Иван Прыжов - История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа
У великорусского народа мало-помалу сложилось новое правило жизни, что не пить — так и на свете не жить. Но, испивая да испивая, не могли не заметить, что подчас и водка не помогает, и, ухмыляясь на свою судьбу, прибавляли: «Пьём как люди, а за что Бог не милует — не знаем». Иные шли ещё дальше, и сознавались открыто: «Пьём — людей бьём, чем не живём!» И как все они ни бились, а в конце концов убеждались, что всё спасение в аптеке, где излечиваются все болезни, и шли туда гурьбами хлебнуть сиротской слезы, завить горе ремешком. Испивая, да запивая, человек начинал пить горькую, непробудную чашу, запивал на век, до самой могилы, проносился по селу отчаянный вой жены: «Чоловик пье!», и вставал на ноги страшный, чудовищный, нигде в Божьем мире неслыханный запой, и шёл он по всей русской земле, поднимая всеобщее пьянство, то тихое, разбитое и понурое, то лихое и дикое! Кабаки вызывали пьянство, пьянство вызывало запой, а от запоя лечили.
Из инородцев одни по-прежнему пили кумышку, бузу и кумыс, а другие начинали уж сживаться с русскими обычаями, варили пиво, заводили братчины. Зыряне, убравши с полей хлеб, пировали на братчинах, распивая молодое пиво, и при этом условливались о будущих промыслах. Здесь было начало новой культурной жизни инородческих племён. Вотяки с 1770 года пользовались правом варить кумышку; право это было подтверждено им в 1802 и 1806 годах. В Уставе о питейных сборах на 1807 год сибирским инородцам позволено было делать кумыс и кумысное вино, а вотякам Вятской губернии курить кумышку с условием, чтоб под видом кумышки не курили вина, за чем, сверх полицейского надзора, могут откупщики и сами иметь надзор на установленном о том порядке. Но в 1818 году, по предложению князя Лобанова-Ростовского, у вотяков отнято было право курить кумышку с предоставлением им другого права — пользоваться, наравне с казёнными крестьянами, варением обыкновенного пива и браги. Сделано же это было на том основании, что вотяки сие дозволение курить кумышку обратили в выделку настоящего хлебного вина, и если при введении с 1819 года в действие Устава о питейном сборе оставить вотякам курить кумышку, тогда они, освободясь от предприимчивого и на корысти основанного преследования откупщиков, без сомнения усилят своё корчемство, половина многолюднейшей губернии будет как бы на особом праве, а большая часть питейного сбора сделается жертвою мнимого обычая вотяков. Кумышка была строго запрещена, и за этим должны были наблюдать вся земская полиция, корчемный заседатель, окружные и волостные правления и одиннадцать кордонов, каждый из поверенного и трёх стражников.
Запрещение объявлялось следующим образом. Наезжал суд и давал правила, каких градусов должна быть кумышка, какие должно иметь для неё кадки, как надо её пить и прочее. Вотяки решительно ничего не понимали. Новые правила о том, чтоб не курить кумышку — водку, с перспективой ссылки на каторгу, для них равносильны были полному запрещению приготовлять какую ни есть кумышку, и вотяки с горя стали вешаться. Почти то же было и с пермяками, когда их лишили права варить брагу. Тех же, которые и после этого решались варить кумышку, ссылали в Сибирь, если только они не успевали вступить в сделку с откупщиком. Откупщики обязывали вотяков в течение года выбрать известную пропорцию вина и тогда уж не стесняли их в варении кумышки. Везде, где только жили инородцы, были заведены кабаки, инородцы спивались. Кастрен,[191] путешествуя в 1838–44 годах по северной полосе России, приехал на Мезень и стал отыскивать себе учителя самоедскому языку, но не мог найти. «На всё селение, — пишет он, — напала страсть к пьянству. Я выбрал трезвейшего из всех, но и он оказался решительным пьянюшкой; попробовал взять самоедку, но и она не выдержала дня. Вызвав из кабака всех бывших там самоедов, я объяснил им содержание моих бумаг и требовал, чтоб мне представили в учителя самого трезвого человека. Его привели ко мне, но выведенный им из терпения, я вытолкал его за двери, и вскоре затем я увидал его близ кабака лежащим на снегу в бесчувственно пьяном положении… Он лежал здесь не один: всё снежное поле вокруг бахусова храма было усеяно павшими героями и героинями. Все они лежали ночью, полузанесённые снегом. Здесь царствовала тишина могильная, тогда как в кабаке раздавались неистовые крики, но отнюдь не брани и не драки, напротив, все находившиеся там были в самом весёлом и дружелюбном расположении. По временам из кабака выходили полупьяные мущины с кофейником в руках, с величайшей осторожностью бродили по снегу, боясь пролить драгоценный напиток, и внимательно осматривали каждого из спавших товарищей, очевидно, отыскивая мать, жену, невесту, или кого-либо из дорогих сердцу. Отыскав желанную особу, они ставили кофейник на снег, повертывали лежавшего навзничь, всовывали рыльце кофейника в рот своего любимца и выливали упоительную влагу в его горло. Затем они снова обращали его вниз лицом и тщательно укрывали сие последнее, чтоб обезопасить его от мороза».
