Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
Рядом со мной раздался громкий плач – девчонка из РПШ со смешными хвостиками, как будто сплетенными из тонкой проволоки, пыталась объяснить нашей сопровождающей, что она едет с подругой, а их почему-то записали в разные дружины. Женщина развела руками: «Все должно быть строго по спискам». Девчонка топнула ногой, сказала, что она не хочет в такой дурацкий лагерь, и заревела еще громче. Мое сердце дрогнуло. Я подошла к ней, тронула за плечо и сказала: «Меня тоже записали в “Стремительную”, если хочешь, будем там вместе». Она подняла на меня красные, заплаканные глаза и буркнула: «Ладно, давай».
Потом нас переодели в одинаковые мальчиковые семейные трусы в странных узорах и выдали синие детдомовские майки. Мы поплакали от стыда и унижения, но, самое главное, нам выдали орлятскую форму! У нашей дружины она была сама я простая: белые сорочки с коротким рукавом и шорты песочного цвета.
С новой подругой Викой мы сразу обежали весь лагерь. И – моя мечта! – в «Орленке» был целый корпус с космическими тренажерами и даже парашютная вышка! В числе первых мы записались в кружок космической медицины и с нетерпением стали ждать первого занятия.
Каждый день мы маршировали, готовились к лагерному смотру строя и песни. Мне нравилось ходить строем и петь хором орлятские песни, но я никому в этом не признавалась, потому что особым шиком считалось пойти в медпункт, настучать тыльной стороной ладони по термометру высокую температуру и освободиться от маршировки на несколько дней. Попасть в изолятор было много желающих.
В один из первых дней после приезда мы пошли купаться на море, и я попросила какую-то женщину, сидящую на берегу, подержать мои очки, чтобы их не затоптала наша дружная орлятская братия. Когда я вышла из моря, женщины на месте не оказалось. Сейчас, став взрослой, я бы за пять минут сообразила, что нужно делать, а тогда – одна, без родителей, в новом детском коллективе, – я просто заплакала и пошла в корпус. Остаться с сильной близорукостью без очков – это сильное испытание. Я ходила как во сне. Ребята в отряде все были глазастенькие и моих страданий не понимали. О чем думали вожатые, теперь уже не спросишь. На следующий день у нас был кросс по пересеченной местности. Мне повезло: упав, я сломала всего лишь одну правую руку.
Врачу в медпункте было лень везти меня на рентген: он заставил медсестру туго перебинтовать мне руку и посоветовал греть ее песком на пляже.
Моя новая подруга Вика ухаживала за мной, как мать родная: убирала кровать, первое время кормила меня с ложки, а потом у какой-то девочки из соседнего отряда выпросила для меня ее запасные очки. Они были сильнее, чем мне требовалось, но я видела! Жизнь вокруг меня снова приобрела цвета. Смена быстро пролетела, мне так и не удалось прыгнуть с парашютом, за что я до сих пор благодарна своей руке: сомневаюсь, чтобы после прыжка родители увидели меня живой.
Остаток лета прошел в мучениях – нравственных и физических. Рука срослась правильно, но была сине-черной и из прямого угла категорически не хотела выпрямляться. По вечерам папа приходил с работы, мама готовила соляной раствор, я размачивала в нем руку и пыталась ее разгибать. От боли текли в три ручья слезы, рядом стояли бледные родители и подбадривали меня рассказами об Алексее Маресьеве и генерале Карбышеве. Иногда ко мне приходила Вика, мы вспоминали «Орленок» и мечтали о встречах с орлятскими друзьями. Викины родители, решив, что я подходящая подруга для их дочери, перевели ее в мой класс. Я не знала, как сказать Машке, что у меня появилась еще одна подруга. О том, что можно дружить втроем, мне как-то в голову не приходило.
Наступило 1 сентября. В отутюженной форме, с новым портфелем я стояла у школы и ждала своих подруг. Первой пришла Вика: «Пошли, познакомишь меня с классом». Я отмахивалась: «Сначала надо Машу дождаться». Машка, как всегда, опаздывала. Нас уже начали строить по классам на линейку, и вот она – Машка. Я схватила ее за руку: «Знакомься, это моя орлятская подруга Вика».
Девчонки улыбнулись друг другу, и я поняла, что все получилось!
Скоро учителя стали нас называть «золотой троицей»: мы хорошо учились, участвовали в олимпиадах, школьных концертах. Но осенью у моей младшей сестры начались проблемы со здоровьем, и моей маме пришлось бросить работу. Бедные родители, сколько вечеров они провели, подсчитывая, как мы будем жить на одну отцовскую зарплату. Но мама набрала себе учеников и стала подрабатывать репетиторством.
