Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Вон он где, союзник-то! - сказал Рагозин. - Тратить народные деньги на журавля в небе меня не уговоришь.
Аночка быстро привстала.
- Но вы же слышали - мы совсем не журавль! Обыкновенная любительская синица в кулаке Егора Павловича!
- И синица меня не уговорит, - улыбнулся Рагозин.
- Ведь все так просто! - воскликнула Аночка, оборачиваясь к Кириллу, уверенная, что найдет опору. - Представление о каком-то журавле получается оттого, что спор поехал бог знает куда! Зачем спорить о том, что когда-то будет с искусством или чего с ним не будет? Будущее всякий видит по-своему. А вы посмотрите, что сейчас уже есть, и все станет ясно. Есть совершенно новый молодой театр. Это можно сказать без скромничанья.
- Красноармейцам ваш театр понравится? - спросил Рагозин.
- Конечно!
- А на фронт вы с ним поедете?
- Конечно! Егор Павлович, поедем ведь?
- Это одна из наших целей! - тотчас подтвердил Цветухин.
- Да я просто убеждена - если вы посмотрите, как мы репетируем, так сразу и дадите денег!
- Непременно даст! - весело выкрикнул Кирилл.
Рагозин нахмурился на него, сказал тихо:
- Ты меня в это дело вштопал, так теперь я уж хозяин: на ветер деньги пускать не намерен.
- Честное слово, я ни при чем, я только проголосовал за тебя со всеми... И ты вникни хорошенько, дело не пустяковое. (Кирилл опять подошел к столу.) Товарищ Пастухов нам не ответил, поработает ли он для революционного спектакля?
- Пока меня еще не осенило подходящей темой, - ответил Александр Владимирович любезно.
- А если мы вам подскажем?
- Подскажете... замысел?
- Да.
- Вероятно, не подскажете, а... закажете?
- Назовите так.
- Замысел художника - это его свобода.
- На вашу свободу не посягают. Но не найдется ли в ее пределах нечто такое, что понравилось бы молодому театру? Ведь ваши прежние пьесы кому-то нравились?
- Они нравились публике.
- Надо думать, вы немного зависели от того, кому нравились. Сейчас явилась другая публика.
- Вы хотите сказать - я теперь буду зависеть от вас?
- Очевидно, если ваши новые труды понравятся новой публике.
- Устанавливая зависимость, вы меня лишаете свободы.
- Это прежде всего касается ваших бывших заказчиков, которых я лишаю свободы ставить вас в зависимость.
- И берете эту свободу себе?
- Она мне принадлежит. Это - мой вкус.
Пастухов слегка передернул плечами и проговорил с той наставительной интонацией, в какой преподносится басенная мораль.
- Это было больше десяти лет назад. Я был новичком в искусстве и довольно много ходил по разным кружкам и собраниям. Однажды меня привели на совещание редакции "Золотого руна". Хозяином его был известный и вам Рябушинский. Чем-то он был рассержен и заявил примерно так: "Я вполне убедился, что писатели то же, что проститутки - они отдаются тому, кто платит, и если заплатить дороже, позволяют делать с собой что угодно..."
- Ну, вы великолепно поддерживаете меня! - перебил Извеков.
Пастухов испытующе помедлил.
- Ведь вы не хотите сказать, что ваш взгляд совпадает с Рябушинским?
- Я хочу сказать, что мы вас освободили от рябушинских!
- Благодарю вас. Позвольте мне воспользоваться освобождением.
- Пожалуйста, - сказал Кирилл, поворачиваясь к Цветухину. - Это значит только, что искусство революции будет жить без особого расчета на вас. Думаю, оно обойдется.
- Я надеюсь тоже, - отозвался Цветухин.
- А я думаю, - заявил Рагозин, вставая, - пока такие дискуссии продолжаются, моим финансам вступать в игру рано.
- Может быть, сегодня рано, а завтра поздно, - сказал Кирилл. - В помощи отказывать мы не имеем права. Надо различать, что - наше и что не наше. Столкуемся с клубом, в котором студия занимается, и если дело за деньгами, деньги найдутся. Ты зайдешь ко мне, Петр Петрович?
Он поклонился так, словно предназначал поклон одной Аночке, следившей за ним благодарно и строго, и ушел, вдруг будто спохватившись, что у него расстегнут воротник рубашки, и неловко прилаживая его на ходу.
Прощание с Рагозиным вышло суховатым. Пастухов направился из кабинета первым, обиженный и недоступный, до самой улицы не обернувшись на своих молчаливых спутников.
У дверей, посторонившись от прохожих, все трое по очереди взглянули друг другу в глаза. Пастухов спросил, как будто в смущении:
- Я, кажется, подпортил тебе, Егор, карьеру? Но себе тоже. И ты не унывай. Война - время легких карьер. Революция - вдвойне легких.
