Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)
"Такою же была Анастасия, - думает царь. - Все думали, что она глупая овечка. Как они ошибались!"
Ни с кем так счастлив в любовных утехах не был он, царь, как с Анастасией. Никто не мог так забывать о его царском величии и владычествовать над ним, как Анастасия. Ни перед кем он не чувствовал себя таким маленьким, обыкновенным, как перед покойной ангельски невинной царицей Анастасией. В своей хрупкости, кажущейся бестелесности, никто не обладал такою властью над царем и никто так хорошо не распознавал ближних к царю людей, как она. Первая она заподозрила в двуличии Курбского. Не она ли предупреждала его, царя, о ненадежности князя...
"Надобно убрать скорее Александру, - сокрушенно вздохнув, думает царь. - Не подослал ли ее мне сатана, демон? Она - опасна в своей красоте, в греховной привлекательности. Завтра же отошлю ее в родительскую вотчину".
Вспомнил время, проведенное с ней, и сердце сжалось от тоски. Опять помолился на иконы: "прости меня, грешного!"
Постучали в дверь.
Афанасий Нагой и Богдан Бельский. Оба низко поклонились царю.
- Ты нас звал, государь?
- Жалуйте! Садитесь.
Размашистой походкой стал он ходить из угла в угол по горнице.
- О чем поведу беседу с вами, - держите втайне.
- Клянемся, батюшка государь!
- Слушайте. Не могу помириться я с утратою Нарвы да Иван-города. Море Западное, Балтийское, нам нужно вернуть. Без него царству Русскому тягота великая. Поведал мне заморский врач Роман Елизарьев*, будто в Лондоне, в королевиной семье, невеста мне есть... Хочу породниться с английской королевой...
_______________
* Р о м а н Е л и з а р ь е в - доктор Роберт Якоби.
Афанасий Нагой и Богдан Бельский в страхе вытянулись на месте, подумав: "Не помутился ли разум у батюшки Ивана Васильевича?"
- Что вы на то мне скажете? - сощурив глаза, спросил царь. - Ну!
Стал говорить Бельский; от страха у него зуб на зуб не попадал; заикаясь и задыхаясь, он пробормотал:
- Доброе дело... государь...
- Ну, а ты что же, Афанасий, молчишь? - строго спросил царь.
Нагой, набравшись духа, прошептал:
- Помоги тебе господь...
- Дурак! - громко рассмеялся царь. - А как же твоя сестра, матушка царица Мария? Отвечай. Брат ты ей или нет?!
- Бог спа... сет... - совсем растерявшись, пробормотал Афанасий.
- Кого бог спасет? - широко раскрыв глаза, смотрел на Афанасия Нагого царь.
- Не ведаю, государь... - со слезами в глазах, простонал Нагой.
- А я знаю! Спасет бог - Нарву, Западное море!.. Глупец! - вскрикнул царь, застучав посохом об пол. - Пора бы тебе, Афонька, разума набраться. А позвал я вас не попусту. Пойдите-ка к тому дохтуру Роману Елизарьеву и выспросите у него с умом, по порядку, все надлежащее о той девке, королевиной племяннице, о которой он мне сказывал. А после того доложите об его ответах мне. Да смотрите, не пророните ни слова о том, что вы посланы к нему мною. Бражничайте с ним и беседуйте, выпытывайте. А ко мне пришлите дьяка Писемского Федора. Жду его. Дело есть.
Бельский и Нагой ушли.
Оставшись один, царь рассмеялся, вспомнив, в какое недоуменье привел он Нагого. Снял со стены гусли и стал на них играть заунывную духовную песнь.
Мысли опять об Александре. Она очень любит, когда царь играет на гуслях. Слушает и тихо подпевает звону гусельных струн.
Пришел дьяк Посольского приказа Федор Андреевич Писемский, седобородый, полный, степенный человек. Отвесив царю земной поклон, Писемский стал ждать, что скажет ему царь, продолжавший играть на гуслях, как будто не замечая его.
Сделав сильный удар пальцами по струнам, Иван Васильевич стал во весь рост.
- Гляди на меня, Федор, - могу ли я быть женихом? - спросил он. Огляди меня со всех сторон. Не помолодел ли я в последние недели?
Писемский, почтительно склонив голову, тихо ответил:
- Государю все дозволено, коли то на пользу царству. Не токмо я, но и все слуги при твоем дворе видят, что молодеешь ты в последнее время, и милостивее ты стал к нам, малым сим! Господь молодит тебя на счастье Руси.
Много видел всякого рода причуд и шуток со стороны Ивана Васильевича за свою долгую службу старый дьяк и теперь принял слова царя за шутку.
