Константин Гордиенко - Буймир (Буймир - 3)
Когда чарка обошла трижды застольный круг, угрюмые лица просветлели, тревожные мысли рассеялись, волшебный напиток согрел душу, пробудил надежду.
Селивон подбадривает упавшее духом общество:
- Рано еще служить панихиду!
Гости насторожились - может, и в самом деле он что слышал или выведал, не рядовой все же человек - староста!
Селивон настойчиво твердит свое, мало того, что твердит, - убедить хочет не то людей, не то себя:
- Нет, не может того быть, чтобы красные вернулись. У немца техника! Сила... Культура... Свободная торговля... Патент! Хочешь - на базаре торгуй, хочешь - ремеслом занимайся. Сапоги тачай, портняжничай, шей, мастери! Частная инициатива... Кожевенным промыслом занимайся... только чтоб втихую. Умеючи надо жить, родниться с нужными людьми...
Пригожая молодица Перфилиха так и просияла:
- Вот спасибо вам, кум, даже от сердца отлегло, досада грызла...
Гости с сожалением поглядывали на опьяневшего Селивона: было время (было!) - на всю округу гремел, большая власть была ему предоставлена, умел подчинить себе людей, всем вокруг заправлял, люди духу его боялись; теперь ослаб человек, быстро хмелеет, несет бог весть что...
Селивон даром что захмелел, а все же примечает, что общество без особого уважения слушает его, а когда-то ловили каждое слово, такое оно весомое было, так много значило... Уж не думают ли подмять Селивона?
У гостей складывается не очень выгодное мнение о Селивоне. Ничто так не унижает человека, как беспомощность! Похоже, не староста сидит за столом, а тюфяк какой-то, придавленный податями мужичишко! Уговорил, потащил за собой, а теперь придется ответ держать!
Селивон бил себя в грудь, мотал головой на ослабевшей шее, вопил на весь белый свет:
- Мне жизни не было, я ликвидированный!
Перфилиха заикнулась было - досада, мол, берет, так Соломия огрызнулась:
- У меня у самой по горло досады, нынче у кого только нет досады?
Раздобревшая Татьяна бросила в пику куме:
- А мне горя мало: что при немцах мой верх - сын полицай! Что при советах - зять охвицер!
Сразила этим словом честную компанию. Знала, как себя обезопасить! Не каждому в жизни везет!
Игнат Хоменко хмуро покосился на жену. Еще вилами на воде писано, как дело повернется, а она уже зятем похваляется! А ну как дойдет до гестапы? А придут Советы - опять дрожи... Кто спас ефрейтора Курта, когда тот тягу дал от партизан? Все село радо было того ефрейтора в гроб загнать, но подоспел Игнат, перехватил, укрыл, перевязал руку, спас от партизан, ему даже благодарность за это вышла... Игнат ожидал, что почести и слава посыплются на него, как из мешка, смотришь, и земельки подбросят. Теперь вот хлопай глазами, когда красные придут. За сына, правда, родители не в ответе.
Тревожные, полные неожиданности события, происходящие вокруг, кому только не заморочат голову?
2
Мощные взрывы сотрясают вселенную, огненные сполохи будят ночь. Гудит, стонет земля, хата ходит, словно челн на воде. Взлетают вверх деревья, земля, вода... Наталка Снежко собственными глазами видела, как на фоне взметнувшегося пламени подняло немца, видно даже было, как он руки распластал...
...Вокруг ревут пушки, части Красной Армии обложили Буймир. Мертвоголовцы мост взорвали. Ударило так, что матица из гнезда выпала. Наталка с матерью метнулись в погреб, да недолго высидели, - кто его знает, где тебе смерть суждена. Переждем в хате... Окна завесили мешками: стекла повылетали вместе с рамами, иконы попадали. Зеркало разбилось. Под ногами черепки, вазоны, обломки. Снаряды, мины пролетают над хатой. Вражеские пушки, накрытые белыми ряднами, замаскированные камышом, стояли на токах, на дворах, под защитой хат. Снаряд пролетел совсем низко, сшиб угол, угодил в немецкую батарею.
Наталка, отвернув край мешковины, при свете пожарища видела, как автоматчики вели по огороду пленного красноармейца. На сутулые плечи падали удары автоматов. Девушка приглушенно застонала. Видно, пробрался смельчак-солдат во вражеский стан, чтобы разведать оборону, да не остерегся, и теперь...
...Чувствуешь ли ты, долгожданный, как болит за тебя девичье сердце?
Беспомощная девушка не знала, что предпринять. Как спасти бойца! Не идет ничего в голову... Металась по хате, ломала руки... Она упросит немцев... А если же нет, станет рядом и примет смерть...
Варвара Снежко, сухая, жилистая женщина, встала в дверях, вразумляла дочь... Да разве в минуту отчаяния до рассуждений? В уме ли ты? Разве спасешь? Только беды накличешь. Себя не жалеешь, так пожалей хоть мать. Хочешь, чтобы бросили в окно гранату? Коли суждено нам умереть - божья воля, а сама не лезь на смерть.
Наталка припала к окну, молила судьбу, чтобы отвела от бойца вражескую руку.
Боец, однако, не собирался умирать, сбил с ног автоматчика, бросился промеж домов, хотел перебежать улицу, да злые выстрелы уложили его в снег.
Били немецкие пушки, горело село, ветер раздувал пламя, рвались снаряды, сновали осатанелые мертвоголовцы. На взгорке распластался отважный воин.
