Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Вы держали бумаги в сейфе?
- Точно так. В сейфе Волжско-Камского банка.
- При изъятии у вас было обнаружено бумаг в общей сложности на двести двадцать тысяч?
- Двести двадцать одну пятьсот.
- И вы показали, что этим исчерпывается весь ваш капитал?
- Именно, что исчерпывается.
- Но у вас была еще лавка? Магазин на Верхнем базаре, москательный будто? Из чего собственно образовался ваш капитал в бумагах?
- Вот из этой самой лавки и образовался.
- То есть как?
- То есть так, что лавка была продана, а бумаги куплены.
Мешков говорил в разочарованном и даже оскорбленном тоне. Утрата первоначальной темы, обещавшей установить в разговоре доверительность, огорчила его, а размышления о потере состояния вызвали колючую досаду.
- Вы не обижайтесь, что я ворошу ваше счетоводство, - с улыбкой сказал Рагозин, словно читая в душе Меркурия Авдеевича. - Только вам придется поделиться со мной попространнее.
- Да уж с меня все сняли, до исподних - чем же еще делиться?
- Не так жестко, не так жестко, - мягко придержал Рагозин.
- Вы задайте вопросы, Петр Петрович, я отвечать не отказываюсь. Только не меня корить жесткостью.
- Чувствую. Но и вы чувствуйте, что я пригласил вас не пререкаться. Расскажите, в чем состояла ваша собственность - денежная, недвижимая, товарная. Да поточнее. Все будет проверено.
- Извольте, - уступчиво согласился Мешков. - Мне таить нечего. В шестнадцатом году торговые дела, вам известно, как покосились, и мало стало надежды, что поправятся. Под влиянием этого беспокойства решил я лавку ликвидировать и скоро продал ее. Выручил я больше, чем ожидал, - сто восемьдесят тысяч. Но это оттого, что деньги стали совсем не те, против довоенных. Еще перед этим уступил я одному купцу ночлежный дом, да лабаз у меня был, канатный амбар, если помните. Гнилье одно, на слом пошло. Деньгами до этого у меня ничего не было, все в обороте. Так и получилось, что перед самой революцией привел я все хозяйство к общему знаменателю.
- А знаменателем что было? Банк? - спросил Рагозин.
- Точно так. Банк.
- У вас ведь еще городское место было, земля?
- Место было, верно. Да на месте ничего не было. А теперь и места нет. Земля-то стала государственной?
- Ну, а дом?
- Что же дом, Петр Петрович? Дом отошел по муниципализации.
- Ну, а вот в сейфе вашем ничего не оказалось, кроме "Займа свободы". Что же, вы до революции обращали все в деньги, а потом все деньги так в один заем и вбухали?
- Все до копейки, - вздохнул Мешков и основательно, как после бани, утерся платком.
- Почему же этакое безрассудство? Все деньги - в одну эту "свободу", а?
- Я вам сознаюсь, Петр Петрович. Меня взяли уважением. Уважение мне было оказано такое, что я из рук кормовую лопатку выронил. Директор банка напустил на меня мороку, будто только он сам да я с ним - люди деловые, дальновидные. После революции должна была будто прийти победа над германцем, а за победой - подъем коммерческих дел. "Свобода" непременно укоренится, и с новым займом никакие бумаги, наипаче деньги, не пойдут в сравнение. Мы с вами, Меркурий Авдеевич, сказал директор, на процентах с "Займа свободы" как на граните будем стоять... Вот и стоим!
- На "свободе", значит, просчитались? - улыбнулся Рагозин. - Керенский подвел?
- Вам виднее, Петр Петрович, кто подвел. Я в политике не разбираюсь.
Они сосредоточенно замолчали. Вдруг отчетливо, но гораздо тише прежнего, Рагозин сказал:
- А я в политике малость разбираюсь... Золотом у вас ничего не было?
Он в упор глядел на Мешкова.
Меркурий Авдеевич развел руками.
- Ваша власть, хоть матрасы вспорите.
- Ну, - сказал Рагозин и поднялся, - матрасы ваши ни к чему, а книги банковские у нас в руках, они скажут, все ли так обстояло, как вы докладываете. Пока я вас не задерживаю.
Наполовину тоже поднявшись, Мешков, однако, не распрямился, а так полусогбенно и спросил:
- А потом что же - задержите?
- Нет, почему же, если вы на все ответили откровенно?
- Петр Петрович! Как на духу! Да и что от вас скроешь? Вы вон на мне все подоплеки вывернули: и ренту мою, и дом, и лавку припомнили. Да и зачем мне вас подводить? Я от вас худого не видел, а к вам всегда с симпатией.
- Ладно, ладно, - кивнул Рагозин.
- Правду говорю. Никогда о вас слова обидного не проронил. А ведь сколько из-за вас пострадать от охранки пришлось, когда в моем доме подполье обнаружили, а вы скрылись...
- Пострадали? От охранки пострадали? - с неожиданным хохотом перебил Рагозин. - Из-за меня, грешника? Эка вы, бедняга!
