Хосе Рисаль - Флибустьеры
Немного помолчав, доминиканец продолжал:
- Но вы, пожалуй, скажете, что мы уклонились в сторону. Вернемся же к нашему предмету... Поверьте, в пороках, от которых вы страдаете, не следует винить пи нас, ни правительство; их причина в несовершенном устройстве нашего общества - qui multum probat nihil probat [Кто приводит много доказательств, тот ничего не доказывает (лат.)], - которое губит себя чрезмерной предусмотрительностью, не делает необходимого, но усердствует в излишнем.
- Если вы признаете, что ваше общество так несовершенно, - возразил Исагани, - зачем тогда беретесь наводить порядок у других, а не занимаетесь своими делами?
- Мы удаляемся от предмета, мой юный друг. Надеюсь, теорию фактов вы признаете...
- Признаю, как факт. Но все же ответьте мне: если вы знаете, что ваше общественное устройство порочно, почему не стремитесь изменить его, почему не прислушаетесь к голосу тех, кто от него страдает?
- Мы опять удалились от предмета: речь шла о требованиях студентов к нам, монахам...
- Но, если монахи прячутся за спиной правительства, студенты вынуждены обратиться прямо к нему.
Замечание было меткое. Щит оказался ненадежным.
- Я не правительство и отвечать за его действия не могу. Что, по мнению студентов, должны сделать мы, разумеется, в пределах наших возможностей?
- Не мешать образованию освободиться от вашего засилья, а способствовать этому.
- Умалчивая о своем собственном мнении, - возразил доминиканец, качая головой, - скажу только, что вы требуете от нас самоубийства.
- Напротив, просим посторониться, чтобы мы не растоптали вас, не уничтожили.
Отец Фернандес задумался.
- Гм! Лучше бы вы начали с чего-нибудь полегче, - помолчав, сказал он, - в чем и вы и мы могли бы уступить без ущерба для своего достоинства и привилегий. Ведь мы можем договориться и жить в мире, так к чему эта ненависть, это недоверие?
- Что ж, тогда перейдем к частностям...
- Да-да, если мы затронем основы, то опрокинем все здание.
- Итак, принципы в сторону, переходим к частностям, - улыбнулся Исагани. - Я, тоже умалчивая о своем мнении, скажу, что поведение студентов изменилось бы, если бы профессора изменили свое отношение к ним. А это уж в вашей власти.
- Неужели студенты жалуются и на меня? - спросил доминиканец.
- Мы с самого начала условились с вами, падре, не говорить ни о вас, ни обо мне. Будем рассуждать вообще. Согласитесь, что за годы, проведенные в аудиториях, студенты не только почти ничему не научаются, но утрачивают кто частично, а кто и полностью - чувство собственного достоинства.
Отец Фернандес нахмурился.
- Никто их не заставляет учиться, - сухо заметил он. - Поглядите, сколько у нас невозделанной земли.
- О нет, кое-что заставляет, - так же сухо возразил Исагани, глядя доминиканцу прямо в глаза. - Долг каждого человека стремиться к совершенствованию, вдобавок человеку от природы свойственно желание образовать свой ум, а у нас это желание особенно сильно, ибо его всячески подавляют. Мы отдаем государству свои деньги и жизнь, и мы вправе требовать от него просвещения, чтобы зарабатывать больше денег и улучшать условия своей жизни.
О нет, падре, кое-что заставляет - само правительство, вы сами, тем, что издеваетесь над необразованным индейцем и отказываете ему в правах, ибо он невежествен. Вы раздеваете его догола, а затем сами же смеетесь над его наготой!
Отец Фернандес не ответил, он все более возбужденно ходил по кабинету.
- Вы говорите, поля не возделаны! - после краткой паузы продолжал Исагани несколько мягче. - Не будем разбираться в причинах этого, иначе мы зайдем слишком далеко. Но неужели вы, отец Фернандес, человек науки, профессор, хотели бы сделать нас всех батраками, землепашцами? Неужто для вас землепашец - тот идеал, к которому должен прийти человек в своей эволюции? Или вы науку оставляете себе, а труд - другим?
- Нет, я хочу, чтобы знания давались тем, кто их заслуживает, кто сумеет их сберечь, - ответил монах. - Когда студенты докажут, что любят науку, когда мы увидим людей с убеждениями, людей, способных отстоять свои взгляды и свое достоинство, - лишь тогда на Филиппинах появится своя наука, появятся свои ученые! Да, сейчас профессора злоупотребляют своим положением, но ведь студенты им потворствуют!
- Пусть появятся такие профессора, тогда появятся и студенты!
- Вы требуете перемен, вы и начните переделывать себя, а мы последуем за вами.
