Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
На следующем уроке я вытащила свой пенал – красивый, желтый, с маленькими красными счетами на внутренней стороне крышки. Вытащила и поставила на парту, ближе к Костиной половине. Пенал так и простоял весь урок, завлекая соседа внутренним содержанием: сине-белой резинкой, простыми карандашами и металлической шариковой ручкой с полуоблупившейся аббревиатурой ГБСМП (городская больница скорой медицинской помощи), которую принес мне с работы папа. Все было напрасно – Костю Сплендора не интересовали ни внутреннее содержание, ни внешняя привлекательность моего пенала.
Приближались праздники – 23 Февраля и 8 Марта. Родительский комитет организованно закупил подарки. Помню, мальчикам мы дарили книгу и поделку-сувенир «Веселый человечек» из желудя и шишки. Были такие фабричные сувениры, стилизованные под поделки из природного материала, продавались в местном промтоварном магазине «Лотос». Мальчиков в классе было меньше, подарки им просто разложили на парты. Раскладывали всего три или четыре активные девочки под руководством одной мамы из родительского комитета, остальные девочки просто сидели и смотрели. Мальчики в это время стояли у стенки в коридоре под присмотром второй мамы из родительского комитета и Анастасии Тарасовны. Когда подарки были разложены, мальчиков организованно завели в класс и – сюрприз! – на парте лежали книга и «Веселый человечек» из желудя и шишки.
Костя немедленно отломал человечку желудевую голову, потом тонкие ноги-спички и попытался сделать из образовавшихся частей какое-то непотребство. Когда же конструкция не получилась, вынул из кармана мятый шарик серой оконной замазки, скатал из него толстенькую колбаску и, подумав несколько секунд, вдруг развернул подаренную книгу. Затем, весело подмигнув мне, он засунул «колбаску» в переплет и стал толкать ее взад-вперед.
– Трахает, – пояснил Костя.
Я ничего не поняла: ни действа, ни объяснения – но на всякий случай сделала «козью морду».
Восьмое марта, закономерно наступившее через две недели, было организовано немного по-другому. Мальчики по очереди брали подарки из заранее заготовленной коробки и шли вручать девочкам. Не знаю, по какому принципу были поделены девочки – скорее всего, по алфавиту, но элемент интриги в этом действе был: кто подойдет к тебе с книгой (да, опять книга, а как же!) и набором цветных карандашей и пробубнит, глядя в пол: «Поздравляю с женским днем…»
У нас было два козырных мальчика: Игорь – сын заведующей маленьким продуктовым магазинчиком, который находился рядом со школой и где все учителя отоваривались дефицитными сосисками, и Лобза Спартак. Второй был, видимо, мальчиком из хорошей семьи – спокойный, разумный, всегда аккуратненький и чистенький, на все торжественные мероприятия мама одевала его в белоснежную рубашечку и галстук. Не пионерский галстук, а настоящий, как у взрослых мужчин. Он вообще, наверное, был хорошим мальчиком – Лобза Спартак, несмотря на то что его почему-то так странно назвали.
В то время как другие девочки ждали с карандашами Игоря или Спартака, я все еще надеялась, что судьба благосклонно подарит мне внимание Кости Сплендора. Но увы, увы… Подарок, молча и не глядя на меня, протянул мальчик по фамилии Ахметов, по имени, кажется, Саша. Я была разочарована.
А на втором уроке, сразу после перемены, я обнаружила под букварем, который лежал на парте, открытку. Открытка была двойная, открывающаяся, с тюльпанами на фасаде. Внутри – разлинована простым карандашом, и на ней аккуратно, большими круглыми буквами: «Дорогая Бредун!» (это не обзывалка, это моя девичья фамилия) и далее – поздравление с Женским днем, пожелание здоровья и успехов в учебе. Подписи не было, вместо нее, как и положено, стояла жирная чернильная клякса. Я огляделась. Через ряд от меня неприметный мальчик Володя Ружицкий сидел, втянув голову в плечи, и неотрывно смотрел вниз, под парту, словно там было что-то интересное, а не его собственные ноги в школьных ботинках.
«Дурак какой», – подумала я, вдруг сразу поняв, кто написал эту ужасную открытку.