Он хохотал, то отталкиваясь от стола кулаками, то наваливаясь ими на край, и слезы истового веселья лучились в его сжатых глазах.
- Я вас, выходит, тоже... тоже подвел! - выталкивал он со смехом. - Не один... Керенский!
И у Мешкова будто блеснули слезы, но жар отхлынул с его лица, он стоял изжелта-бледный, все еще преклоненный, высоко вздернув потерявшие грозу брови.
Тут постучали в дверь, и Рагозин крикнул:
- Да, да! Заходите... Не думал не гадал, а подвел, что поделаешь! продолжал он раскачиваться, смеясь.
Вошли двое мужчин с пиджаками через руку, в узеньких поясках, похожие на теннисистов, и девушка в белой блузке и короткой шотландковой юбке. Открыв дверь, они словно впустили в комнату добрый пай уличного горячего света - так вспыхнули в кабинете их рубашки, на одном голубая, на другом персиковая, чертовски утонченного оттенка, и даже гладко бритые лица мужчин были как-то по-особому светоносны. В том, как пришедшие поклонились и стали близиться к столу, заключалось соединение почтительности с уверенностью в самой, однако, благородной пропорции. Рагозин, еще не переключившись со смеха на другой лад, успел себе отметить: ишь, вальяжные! - и сказал Мешкову:
- Все-таки я вас меньше подвел, чем "Заем свободы", ей-богу. Давайте на том кончим.
Но Меркурий Авдеевич будто не вполне внял этому отпущению. Нечто отдаленно обидное почудилось ему в посетителях, которые не дали довести визит до какого-нибудь смягченного конца. И сейчас же он услышал знакомую атласную распевку:
- Артист Цветухин, - проговорил человек в голубой рубашке и, указывая на персиковую, добавил: - Пастухов. - А потом притронулся к голому локтю девушки и сказал пониже: - Моя ученица.
- А, как же! - ответил Рагозин и пригласил садиться, показав и на тот стул, у которого еще стоял Мешков, точно Меркурий Авдеевич вовсе не мог собою отнять никакого пространства.
Наступила маленькая пауза, пока рассаживались, и Мешкову пришлось отшагнуть в сторону, чтобы уступить Пастухову дорогу к стулу. Они совсем близко сошлись, и Меркурия Авдеевича осенило некоторое посмеление.
- Запамятовали? - спросил он у Пастухова.
Александр Владимирович, в момент самооткровенности, давно признал, что хорошо припоминает только тех знакомых, в которых у него могла быть нужда. А Мешкова он и правда забыл. Помигав на него, он оборотился к Рагозину, как бы спрашивая - какая цена этой захудалой бороденке? Рагозин решил дело недвусмысленно: он мотнул Мешкову головой и сказал:
- До свиданья. Я вызову вас, если понадобится.
Мешков поклонился в ответ Петру Петровичу, а затем поднял голову и остро глянул на Пастухова из-под бровей, снова обретших обычную свою грозу.
- Сравняли теперь знатных с незнатными, - выговорил он в глубокой укоризне, - пора гонор за пазуху спрятать. Учитесь у них (он повел бровями на Рагозина). Поважнее вас будут...
Тогда вдруг к нему подошла девушка.
- Здравствуйте, Меркурий Авдеевич. Я вас, простите, только сейчас узнала. Я - Аня Парабукина.
Он негромко и непонятно хмыкнул, точно ему помешала внезапная хрипота, и осторожно потряс в своей пригоршне ее длинноватую тонкую руку. С ним сейчас же поздоровался Цветухин, немного сконфуженно наклонил голову Пастухов, и все безмолвно смотрели ему в спину, пока он, пошатываясь, не исчез из комнаты.
- Вот, товарищ Рагозин, - заговорил Цветухин проникновенным голосом, мы к вам по важному делу. Нам встретился на улице Александр Владимирович, и я его пригласил себе в союзники.
- Слушаю.
- Позвольте без предисловий, чтобы, как говорится, взять быка за рога.
- Попытайтесь... - прищурился Рагозин.
- В том смысле, чтобы сразу деловым образом...
- Понимаю.
- Видите ли, мной организована в городе драматическая студия, которая...
В эту минуту распахнулась дверь, и Кирилл Извеков крикнул из приемной через всю комнату:
- Петр Петрович, можешь ко мне в кабинет, на два слова?
- Заходи, заходи, - ответил Рагозин, кругло обводя рукой своих посетителей, - видишь, у меня...
Но Кирилл уже разглядел гостей и сразу вошел.
- Целый клуб, - сказал он, прикрыв пальцами улыбку, и, направляясь к Аночке, сбавил шаг.
Цветухин смотрел, как Аночка здоровалась с Извековым: она, по гимназической выучке, еще не могла спокойно усидеть, когда к ней подходил старший. Но тут сдержала себя и, может быть, поэтому дала руку с преувеличенной женственной грацией.