Зазвенело, загудело в голове, потемнело в глазах, обожгло живот привычное ощущение, это уже пятая рана. Сергей упал в снег, затаил дыхание, сознание работало безотказно. Чтобы убедиться, что боец мертв, автоматчик ударил его ногою в живот. Раз, другой. Безвольное тело не подавало никаких признаков жизни.
Когда автоматчики ушли, Сергей попробовал вздохнуть поглубже, но почувствовал острую боль в груди и лишь огромным усилием воли сдержал стон. Закрыл глаза, продолжал лежать неподвижно. Стужа леденила кровь, тело заметало снегом, задубели ноги, руки. Не сгибались пальцы рук, лишь слабо шевелился большой. Раненый натянул зубами рукавицу на одну руку, другую заложил за пазуху. Зубы выбивают дробь, нет сил сдержать дрожь. Мучило опасение, - как бы не заметили немцы, добьют. Кровь омывает спину, набухает гимнастерка, холодит...
Сергею хорошо видно и слышно, что происходит вокруг. По всему селу стелется запах горелого хлеба, горят кладовые с зерном. Поняв, что им приходит конец, немцы беснуются, справляют кровавый шабаш.
Мальчишек, раздетых, босиком по снегу ведут. Из хаты выбежала девушка, бросила рваный мешок, чтобы обмотали ноги. Смерти навстречу выбежала, бедняжка, сникла, протяжно застонала - ой, горе мне...
Через дорогу, в хате разорвалась граната, выскочил хозяин, упал посреди двора, в предсмертном хрипе грозил изуверам:
- Мой сын отомстит за меня!
Немцы вели женщин с детьми, мальчуган просил мать:
- Надень на меня платок, может, не убьют...
- Они и девочек не щадят, сынок...
При свете зарева немцам видно, - кто норовит укрыться в погребе, кто прячется в окоп, зарывается в снег или пытается спастись бегством из села.
Все перемешалось в эту смертную ночь - детский плач, скорбь матерей, угрозы отцов. Словно сквозь густую пелену тумана долетел суровый голос:
- Убивай меня здесь, я твою орудию не потащу!..
С малышом на руках барахтается в снегу старик, закоченел, изнемог, выронил из рук мальчонку, тот залепетал:
- Дедусь, вы меня на печь принесли? Ой, как тепло мне...
Старик снова взял внука на руки, прижал к костлявой груди, - вместе смерть примут.
Лежит на снегу обессиленный боец... Лихорадка его бьет, остерегаться надо, чтобы не заметили автоматчики.
...Смерть не посмеет прийти сегодня. Еще слишком много горя на земле.
Соседняя хата привлекла внимание - прибежище, спасение. Эх, кабы обогреться. Что, если подползти к дверям? По двору промчались запыхавшиеся немцы, перебежали улицу. Удастся ли Сергею перебороть пятую смерть? Напрягся весь, будто закоченел, - на случай, если немец ногой пнет, задубел.
Вспыхивают ракеты, горят хаты. Наталка осторожно приоткрывает дерюжку, боец лежит пластом во весь рост на бугре, девушка кидается к двери:
- Пойду хоть мертвого возьму в хату...
Мать встала на пороге:
- Вокруг хаты рыщут немцы, застрелят.
Девушка беспомощно мечется по хате, упала ничком на лежанку, уж не думала ли передремать беду?
Недалеко от хаты, на огороде, снова стали рваться снаряды, и немцы ушли в соседние дворы. Сергей, превозмогая боль, перевернулся и пополз через двор, высматривая местечко потемнее. Оперся на локоть, приподнялся. Сильно сдавило грудь; все же встал на дрожащие от слабости ноги, добрел до стожка. Попробовал разгрести сено - нет силы в руках, не сгибаются пальцы. Упал в снежный сугроб. Опять закололо в груди. Он устроился поудобнее на рыхлом снегу. Задеревенели руки, ноги, все тело, слипались глаза, неудержимо клонило в сон, смутно брезжила мысль - засну, не встану...
Наталка выглянула в окно и замерла: боец исчез. Куда он девался? Мать тоже встрепенулась - может, и в самом деле жив боец? Разве может мать не прийти на помощь раненому воину, даже если ей грозит смерть?
Кровавый след привел к стогу, рядом в сугробе лежал боец. Он был без памяти. Не прикосновение ли теплой руки пробудило его от смерти? Наталка с матерью подняли его, поставили на ноги, бережно, чтобы не растревожить рану, привели в хату. В холодной, темной хате разве обогреешь? Наталка с плачем растирала руки, не знала, что предпринять. Боец потерял много крови, обессилел. Глотнул теплого взвара, что подала мать, задохнулся, застучал зубами, в груди у него хрипело, клокотало... Надо перевязать рану, - дошло наконец до сознания девушки, - но как? В хате простынуть может, хоть печь и топлена - мать боялась, как бы не померзли тыквы, картошка, свекла, что ссыпаны были под полом. Да и растереть надо закоченевшее тело. Шинель тяжелая, набухла кровью, обледенела. Сорочка хрустит, к телу примерзла, девушка стягивала ее с бойца - казалось, с костей кожу сдирает, - тело холодное, потемнело, дрожит. Рук ни поднять, ни согнуть, ни выпрямить. Наталка раздевала, а мать поддерживала обессиленного бойца под локти. До рук нельзя было дотронуться - окоченели, в хате отошли, болят. В боку открытая рана, побежала струйкой кровь. В груди хлюпает - ни слова сказать, ни кашлянуть, ни вздохнуть поглубже спирает дыхание, не продохнешь.
