Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Дорогомилов? - повторил он, крепко растирая лысину ладонью. Арсений Романович Дорогомилов? Он здесь?
- Нет, не здесь, - вдруг заспешил Павлик, - он у себя на службе. Мы ему ничего не говорили, потому что он ни за что не хочет идти к вам, и мы пошли одни, вот Витя и я.
- Не хочет ко мне? Что с ним случилось?
- С ним еще не случилось. А мы боимся. Потому что к нему приходил военный и грозился выселить из квартиры. И с библиотекой, и со всем.
- С библиотекой? - почти крикнул Рагозин. - Что за история! Значит, он жив? И все там же, со своей библиотекой? Ну, скажи пожалуйста! Ах, черт!
Он схватил стул, потом другой, третий, составил их в ряд, взял мальчиков за руки, посадил на крайние стулья и сел посередине.
- Ну, ребята, рассказывайте все по порядку.
Рассказывать мальчикам было нечего - они уже все выложили. Они не хотели дать в обиду Арсения Романовича - в этом состояло дело. Зато они знали решительно каждый гвоздик в старом жилище Дорогомилова и о каждом шаге его могли повествовать сколько угодно. И чем дольше они говорили, тем явственнее видел себя Рагозин на диване между книжных полок перелистывающим, в безмолвии, потрепанные страницы или помогающим мыть посуду косматому, всегда слегка возбужденному человеку, который надевал на сюртук клеенчатый фартук и, орудуя мочалкой, критиковал французские социальные утопии с таким пылом, будто они давно осуществились на земле и нанесли ему личный вред. В памяти Рагозина встала отчетливо эта странная фигура в шляпе и несменяемом сюртуке, какой она высилась на берегу в предрассветном лиловом мраке. Рагозин, сидя в лодке, перебирал руками борты скученных дощаников и шлюпок, чтобы неслышно выйти на свободную воду, и уже когда провел лодку под пристанные мостки и обошел липкий от смолы борт пристани, снова последний раз приметил на берегу черный силуэт и над ним прощально размахиваемое круглое пятно шляпы, похожее на живую мишень в ночи. В неведомый путь уносила тогда Рагозина Волга, и он оставлял на произвол неизвестности все родное - Ксану, ожидавшую мальчика, старых друзей, опоясанный подковой холмов незримый спящий город.
- Скажи пожалуйста, Арсений Романыч все такой же! - повторял он, слушая мальчиков.
Едва только они появились в кабинете, Рагозин почувствовал, как настойчиво заторкалось сердце. Его больше привлек Павлик - разящим своим взглядом, жизнерадостной рыжизною, вздернутым, как видно, чутким носом. Рагозин все оборачивался к нему со своим восклицанием - скажи пожалуйста! и все думал - похож ли на этого рыжика маленький Рагозин, которого он непременно начнет разыскивать, непременно найдет, вот только немножко бы навести порядок на службе.
- Сколько тебе лет? - спросил он Павлика.
- Одиннадцатый. Я старше Вити.
- Старше Вити, - медленно сказал за ним Рагозин. - И старше еще одного мальчика.
- Какого?
- Одного такого... Такого, как ты, - засмеялся Рагозин.
Он положил руку на его плечо, слегка помял пальцем это худенькое, с острой ключицей ребячье плечо и помолчал. Потом выпрямился, поднимая вместе с собой обоих мальчиков, и расставил по местам стулья.
- Вот что, друзья, Арсений Романыч может не тревожиться. Никто его не выселит. А если кто обеспокоит, сейчас же прибегите ко мне. Да пусть он тоже зайдет. Скажите - я его хочу видеть. А заупрямится, так я и сам приду!
Он сложил все их четыре руки в своих и сильно тряхнул, так что оба они вдруг расхохотались.
Он закрыл за ними дверь и, присев на подоконник, минуту смотрел через распахнутую раму на город. Крыши и верхушки деревьев были остро очерчены слепящим светом, и весь небосвод дышал безжалостным жаром.
- Нет, - сказал он вслух, отходя от окна, - не половлю больше, наверно, не половлю! Какое там - рыбалка!..
Павлик, прытко шагая по коридорам, говорил:
- Попробуй теперь кто тронь Арсения Романыча! Правда?
- Попробуй тронь! - запальчиво вторил Витя. - Тронешь!
Они сбегали по людной лестнице, то расходясь, то сближаясь, чтобы не столкнуться со встречными; когда у самого выхода их удержал оклик: "Витя!" - они чуть не налетели на Меркурия Авдеевича.
Мешков потянул внука за рукав.
- Ты что здесь?
- Мы... это самое... - сказал Витя, от смущения оборачиваясь к Павлику.
- Мы ходили... нас послал Арсений Романыч. В сороковую комнату, воинственно ответил Павлик и тоже потянул к себе Витю, словно беря его под защиту.
- В сороковую?
Меркурий Авдеевич кое-как утер вспотевшее лицо.
- Ну, что он?