«Когда мы приехали на свадьбу, — продолжает Кастрен, — все уже были угощены порядочно. Многие лежали на открытом воздухе без чувств, с открытою головою, уткнутою в снег, и ветер обсыпал их снегом. Здесь нежный супруг ходит от одного лежащего к другому, ищет свою супругу, находит, берёт её за голову, оборачивает её спиной к ветру, и ложится рядом с нею, носом к носу. Там другой ходит с кофейником в руках, ищет свою возлюбленную и, найдя, вливает ей в горло несколько водки; третий наталкивается на своего недруга, даёт ему несколько тузов и бежит. Далее бедного опьяневшего кладут на сани, привязывают его к ним, а его оленя к задку своих саней, и уезжают. Между тем, в чуме, среди совершенно опьяневших, лежал и жених, и была уж немного пьяна и сама невеста, ребёнок лет тринадцати».[192]
Спустя двенадцать лет, проезжал по этим же местам другой путешественник, Максимов,[193] и нашёл то же самое. «В жалких и печальных городах Поморья, — говорит он, — первое место принадлежит разбитным усатым господам с размашистыми лошадиными манерами, с волосами, стриженными в кружок по-русски. Это — винные управляющие и ревизоры! В спаивании инородцев им помогает русское население с нечеловеческими и с нехристианскими чувствами». Максимов рассказывает со всеми подробностями, как зырянин спаивает самоеда, и потому, куда бы он ни приехал, везде находил одну лишь вопиющую бедность и повсюду слышал одно и то же:
— Где ваш отец?
— На кабак пошла.
Переехал Кастрен в Сибирь и у сибирских самоедов нашёл то же самое страшное пьянство. 5 марта 1846 года он писал из Томска: «Масленицу я провёл в деревне Молчановой, где меня поместили в верхнем этаже обыкновенного кабака. Здесь, в продолжение всей разгульной недели, я ни днём, ни ночью не имел покоя от шумливых пьяниц. Молчаново — небольшая деревня, окрестная страна бедна и редко заселена самоедами, но, несмотря на то, продажа вина производилась в таких огромных размерах, что кабак в один день выручал почти 1800 рублей. Поэтому можно составить себе понятие о пьянстве в Сибири».
Новым положением 1863 года кумышка вотякам была разрешена с условием, чтобы они перегоняли её только раз и чтоб посуда для перегонки оставалась старая, без всяких улучшений. Вотяки были совершенно счастливы. «Неужели, — говорили они, — кордонный больше не приедет! Кордонный ушёл, что это такое!» Но винокуренные заводчики не преминули сделать донос, что-де от этого позволения курить кумышку казна должна лишиться по крайней мере 150 000 рублей, ибо, если б вотяки Вятской губернии не варили кумышку, то они должны были бы покупать ежегодно по ведру водки, а у вотяков, кроме того, пьют и женщины.
Глава XXI
Последние времена откупов
Общества трезвости
По всему государству слышались жалобы на откупа, которые наконец приняты были в соображение, и в Петербурге была наряжена следственная комиссия; но на торгах 1850–59 годов откупные цены поднялись с 52 до 160 миллионов. По отчётам Министерства юстиции, число подсудимых по нарушению Устава о питейном сборе только по делам, бывшим на рассмотрении уголовных палат и равных им мест, в десятилетие от 1840 по 1850 год простиралось до 60 480 человек, то есть по 6048 человек ежегодно. В некоторых губерниях (Смоленской, Орловской, Курской) число виновных против питейного устава составляло около трети числа всех подсудимых. В Вятской губернии в 1853–58 годах число подсудимых по питейным делам доходило до 13 420 человек, то есть по 2237 человек ежегодно. По отчётам Министерства внутренних дел в 1858 году из арестантов, содержащихся в тюрьмах, только 226 человек были виновны в корчемстве, но из книги «Сведения о питейных сборах» видно, что в 1858 году общее число подсудимых по питейным делам простиралось до 110 976 человек, и собственно по нарушению Устава о питейных сборах и акцизах — 5421 человек. Сообразно этому увеличению числа корчемников и нарушителей питейного устава, а вместе с тем пьяниц и бедняков, увеличивалось и общее число арестантов. По отчётам Министерства внутренних дел в 1845 году арестантов считалось 176 239, а в 1855 году уже 324 391 человек. В Комитет министров Киселёв подал мнение об откупах, и вследствие этого приняты были следующие меры: так как пивоварение у крестьян производится в размере несколько большем только в храмовые праздники и во время полевых уборок, то на сей раз ограничиться дозволением варить пиво в котлах только на эти случаи; запрещено держать в питейных домах по уездам кушанья, кроме холодных закусок; предоставлено местному начальству не дозволять казённым крестьянам вход а питейные дома в неуказанное время и иметь наблюдение за исполнением со стороны откупщиков правил о продаже питей и так далее.