Аночка воскликнула:
- Неужели вы допускаете, что Егор Павлович заботится о какой-то карьере?
Разглядывая ее напряженное негодованием юности лицо, Пастухов слегка мигал. С гипсовой улыбкой он отчеканил неторопливо:
- О какой-то заботится несомненно. Я хорошо знаком с режиссерами. Будьте трезвее, милая девочка. Вам сулят славу, а за посулы потребуют дорогую цену...
- Вы... это грязно так думать! - едва слышно выдохнула Аночка и, точно от нестерпимого света, заслонила рукой глаза.
- Знаешь, как это называется? - вдруг на всю улицу крикнул своим маслянистым голосом Цветухин. - Это - подлость, вот что это!
Они мгновенно пошли в разные стороны. Егор Павлович - подпирая Аночкин локоть своей ладонью.
16
Лето началось грозно. Для тех, кто знал эти богатые, но капризные края, для коренных саратовцев упругие степные ветры предвещали сухой год. С весны пронесся один короткий ливень, воды сгладили поверхность и сбежали стремительно, не напоив землю. Влагу быстро выдуло, почву затянуло сверху плотной коркой. Зелень на горах посерела, они становились с каждым часом скучнее. Волга торопливо убывала, пески ширились и словно набухали над рекой.
В воскресенье, выйдя поутру из дома, Кирилл поднял голову к небу. Оно было полотняным, чуть-чуть подсиненным и вдали струйчато рябилось. В Заволжье в разгар жары уже появлялись миражи. Вдруг покажется над берегом невысоко приподнятая утонченно зеленая тополиная рощица, отчеркнутая от земли то бледной, то сияющей узкой полоской. Непонятно, растет ли рощица на берегу или поднимается прямо из воды: полоска играет переменчивым светом, и зеленая куща манит глаз нежной прохладой.
Кирилл услышал принесенный ветром запах гнилой рыбы. Со дня на день этот запах набирал силу. Весь город до самых верхних флигельков на горах пропитывался им, когда тянуло с Волги.
Распространился слух, что сельдь идет с низовьев вверх, выбрасывается от жары и мелководья на пески и гниет. Ход ее был неслыханно обильный, головные косяки, миновав город, уходили далеко вверх, до Хвалынска, Сызрани и Самарской Луки, а снизу надвигались новые косяки, томясь, спадая с тела, редея, вымирая по пути. Низовые промыслы не удержали рыбы, пропустили необъятную ее массу, и она поплыла навстречу самоуничтожению. Да, в низовьях было нынче не до рыбы.
С начала лета белые армии вооруженных сил Юга России предприняли наступательные действия против Красной Армии, самые широкие, какие до того времени знала гражданская война на юге. Добровольческая армия Деникина была двинута по дорогам на Харьков. Отдельному корпусу белых командование поставило задачу взять Крым. Особый отряд добровольцев должен был отрезать выход из Крымского полуострова. Восточнее Донская армия казаков наступала на север против Донецкой группы революционных сил. Врангель со своей Кавказской армией продвигался Сальскими степями на Царицын. Войска Северного Кавказа выделили части для захвата Астрахани. Эти шесть направлений были раздвинуты по всему югу веером, будто игральные карты, снизу зажатые в кулаке екатеринодарского деникинского штаба. Действия белых начинались согласованно, и уже никогда позже коалиция царских генералов, помещиков, буржуазии и казаков не испытывала подобного единящего прилива радужных упований, как с открытием этого летнего кровавого похода.
Красная Армия отбила первую попытку Врангеля взять Царицын атакой и внезапным контрнаступлением отбросила войска Кавказской армии. Астрахань не только слала пополнения угрожаемому Царицыну, но сама сражалась против Северо-Кавказского отряда терского казачества, наступавшего на Волжскую дельту двумя колоннами - степями от Святого Креста и берегом Каспийского моря от Кизляра. Сжигаемые солнцем просторы Понизовья все гулче гремели громами боев. Тишина мирных занятий отлетала в прошлое, и даже исконный рыбацкий промысел волгаря замирал.
Кирилл все время остро слышал события войны, но этим утром душный ветер с Волги заставил его будто телесно ощутить бескрайную ширь охваченных борьбой фронтов. Он перебрал в уме все, что стало известно за последние дни о военных действиях. Он принимал в борьбе непрерывное участие своей работой, но ему все чаще стало казаться, что он стоит далеко оттуда, где должно было решиться будущее. Он и сейчас почувствовал это снова.
Но ветер принес с собою и другое чувство: Кирилла неожиданно потянуло на Волгу, куда-нибудь на островную косу, ближе к этому горклому запаху воды и рыбы, чтобы растянуться на прокаленном песке, подставив всего себя колючей ласке зноя, и долго пить слухом плеск мелкой волны да сухое жгучее царапанье по телу перегоняемых ветром песчинок.