- Кто? - не понял Витя.
- Да ведь в сороковой-то этой - Рагозин? Как он? Ничего? - с опаской выспрашивал Мешков.
- Ого! - в восторге дохнул Павлик. - Как бы не так, ничего!
- Злобен?
- Еще какой добрый, - сказал посмелевший Витя.
- Он, кому не надо, не спустит, - сказал Павлик.
- Эх, младость неразумная! Мне бы на ваше место! - пожалел Меркурий Авдеевич. - Ступай-ка себе, Паша, своей дорогой. Куда тебе надо. А ты, внучок, пойдешь со мной.
- Зачем?
- Покажешь мне эту самую сороковую комнату. Да подождешь, пока я оттуда выйду... Коли выйду...
Он повел Витю за руку.
Ожидая в приемной, когда пригласят, он снял свою соломенную, в прошлом шоколадную, а теперь сиреневую шляпу и дал ее держать Вите. Ему хотелось расспросить внука подробнее, но во рту пересохло, то ли от жары, то ли от волнения, и невозможно было отвлечь внимание от двери, которая вот-вот должна была его поглотить. Витя скучал и, не вытерпев, жалостно проскулил:
- Дедушка, я пойду-у...
Но дедушка только потряс головой и сжал его пальцы на шляпе, чтобы он ею не вертел.
И вот произнесено до странности чуждо прозвучавшее имя:
- Гражданин Мешков.
Он подскакивает на скамье и меленько перебирает ненадежными в коленях ногами. Остановившись при входе, он низко кланяется туда, где виден стол. Это он обдумал раньше: голова не отвалится. Если Рагозин его узнает, то глядишь - поклон придется по душе: ага, подумает он, Мешков-то покорился! Если не узнает, скажет: ишь ведь какие все-таки эти канальи купцы благовоспитанные!
- Пожалуйте, присаживайтесь, - слышит он и не может не изумиться: до чего вежливо, до чего обходительно - уж не изменил ли в самом деле слух?
Рагозин следит за Мешковым без напряжения, словно бы утомленно преодолевая посторонние мысли. Но глаза его ясно светятся под насупленными бровями. Он знает, кто перед ним. Стараясь сломить произвол бесконечных запутанных дел, он прорубает в нем свои плановые главные направления, как просеки в тайге. Это тоже его долг и его привычка - вмешательство в события. Он не хочет плыть с потоком, он либо режет его поперек, либо круто берет против воды. Прочитывая списки владельцев сейфов, Рагозин наткнулся на фамилию Мешкова, вспомнил не слишком обширное, но плотное хозяйство Меркурия Авдеевича и вызвал его в числе первых собственников, былые богатства которых собирался проверить.
"Не тот, нет, уже не тот, что прежде", - думает Рагозин, всматриваясь в осунувшееся, будто безлюбовно запущенное лицо Мешкова, и напрямик говорит:
- Мы ведь с вами знакомы.
- Да что вы? - удивляется Меркурий Авдеевич.
- Помните, у вас в надворном флигеле стоял квартирант Петр Петрович?
- Петр Петрович? Батюшки! Да неужто это вы?
Мешков приподнимает руки так, что правая оказывается над столом, примерно с курсом на середину, где могла бы встретиться с неподвижной рукой Рагозина, если бы тот пожелал ею шевельнуть. Меркурий Авдеевич на секунду замирает в положении парящей птицы, прикидывая в уме - захочет или не захочет старый знакомец поздороваться, и уже намеревается сложить неуверенные свои крылья, но Рагозин, наклонившись, захватывает его пальцы и коротко пожимает. Видно, все-таки дружелюбного склада человек. Да и речь такая располагающая:
- Да, понимаете ли, какая история. Меняются времена.
- Истинные слова, Петр Петрович. Меняются. А вы, значит, слава богу, здравствуете? Мы-то думали про вас, думали...
- Да неужели думали? - тоненько усмехнулся Рагозин, подвигая вверх один ус. - Это в каком таком рассуждении думали?
- С супругой с моей, покойницей, о вас нет-нет да и потужим: хороший, скажем, бывало, человек, Петр Петрович, справедливый.
- Умерла, значит, супруга? - мимолетно говорит Рагозин и прибавляет: Моя вот тоже.
- Да что вы! - поражается Мешков. - Такая была славная женщина. Мы ведь страсть как тогда по ней убивались.
- Убивались? - сурово спрашивает Рагозин.
- А как же? Увели-то ведь ее тяжелой. Должна ведь была наследника вам принести. Может, и родила? Не слышали?
- Не слышал, - еще суровее и как-то слишком врастяжку отвечает Рагозин, но сразу затвердевшим голосом словно подмененного человека произносит: - Вызвал я вас, чтобы опросить насчет капиталов. Финансовый отдел интересуется общей суммой вашей собственности.
- Интересуется? - переговаривает Мешков вдруг почти с заигрыванием. Чего же теперь интересоваться? Капиталы-то не у меня.
