Михаил Петров - Адмирал Ушаков
Теперь уже возмущались все:
- Не может быть! А как же тогда мы?
- Ну и времена!.. Страх!
- Не вижу ничего страшного, - достаточно громко промолвил Ушаков.
Архарову это замечание пришлось не по нраву.
- Вам, милостивый государь, хорошо так говорить, потому что у вас нет своих крестьян, разве что несколько человек дворовых...
При этих словах раздался хохот. Ушаков оглянулся и увидел Титова. Оказывается, аксельский помещик тоже был здесь, тоже пришел на званый обед. Это он хохотал с таким усердием, хохотал не потому, что было смешно, а потому, что имел случай причинить Ушакову боль за его заступничество за крестьян.
- Прошу, господа, в зал, - желая разрядить обстановку, прокричал Никифоров. - Столы накрыты. - Пойдемте, Федор Федорович, - дотронулся он до Ушакова. - Пора начинать.
Ушаков отвел его руку.
- Не могу. Дозвольте откланяться. Я должен ехать домой.
Он все еще чувствовал себя униженным, оскорбленным.
- Не обращайте на него внимания, - сказал Никифоров. - Архарова я знаю давно. Этот человек не терпит соперников, желает, чтобы в компаниях светился только он. Пойдемте, Федор Федорович!
- Покорнейше благодарю. Не могу. Дозвольте откланяться. - И, уже не слушая более уговоров, Ушаков направился к выходу.
Лошадь стояла у коновязи. Кучер камнем вправлял обод колеса. Увидев своего хозяина, бросил камень, выпрямился:
- Домой прикажешь, батюшка?
- Едем.
Ушаков взобрался на тележку, застланную мокрым сеном, и накинул на себя епанчу. Было холодно, ветер носил в воздухе мокрые снежинки.
- Подождали бы малость, батюшка, - сказал кучер, - я бы сено перевернул, а то мокро.
- Ничего, и так доедем.
Еще не успели отъехать от города, как епанча промокла насквозь, за ворот покатились холодные капли. Ушаков хотел было приказать кучеру остановиться, чтобы поправить на себе епанчу и что-нибудь накинуть на голову, но раздумал: ехать-то недалеко...
Не давала покоя мысль об Архарове, Титове. Сколько ненависти всколыхнулось в них, когда он попытался заступиться за Сперанского! Крепостники! Они не представляют для себя иного бытия, кроме как упиваться властью над рабами.
Слуга Федор, увидев, в каком состоянии приехал барин, набросился на кучера:
- Что ж ты батюшку от дождя не уберег? Разве не видишь, мокрый весь.
- Я говорил...
- Вот вырву из рук кнут да твоим же кнутом, чтоб знал!..
- Не ругайся, Федор, - попросил Ушаков, - я не озяб. Помоги лучше сойти с тележки.
Беспокойство Федора оказалось не напрасным. Хотя Ушаков, придя в свою комнату, сразу же сменил мокрое белье на сухое и напился после этого горячего чая с сухой малиной, простуда взяла свое. К вечеру появился жар, а к утру он ослаб до того, что уже не мог подняться. Федор, боясь как бы не стало еще хуже, вынужден был послать того же кучера в Темников за доктором.
12
Болезнь у Ушакова оказалась вроде бы и не мучительной, сильных болей не было, но слишком затянулась. На десять с лишним недель. Перед самым Рождеством наступило облегчение, он даже самостоятельно выходил во двор, но потом снова слег.
Все эти долгие дни Ушаков не имел иного развлечения, кроме как книги и газеты. От чтения голова быстро уставала, в висках начинало стучать, и все же он не мог без чтения.
В газетах печаталось всякое. Интересного было мало, но одно сообщение его обрадовало настолько, что он пожелал поделиться своей радостью с Федором.
- Помнишь ли, старина, адмирала Пустошкина?
- Как не помнить? - отозвался Федор. - В Севастополе хлеб-соль его ели.
- В газете о нем написано: эскадрой своей турок потрепал крепко.
- Ну и хорошо, - без видимого восторга заключил Федор, - авось теперь бусурман на мир с нами пойдет.
