим тоже.
— А с чем еще? — домогался я.
— Нас в гестапо обрабатывали дубинками, так что увечий с избытком. Пятый угол искали. Но воспоминания на эту тему исключаются. Не выжимай жалость...
О третьем товарище — Федоре Мымрикове — я слышал раньше, от историка, изучавшего винницкое подполье. Мымриков — бывший военфельдшер, а ныне инспектор санэпидстанции в Тамбове, человек вулканической энергии. Он разыскал десятки, если не сотни, участников подполья, возникшего в Винницкой области. Попал туда Мымриков из Уманской ямы. Еще тогда, когда он находился в «яме», ему перебросили через колючую проволоку ломоть хлеба, а в нем он нашел записку: «Если удастся бежать, приходите в город Турбов и разыщите Наталью Ивановну Музыкант». Путь в Турбов оказался «усложненным». Так сказал Мымриков. Что это значит? Оказывается, Федор заболел тифом и был вывезен за пределы лагеря в груде покойников. А все же к той Наталье Ивановне уманский бедолага пришел и включился в подпольную работу.
И вот Москва, застроенная опушка Серебряного бора.
Много лет прошло...
Мы сидим вчетвером, увлеченные и растроганные и, наверное, навсегда связанные всем, что пережили.
Я хочу проникнуть в общий мир этих трех бывших красноармейцев, прошедших невероятный смертный путь, но и доныне сохранивших боевой дух.
Меня на всем протяжении этой беседы не покидает ощущение, что я позван, чтоб вместе с ними отметить какое- то важное и радостное событие, только три товарища не хотят объяснить какое.
Так я ничего и не угадал, но потом один из ветеранов, тамбовчанин, находящийся со мной в переписке, прислал вырезку из областной газеты, где напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР: Федор Мымриков награжден за трудовые успехи в десятой пятилетке орденом Дружбы народов.
Значит, мы обмывали награду, но Федя и его кровные друзья из сдержанности, присущей их натурам, ничего не сказали мне об этом, или Федя запретил им говорить, чтоб не прослыть нескромным.
И строитель Москвы Михаил Румянов, и медик Федор Мымриков, и инженер Евгений Серебряков, несмотря на различие в характерах и темпераменте, представляют собою в общем-то один и тот же человеческий тип. Про себя я называю людей такого типа «сталью закалки сорок первого года».
А как заботливо и заинтересованно они относятся друг к другу! Как внимательно слушают Михаила, когда он рассказывает о недавней поездке во Францию и встречах с комбатантами! Как добродушно подшучивают над Федором, не знающим, куда девать свою энергию! С каким пониманием относятся к вдумчивому молчанию Евгения Серебрякова!
Я уехал от них последним поездом метро. Уже подметали мраморный пол станции. За окном набирающего скорость вагона промелькнули три фигуры с поднятыми как-то по-пионерски руками.
Это называлось в нашем детстве «под салютом».
Уполномочен Зеленой брамой
Оказавшись в отчаянном положении, зажатые в клещи вероломно напавшим противником, могли ли мы тогда, летом 1941 года, представить себе как бы все наоборот:
не они нас, а мы их окружаем...
не они нас, а мы их поставили на край катастрофы...
не они захватывают нас в плен, а мы заставляем их капитулировать...
Могли ли мы такое себе представить?
Конечно, могли! Повторяли, как заклинание: наше дело правое, победа будет за нами. Будет и на нашей улице праздник! Родина или смерть!
Беру на себя смелость утверждать не только от имени тех, кто продолжал жить, а значит, сражаться, но и от имени тысяч и тысяч погибших наших товарищей: мы были уверены, что одолеем врага, что наглые и самодовольные пришельцы еще проклянут тот час, когда доверились банде фашистских политиканов, военных преступников, захвативших власть в Германии и обуреваемых бредовой и исторически безнадежной идеей мирового господства.
Мы были убеждены, что поменяемся с ними местами, но ни в коем случае — не ролями! Переполненные яростью, все равно не озвереем, останемся верны высшему званию человека и святым принципам своего небывалого общества.
И вот уже в декабре под Москвой немецко-фашистские войска потерпели крупное поражение, а через год с небольшим после Зеленой брамы они оказались в котле.
Дело было под Сталинградом...
Читатель поймет душевное состояние, мысли и чувства людей, выходивших с боями из окружения, пропавших без вести, побывавших в плену, испытавших на себе всю жестокость врага. Оставшиеся в живых участники боев в районе села Подвысокого, сражавшиеся теперь под Сталинградом, были как бы уполномочены Зеленой брамой не сводить счеты, но участвовать в справедливом возмездии.