Я ничего ему не сказала, да и вообще довольно быстро забыла об этом незначительном событии. А Костя мне скоро разонравился, кроме того, он подрался, и его тоже пересадили на «камчатку». Открытка же долго валялась в старых бумагах в пузатом бабушкином ридикюле. Иногда я натыкалась на нее, когда приезжала из Москвы и искала какие-то документы: то свое свидетельство о рождении, то мамино свидетельство о смерти…
Годы прошли, времена изменились, замелькали города и страны. Мы все выросли, у нас у каждого за плечами свой багаж, свои победы, свои воспоминания и надежды, и я не знаю, где сейчас Костя Сплендор, обогативший мой лексикон, и где аккуратненький, в галстучке Лобза Спартак, и Вова Ружицкий, и Саша Ахметов, и как сложились их судьбы, живы ли, здоровы или одиноки и несчастны. И та открытка с тюльпанами и надписью «Дорогая Бредун!» потерялась. А жаль. Это было первое и, возможно, самое искреннее и настоящее объяснение в любви, которое я когда-либо получала.
Александра Сулимина
Когда уходит детство
В 1978 году я училась в четвертом классе, когда умерла моя бабушка – отцовская мать. В тот год мы учились во вторую смену, родители были на работе, и я, оставшись без бабушкиной опеки, кое-как позавтракав, на весь день убегала на улицу гулять. Я боялась оставаться дома, потому что выросла в большой семье и больше всего боялась одиночества.
Не знаю, куда занесла бы меня «вольная жизнь», только за год я из круглой отличницы превратилась в твердую хорошистку с одной пятеркой по пению. Музыкального слуха у меня сроду не было, я просто тихо сидела и широко раскрывала рот, когда остальные в классе пели.
Ужаснувшись, мама перевела меня в среднюю школу № 618 города Зеленограда, где много лет работала учительницей.
Первого сентября мама тащила меня в школу, как деревенскую козу на веревке. Я брыкалась, плакала, но мама была непреклонна. Так я попала под ежедневный мамин надзор. Сначала мне нравился повышенный интерес со стороны одноклассников к моей скромной персоне. Еще бы – дочь учительницы и классного руководителя. Во времена моего детства пятиклассники еще уважали учителей, через год-другой это проходило, и начиналась неравная борьба: учителя – ученики. Конфликты с мамой автоматически ударяли по мне, становилось все тяжелее приходить в школу, и я находила любой предлог, чтобы остаться дома.
В шестом классе зимой среди года к нам пришла новая девочка. Мама меня заранее предупредила, что Маша – дочь нашей школьной учительницы по биологии. Я не знаю почему, но ждала ее прихода с затаенной надеждой.
Она вошла в класс – маленькая, пухленькая, с острым вздернутым носиком и конским хвостом из пшеничных волос. В руках у нее был набитый портфель из коричневой кожи. «Отличница», – с презрением бросил кто-то из мальчишек.
Машу посадили вместе с нашим толстяком-весельчаком Стасиком. Он целый урок старался, развлекал ее анекдотами, за что оба получили по колу от нашей русички. Правда, Машка потом мне рассказала, что ее это совсем не расстроило. Это был первый кол в ее жизни и первый мальчик, который обратил на нее внимание. Стасика с Машей сразу рассадили: ее – за мою парту, а его, в наказание, – к нашей отличнице Гавриковой.
Мы сразу же подружились с Машей, часами гуляли, ждали наших мам после уроков, просиживали в библиотеке и доверяли друг другу свои секреты.
В конце года на нашу школу выделили одну путевку в знаменитый «Орленок» на Черном море. Я догадываюсь, каких трудов маме стоило добиться этой путевки для меня. Радость моя омрачалась угрызениями совести: я знала, что моя подруга учится не хуже меня, но отказаться от путевки в ее пользу не хватило смелости. И, честно сказать, очень было жалко отказаться от давней мечты – побывать в «Артеке» или в «Орленке».
Одним словом, жарким июльским летом с такими же счастливчиками я сидела в плацкартном вагоне поезда Москва – Туапсе и с нетерпением ж дала приезда в лагерь. Этот был год московской Олимпиады. По Москве ходили слухи об ожидающихся терактах и об иностранцах, которые в жвачку добавляют толченые лезвия, чтобы отправить на тот свет как можно больше советских детей. Поэтому детей из Москвы в «Орленок» отправляли очень много.
За окнами уже показалось побережье, в вагоне было солнечно, все были в приподнятом настроении. Наша сопровождающая начала зачитывать списки: кого распределили в какую дружину. Тех, кто постарше, направляли в «Комсомольскую» и «Солнечную», остальных – в «Звездную» и «Стремительную». Я очень хотела попасть в «Звездную», так как с детства зачитывалась рассказами о космонавтах, биографию Циолковского знала почти наизусть и, чего уж скрывать, мечтала побывать в космосе. Но меня определили в «Стремительную». Я расстроилась, но промолчала. В вагоне большинство ребят было из районных пионерских штабов, в том числе из нашего района. В школе учителя всегда ставили нам их в пример, мы же их тихо ненавидели: они были заносчивыми, и дружить с ними никто не хотел.