- О да, - иронически усмехнулся Исагани. - Должны начать мы, потому что нам это труднее! Вы отлично знаете, что ждет ученика, который осмелится спорить с учителем! Вы сами, при всей вашей любви к справедливости, при всех благих намерениях, с трудом сдерживаетесь, когда я высказываю вам горькие истины! Даже вы, отец Фернандес! Какую награду получили те, кто пытался посеять в наших умах иные идеи? И сколько бед обрушилось на вас за то, что вы стремились быть добрым и исполнять свой долг?
- Сеньор Исагапи, - сказал доминиканец, протягивая ему руку, - хотя мы, по-видимому, ни в чем не убедили друг друга, разговор наш не бесполезен: я поговорю с братьями о том, что от вас услышал, и надеюсь, мне удастся что-нибудь сделать. Только, боюсь, они не поверят в существование такого филиппинца...
- Боюсь и я, - ответил Исагани, пожимая руку доминиканцу. - Боюсь, мои друзья не поверят, что существуют такие монахи, каким вы мне открылись сегодня.
Исагани откланялся.
Отец Фернандес отпер дверь и проводил его взглядом, пока юноша не исчез за поворотом коридора. Монах еще долго прислушивался к шагам, затем воротился в кабинет и стал у окна. Он увидел, как Исагани вышел на улицу, и услышал, как тот ответил товарищу, спросившему, куда он идет:
- В полицию! Я должен быть вместе со всеми, да и прокламации хочу посмотреть.
Товарищ взглянул на Исагани с ужасом, как на человека, решившего покончить с собой, и поспешно удалился.
- Бедный юноша! - пробормотал отец Фернандес, и на глазах у него проступили слезы. - Я завидую иезуитам, воспитавшим тебя!
Отец Фернандес глубоко ошибался: иезуиты отреклись от Исагани, а когда вечером узнали о его аресте, заявили, что он их скомпрометировал.
- Этот юноша губит себя и вредит другим! Пусть все знают, что свои идеи он почерпнул не у нас!
И отцы иезуиты не лгали. Да, такие идеи внушает лишь господь бог и посредником ему служит природа!
XXVIII
СТРАХИ
За несколько дней до злополучной "пятницы прокламаций" Бен-Саиб, в порыве пророческого вдохновения, заявил в своей газете, что для Филиппинских островов образование гибельно, в высшей степени гибельно. Теперь наш писатель ходил задравши нос - наконец-то он посрамил своего противника "Горациуса", который дерзнул высмеять его, поместив в своей газете "Фейерверк" следующую заметку:
"Наш коллега из "Гласа" пишет:
"Для Филиппинских островов образование гибельно, в высшей степени гибельно!"
Согласны.
Уж давно "Глас" мнит себя представителем филиппинского народа; ergo, как сказал бы брат Ибаньес, если б знал латынь...
Но когда брат Ибаньес пишет, он превращается в мусулъманина*, а отношение мусульман к образованию известно.
Да будет тому свидетелем, как выразился один знаменитый проповедник, Александрийская библиотека!"*
И вот теперь вышло, что прав он, Бен-Саиб! Недаром он - единственная мыслящая личность на Филиппинах, единственный, кто предвидит события!
Известие о подстрекательских листках, обнаруженных на дверях университета, многим испортило аппетит, а коекому расстроило пищеварение. Встревожились даже флегматичные китайцы - они уже не решались сидеть у себя в лавках, как обычно, поджав погу, - видимо, боялись, что не успеют ее распрямить, когда придется убегать.
В одиннадцать утра, хотя солнце не свернуло со своего пути и его превосходительство генерал-губернатор не появился на улицах во главе непобедимых когорт, беспокойство усилилось: в заведение Кироги до сих пор не заглянул пи один из его завсегдатаев-монахов - без сомнения, это предвещало страшную катастрофу! Если бы солнце взошло не круглое, а квадратное, если бы на распятиях Христос оказался одетым в панталоны, Кирога и то всполошился бы меньше: он решил бы, что солнце - это лиампо, а сын божий - один из игроков в чапдики, которые часто остаются без рубашки. Но как понять, что не видно монахов как раз теперь, когда у него столько новостей!
По дружескому совету одного провинциала, Кирога еще накануне приказал не пускать в свои дома, где шла игра в лиампо и чапдики, никого из индейцев, кроме постоянных посетителей; будущий китайский консул опасался за деньги, которые там оставляют игроки. Распорядившись в случае опасности немедленно запереть лавку, он взял в провожатые солдата-ветерана и отправился в недальний путь к дому Симоуна. По мнению Кироги, было самое время пустить в дело спрятанные на его складе ружья и патроны, как задумал ювелир. Конечно, в ближайшие дни начнутся обыски, аресты, и тогда люди, у которых найдут оружие, с перепугу отдадут последнее! То был прием прежпих карабинеров: вначале подбросить в дом пачки контрабандных табачных листьев*, а затем сделать обыск: несчастные домовладельцы и раскошеливаются! Теперь ввоз табака разрешен, на чем же еще наживаться, как не на оружии!