- Коли правду говоришь, - продолжал Иван Васильевич, - готовься плыть за море к моей возлюбленной сестре, королеве Елизавете. Бывалый, острый ты дьяк, и в странствованиях посольских умудрен. Хитер стал. Дам тебе я грамоту, а в ней будет сказано, что, де, посылаю я к тебе, к сестре своей, посла, дворянина и наместника шацкого - Федора Андреевича Писемского. А в придачу себе возьми ты подъячего Епифана Неудачу Васильева сына Ховралева, способного к ихнему языку.
- Слушаю, государь, - когда прикажешь отъезжать? - поклонившись царю в пояс, спросил Писемский.
- Когда укажу тебе. Скоро. А начнешь переговоры ты с королевой о союзе воинском вашего государя с королевой аглицкой против короля Стефана, чтоб помогла она своей воинской силой нам пробиться вновь к морю на западе. И оттого торговля станет у нас с аглицкими торговыми мужами весьми богатая, изобильная. Понял ли? Внуши королеве, что Англии от того великая польза станет.
- Понял, батюшка государь Иван Васильевич, понял, - снова, с поклоном, ответил Писемский. - Дело ясное. Дело божие.
- Торговлишкой заморские купчишки зело любят позабавиться. Прилипчивы, жадны, ловки. Раззадорить их постарайся обещаниями, чтобы кровь в них заиграла и нутро их купецкое о барышах затосковало и чтоб они, того ради, королевне своей челобитье крепкое учинили.
- Точно, государь, жадны они и завистливы. Грех один!
- Коли так, не будь и ты вороною, Федор Андреевич. А после того речь твоя пойдет о моей женитьбе. Хочу породниться я с великою аглицкой королевной, хочу помощь от нее получить против врагов. Ливонию вернуть надобно. Горе злосчастное рушилось на меня - нет нам теперь исхода к морю на Запад. Да и на севере датские и свейские разбойники стали нападать на торговые караваны. Не сочти сие желание мое блажью или дуростью. Царь знает, что делает. Сватовство проведи там совестливо, с усердием. Головою будешь отвечать!
- Истинно, великий государь. Добиваться того моря - святое дело. Сам господь надоумил тебя, батюшка Иван Васильевич, о том заботу иметь, сказал Писемский.
- Федор, не умаляй и северных наших вод... Там, - чую, - впереди великий будет торг... - пытливо глядя на Писемского, произнес царь.
Писемский, хорошо зная, о чем больше всего страдает Иван Васильевич, принялся расхваливать плавание по Ледовому океану и Студеному морю, говоря, что сила Руси от утраты балтики не уменьшится.
Царь Иван слушал с видимым удовольствием похвальные слова Писемского о северном плавании.
- Сам ли ты думаешь так, Федор Андреевич? Но было бы лучше и прибыльнее иметь и то и другое море. Не так ли? - улыбнулся царь.
- Истинно, государь!.. Моря народу на пользу, а царю во славу.
- И царю на пользу. Славы мне мало, - с недовольным видом покачал головою Иван Васильевич, а потом улыбнулся.
Улыбнулся и Писемский, ободренный хорошим настроением царя.
- Пришли-ка сюда Андрея Щелкалова. А сам иди. Да не болтай. Держи при себе.
Писемский поклонился и вышел.
Царь сел за стол, оперся головою на руки. Задумался. Датский король Фредерик, видя неудачи его, царя, в войне с Польшей, перекинулся на сторону шведов, нарушил заключенное им с Москвою мирное условие - не нападать на Русь. Теперь и Студеное море может стать недоступным для торговых судов, и Холмогоры зачахнут. А этого усиленно добиваются зарубежные враги Москвы.
Пришел дьяк Щелкалов. Царь приказал ему немедленно, завтра же, отослать гонца в Датское государство с укоризненной грамотою королю Фредерику. Несмотря на перемирие и на уступки острова Эзеля, после падения Нарвы датский король изменил свое доброе отношение к Московскому государству. Король помогал шведским войскам да и сам нападал на русские земли. Царских послов принимает не с подобающей честью. Задерживает и облагает несоразмерною пошлиной суда, идущие через Зунд. Многие иноземные торговые суда, идущие к Холмогорам и Коле, захватываются разбойным обычаем. Датские власти предъявляют свои права на Печенгский монастырь, тогда как обитель сия стоит в Печенге более семидесяти лет.
Царь Иван вскочил с кресла, испугав Щелкалова, и стал громко, почти выкрикивая слова, диктовать:
"А за свейские многие грубости послали мы к Колывани и к тем городкам, которые за свейским королем, рать свою, чтоб наказать беззаконие злобных воров!" Пиши. Пускай не думают, что ослабли мы да и бороться с неправдою устали.
Афанасий Нагой, сняв шапку, растрепанный, со слипшимися на потном лбу волосами, не вошел, а влетел в покои митрополита.
- Спасите, батюшка! Погибаем! - грохнулся он к ногам мирно совершавшего трапезу старца, испугав его до крайности.
- Что с тобой? - удивился митрополит.
Афанасий замотал головой и, еле переводя дух от волнения, заревел на всю митрополичью палату:
