Олег Черенин - Шпионский Кёнигсберг. Операции спецслужб Германии, Польши и СССР в Восточной Пруссии. 1924–1942
В соответствии с отдельным положением данного документа, доведение до советского командования выгодных германской стороне сведений было возложено на органы германской разведки, имеющие соответствующие возможности. В целях сокрытия планов по подготовке нападения на Советский Союз и внесения путаницы в работу советской разведки по установлению группировок войск вермахта германское командование предпринимало дополнительные меры, включая локальные перемещения своих воинских частей и соединений в непосредственной близости от границы[337].
Реализованные германскими спецслужбами мероприятия значительно затруднили работу советской разведки по выявлению истинных намерений германского командования и повлияли на характер направленной руководству СССР информации.
Подводя некоторый итог сказанному, можно сделать вывод о том, что низовые аппараты советской разведки (зарубежные резидентуры внешней и военной разведок, территориальные органы безопасности, оперативно-тактические разведаппараты военной и пограничной разведок), несмотря на все свои ошибки и недостатки, в тех сложных условиях сделали все от них зависящее, чтобы представить в вышестоящие инстанции правдивую и достоверную информацию о ходе подготовки нападения Германии на СССР. Пусть эта информация была противоречивой и не особенно доказательной, ее недостатки были бы компенсированы качественной аналитической работой информационных служб разведки, но только в том случае, если бы к этому была бы добрая воля, исключавшая проявления волюнтаризма и нездоровой «конъюнктурщины».
Но в централизованных аппаратах военной и внешней разведок действовали свои законы, обусловленные сложившейся практикой и тем самым пресловутым «личностным фактором», когда только за руководством было последнее слово в трактовке получаемой снизу информации (вспомним выводы Голикова, резолюции Берии). Следствием этого становилась порочная практика «приглаживания» острых сведений, элементы «очковтирательства», соседствующие с должностными преступлениями, и т. д.
Как ни парадоксально это звучит, накануне войны советская разведка, несмотря на все свои успехи и недостатки, в целом сработала «вхолостую». Но это не ее вина, а беда. Реальная значимость разведывательной информации определяется не субъективными оценками даже сверхпрофессиональных сотрудников разведки, а только тем, как она реализуется в высших руководящих инстанциях государства и его вооруженных сил. Даже самая ценная разведывательная информация не сможет оказать влияние на принятие важных политических решений, если руководство государства допускает ошибки при ее использовании (или неиспользовании). Это, кстати, относится не только к Сталину. История знает множество примеров, когда «сверхценная» информация оставалась нереализованной по причине отсутствия политической воли у руководства стран, подвергшихся агрессии. Достаточно вспомнить эпизод, когда примерно в аналогичных обстоятельствах подготовки Германии к нападению на Францию французская разведка через своих голландских коллег получила исчерпывающие сведения о сроках, планах, силах и средствах, предназначенных к войне, и не смогла убедить свое правительство в реальности германской угрозы[338].
Из всего сказанного можно сделать вывод, что разведка никогда не бывает эффективней политиков и военных, на которых она работает.
В нашем случае ценность полученных накануне войны сведений о составе группы армий «Север», да и всей группировки вермахта на Востоке оказалась минимальной не столько за счет допущенных фактических ошибок, сколько за счет отсутствия политической воли Сталина принять адекватные меры по сдерживанию агрессора.
Как известно, советские войска в Прибалтийской стратегической оборонительной операции понесли летом 1941 года ряд серьезных поражений, в результате которых войска группы армий «Север» за 18 дней боев сумели продвинуться на глубину до 450 км. Были утрачены огромные запасы материальных ценностей, в боях и при отступлении потеряны тысячи танков, самолетов, орудий. Части и соединения Северо-Западного фронта безвозвратно потеряли около 80 тысяч человек кадрового состава. Характерным пейзажем кинохроники того времени стали уныло бредущие в немецкий тыл тысячи советских военнопленных на фоне брошенного вдоль дорог тяжелого вооружения. Такую цену заплатила Красная армия за ошибки своего Верховного командования.
После этих событий Восточная Пруссия непосредственно как объект разведывательного изучения теряет свое значение вплоть до 1944 года, когда в ходе стратегического контрнаступления советские войска вновь подошли к ее границам. Но этот вывод не распространяется на деятельность советской разведки по отслеживанию обстановки на транспортных магистралях, проходящих по ее территории. Уже летом 1941 года в Польшу было десантировано несколько разведывательных групп с задачей изучения характера грузоперевозок и состава воинских частей, дислоцированных в Восточной Пруссии и генерал-губернаторстве. Одной из наиболее результативных была группа «Михай», организационное ядро которой состояло из пяти польских офицеров под командой капитана Миколая Арцишевского. Крайняя граница северного участка ведения разведки включала в себя районы Гдыни, Данцига, Торуня, Каунаса. Задачи по ведению разведки севернее этого «пояса» выполняли другие советские разведгруппы.
Несмотря на сложности, за относительно короткий промежуток времени группа «Михай» сумела создать разветвленную резидентуру, включившую в себя несколько десятков агентов, в основном из числа польских железнодорожников. В условиях продолжавшегося немецкого наступления в 1941–1942 годах группа «Михай» сумела обеспечить советскую разведку большим объемом сведений о воинских перебросках по магистралям генерал-губернаторства и Восточной Пруссии. Активная разведывательная работа резидентуры «Михай» продолжалась вплоть до середины 1943 года, когда в результате противодействия германской контрразведки ее ядро было ликвидировано, а сам капитан М. Арцишевский погиб[339].
Кроме чисто информационной работы советская разведка использовала территорию Восточной Пруссии для заброски в центральную Германию отдельных разведчиков и агентурных групп. Так, в ночь с 16 на 17 мая 1942 года в районе Алленштайна на парашютах была сброшена группа советских разведчиков, состоявшая из германских интернационалистов: Эрны Эйфлер, Вилли Бернера, Эрвина Пандорфа, Вильгельма Феллендорфа. Они были заброшены в глубокий немецкий тыл с задачами восстановления утраченной связи с довоенной агентурой и создания новой подпольной разведывательной организации. К сожалению, их миссия выполнена не была в связи с арестом большинства членов группы[340].
Вместо заключения
Исторические факты свидетельствуют, что до завершения Сталинградской битвы вермахт был, без всякого сомнения, лучшей армией в мире. В ходе молниеносных военных кампаний им были сокрушены вооруженные силы Польши, Франции, Бельгии. Голландии, Дании, Норвегии, Югославии, Греции. Если военный потенциал последних шести государств заметно уступал Германии, то армия Франции вместе с экспедиционным корпусом Великобритании до мая 1940 года по своим боевым возможностям как минимум ему соответствовал.
Как могло случиться, что победоносная армия Первой мировой войны, которая успешно выдерживала натиск германских войск в 1914–1918 годах, прекратила сопротивление на пятой неделе боевых действий? Ответ на этот вопрос следует искать не только в просчетах французского командования в планировании оборонительных кампаний, которые, кстати, также стали возможны по причине недооценки наступательных возможностей вермахта, и не в ошибках правительства и командования в реализации качественного французского «разведпродукта». Ответ на вопрос о причинах разгрома Франции следует искать просто в абсолютном превосходстве вермахта как самой совершенной армии в мире, важными элементами конструкции которого были разведка и контрразведка.
Красная армия тоже с начала войны и вплоть до Сталинграда несла поражения (кроме важных, но промежуточных побед под Тихвиным, Москвой и т. д.). Но в отличие от военных кампаний на Западе, сопротивление вермахту в СССР нарастало по мере его продвижения в глубь страны. Для этого ей пришлось мобилизовать все свои возможности к ведению вооруженной борьбы. Красная армия несла огромные потери в технике и живой силе, и только путем неимоверного напряжения сил победа была вырвана у немцев из рук в Сталинграде.
В это же самое время подвергшиеся оккупации европейские страны почти полностью утратили волю к сопротивлению. В Чехословакии выражением протеста против оккупантов был траурный цвет одежды рабочих, трудившихся на заводах в интересах Рейха, а в совсем еще недавно мощной и воинственной Франции сопротивление ограничивалось отдельными актами саботажа и диверсий, причем большинство из них было инициировано извне спецслужбами Великобритании и США. Если бы не борьба с нацистами «Свободной Франции», участие воинских формирований Польши, Дании, Голландии, Норвегии, Чехословакии в боевых действиях на стороне антигитлеровской коалиции, эти страны навсегда покрыли бы себя позором как союзники Гитлера. Об этом долгое время не принято было вспоминать, чтобы лишний раз их не обидеть в силу политической конъюнктуры. Но в последнее время в странах Европы, особенно Восточной, все отчетливее прослеживается устойчивая тенденция пересмотра итогов Второй мировой войны. При этом мотивы у отдельных государств несколько различаются. Если для прибалтийских стран политические провокации в виде переноса памятника Солдату-освободителю, чествование военных преступников из национальных легионов СС служат средством поддержания, если так можно выразиться, «национальной идентичности» в противостоянии с Востоком, то для чехов, венгров, французов и других участие в антироссийских политических демаршах с поправкой на «национальную специфику» является одним из способов «отбелить» свою подчас грязноватую историю сотрудничества с нацистской Германией в годы войны.