Первое время после маминого ухода из школы я часто слышала в свой адрес: «Все, Сашечка, кончилось твое время, некому тебя теперь защищать». Я тайком плакала, но родителям ничего не рассказывала. Подружки меня защищали, как могли, но все равно мне было очень тяжело. Я вытянулась, ходила худая и бледная. Родители о чем-то шептались на кухне по вечерам. И перед окончанием третьей четверти папа торжественно объявил, что смог достать мне путевку в Анапу в санаторный пионерский лагерь. В то время этот детский оздоровительный комплекс представлял собой нечто среднее между «Артеком» и санаторием Четвертого управления. Попасть туда считалось большим счастьем. Но я после истории с рукой ненавидела всех врачей вместе взятых, к тому же у меня начала расти грудь, и я стала еще более стеснительной. Представив, что целую четверть буду почти на больничном режиме и мне придется каждый день видеть людей в белых халатах, я впала в состояние, близкое к истерике.
Родители стояли на своем: путевка куплена, мой бледный вид их пугает и к тому же в такой шикарный лагерь не каждый ребенок может попасть.
– Детство скоро закончится, – добавила мама, – пользуйся.
Помню, в аэропорту я выронила деньги; помню свой ужас от того, что на три месяца осталась без копейки, боязнь полета и мартовскую Анапу – солнечную и бесснежную.
Лагерь мне очень понравился, девчонки оказались из разных городов, я была одна москвичка в отряде. Дети были после тяжелых операций, много пережившие, в отличие от меня – домашнего ребенка с хроническим тонзиллитом, о котором я и не помнила.
Мы приехали вечером, было очень темно, и нас сразу отправили на медосмотр. Боже мой, я до сих пор помню свой страх и ужас! Нас, толпу полуголых девчонок, загнали в большую комнату. За столом сидели врачи и среди них – симпатичный молодой мужчина. Он поднял глаза и назвал мою фамилию. И я начала рыдать, потому что до этого ни один мужчина не видел меня раздетой. Какая-то молоденькая женщина-врач подошла к доктору, что-то прошептала ему на ухо и отвела меня к своему столу.
– Ты не переживай, он же врач. Он будет твоим лечащим доктором. – Она вытерла мне слезы, что-то записала в карте и отпустила одеваться.
Доктор оказался веселым, много знающим. Процедурами он меня не напрягал: лечить-то было особенно нечего. Видела я его редко, но через несколько дней поняла, что… влюбилась.
Интересно, помнит ли он меня – нескладную тощую девчонку в очках в страшной черной оправе, которая смотрела на него влюбленными глазами, – этот врач из далекой Анапы?
Каждое утро он начинал с пробежки по пляжу. Я и не помню сейчас, как он предложил нам, его пациентам, совместные пробежки. Начали мы лихо, по пляжу за ним бежала колонна из двадцати пяти человек, только к концу недели с ним стала бегать я одна. Знала бы моя школьная физкультурница Елена Викторовна, что я по своей воле каждый день – сама! без будильника! – просыпалась в шесть часов на пробежку! Я, которая была готова ломать руки-ноги, чтобы получить долгожданное освобождение от физкультуры. Меня не интересовали концерты, пионерские костры, купание в бассейне, экскурсии и походы в кино. Я с маниакальной надеждой ждала каждого утра, чтобы встретиться с ним.
В один из дней он прибежал на пляж с маленькой девочкой лет пяти. Это оказалась его дочь. В глазах у меня потемнело, и я с трудом дождалась окончания пробежки. Вернувшись в палату, я прорыдала все утро. Кое-как девчонки выпытали у меня, что случилось. Запинаясь и всхлипывая, я им все рассказала. Я ожидала, что они будут смеяться надо мной, но когда подняла глаза, то увидела на их лицах уважение и… зависть. Я – очкастая тихоня, отличница, влюбилась во взрослого мужчину, врача, и он со мной разговаривает как с равной.
На следующий день я проснулась в шесть часов и лежала в постели, с тоской глядя в потолок. Я представляла, как он выходит из корпуса, ищет меня и убегает, не дождавшись. «Хватит с меня занятий спортом», – мрачно думала я. Вдруг тихонько приоткрылась дверь, и тонкий голосок его дочки спросил: «Тетя Саша, ты чего не идешь? Мы же ждем». Я мигом вскочила, кое-как натянула спортивный костюм и выбежала на крыльцо. Он стоял и улыбался:
– Саш, давай бегать, а?
В тот день мы не бегали, а гуляли вдоль берега. Он держал дочку за руку и рассказывал мне, как учился в школе, как поступил в институт, о том, как встретил свою жену и полюбил ее. Я, тринадцатилетняя девчонка, шла рядом, мне было приятно, что он так доверяет мне, и было горько от того, что я еще ребенок.