Федор ушел заниматься своими делами, а Ушаков отдался размышлениям. Пути к заключению мира с турками представлялись Ушакову не такими простыми, как Федору. Нет, одной победой Пустошкинской эскадры мира не сделаешь. Флот в сей войне не играет решающей роли. По слабости своей он не может даже создать большую угрозу Константинополю - столице Оттоманской империи. В этой войне, как и в прежних, последнее слово остается за инфантерией. А у сухопутных войск дела пока идут не очень гладко. Топчутся на месте. Правда, русской армии удалось овладеть несколькими неприятельскими крепостями, но решающего успеха она достигнуть не смогла. И винить, кроме Петербурга, тут было некого. Желая поправить положение, Александр I и его окружение не находили ничего другого, как менять командующих армией. Что ни год, то новый командующий. Добро бы хоть способных генералов назначали, а то так себе: совершенно одряхлевший и оглохший князь Прозоровский, потерявший способность отличить на карте речку от озера; генерал Михельсон, военное дарование которого в том только и проявилось, что заключил в клетку пойманного Пугачева; французский эмигрант Ланжерон, друг маркиза де Траверсе, так же, как и маркиз, восполнявший недостаток военного таланта интриганством и жестокостью к низшим чинам... Вот на каких деятелей делал ставку "всевидящий" русский император. "Кутузова бы командующим!" - мечтал Ушаков. Но Кутузов оставался в Вильно: император не желал посылать его в армию, удерживая в должности литовского военного губернатора.
Ушакову не с кем было поделиться своими мыслями, кроме как с Федором. Темниковская знать не наведывалась. Один раз приезжал только игумен монастыря. Он привез с десяток лимонов и несколько просвирок.
- Это от всей нашей братии, - говорил отец Филарет, выкладывая из сумки гостинец. - Все мы молимся за скорейшее ваше выздоровление.
Игумен приехал в тот момент, когда Ушакову было особенно худо: несколько дней кряду не спадал жар, и он совсем пал духом, угнетаемый мыслью, что ему теперь, видимо, уже не подняться.
- У меня к вам просьба, - сказал Ушаков. - Когда наступит конец, схороните в вашей обители рядом с могилой дяди.
- Эк о чем разговор завели!.. - запротестовал игумен. - Мы с вами, Бог даст, еще походим. О том и думы заводить грех.
Больше к этому разговору они не возвращались. Поговорили о том о сем и расстались.
Перед самым Крещением из Петербурга неожиданно пожаловал племянник Федор Иванович. Вот уж радости-то было! Ушаков даже поднялся на ноги, потребовал себе мундир и только после настойчивых уговоров слуги согласился вернуться в постель с тем, однако, условием, чтобы стол для потчевания гостя накрыли рядом с его кроватью и чтобы племянник все время оставался при нем.
Федор Иванович чем-то напомнил Ушакову родителя, Федора Игнатьевича, выражением глаз, что ли... У батюшки, Федора Игнатьевича, был такой же загадочно-задумчивый взгляд. Его считали человеком со странностями. Он никогда не бывал в море, видел море только с берега, когда служил в Петербурге в гвардейском полку, но мог рассказывать о нем бесконечно. Он любил море. Мало того, сумел связать с морем судьбы своих сыновей. И когда те стали мореходами, тихо, без видимой болезни, скончался: вечером ужинал вместе со всеми, а утром его уже не стало...
Четверо сыновей было у Федора Игнатьевича - Иван, Степан, Гаврила и Федор, а остался в живых только он один, бездетный Федор Федорович... Впрочем, у него, Федора Федоровича, племянник Федор Иванович, у племянника же здравствовал сын, а это значило, что род Ушаковых не пресечется.
- А я, признаться, уже якорь собирался бросать, - сказал Ушаков племяннику, виновато улыбаясь.
- Бог милостив, не допустит этого, - сказал в ответ Федор Иванович.
Ушаков не стал больше отвлекать его разговорами, подождал, когда кончит есть, затем приказал убрать стол с остатками еды.
- А теперь, - потребовал он от племянника, - рассказывай, что знаешь нового. Первый вопрос: что слышно о Сенявине?
- А я разве о нем не писал? - живо включился в разговор Федор Иванович. - Вернулся Сенявин, еще осенью вернулся и людей своих вывез. На английских транспортах. Эскадренные корабли его в Портсмуте до окончания войны задержаны.
- Это хорошо, что людей вывез, - заключил Ушаков. - Главное все-таки люди.
- Другие иначе думают. Из-за того, что случилось с его эскадрой, Сенявин в опалу попал, лишился настоящего дела.
- Дурачье!.. - с гневом процедил сквозь зубы Ушаков. Он долго поправлял под головой подушку, желая успокоиться. - Что еще нового?
- Новый министр у нас.
- Кто?
- Маркиз де Траверсе.
Боже, что делается! Неужели это правда? Ушаков вспомнил, как в Севастополе маркиз бил по лицу матроса, вспомнил рассказы о его нечестных сделках с купцами, которым перевозил на военных кораблях грузы, вспомнил все и опять ужаснулся. Все эти годы в Севастополе маркиз тем только и занимался, что разорял тамошние эскадры, а теперь получал возможность разорять весь Российский флот. И слеп же в людях император Александр!
- А Мордвинов? - после паузы спросил Ушаков.
- Остался председателем Вольного экономического общества.
