Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Как бы то ни было, графу не потребовалось много времени, чтобы убедить Николая. В конце ноября немецкое посольство сообщило о смягчении русской оппозиции в отношении захвата Кяо-Чао{799}. Николай и Вильгельм даже начали говорить о политике «рука об руку» («Hand-in-Hand Politik») на Дальнем Востоке{800}. В то же время 1 декабря, чуть больше чем две недели спустя после совета, контр-адмирал Реунов, находившийся на службе в Нагасаки, получил приказ следовать в Порт-Артур в строжайшей секретности{801}. Во главе отряда из трех судов — крейсеров «Адмирал Нахимов» и «Адмирал Корнилов» и канонерской лодки «Отважный» — Реунов вошел в гавань 4 декабря, где китайские власти с готовностью предоставили портовые сооружения в распоряжение адмирала{802}. Вильгельм радостно телеграфировал своему кузену: «Пожалуйста, прими мои поздравления по поводу прибытия твоей эскадры в Порт-Артур. Россия и Германия у выхода к Желтому морю как будто представляют Св. Георгия и Св. Михаила, защищающих Святой Крест на Дальнем Востоке и охраняющих ворота на азиатский континент»{803}. А британского флота не было видно и следа{804}.
Адмиралу Реунову правильно сказали, что его приход полностью соответствовал пожеланиям Пекина. Неделей раньше, 23 ноября, Цзунлиямынь с радостью согласился на просьбу России о предоставлении царскому флоту доступа во все порты региона. Китайские министры добавили, что они надеются, что их союзник быстро и успешно избавит Кяо-Чао от вредоносных тевтонов{805}. Но их радость вскоре омрачилась. В течение последующих нескольких месяцев от многократных просьб Ли Хунчжана подтвердить намерение России покинуть рано или поздно Ляодунский полуостров либо отмахивались, либо их полностью игнорировали{806}. Когда немецкий посланник барон фон Гейкинг начал настоятельно требовать долгосрочной аренды Кяо-Чао, Александр Павлов, исполняющий обязанности русского дипломатического представителя, потребовал того же в отношении Ляодунского полуострова{807}. Снова Ли Хунчжан и его помощники получили щедрые взятки, в Порт-Артур снарядили дополнительные корабли, и Петербург пригрозил отказаться от оборонительного союза с Китаем{808}. Вскоре цинскому правительству стало ясно, что гости собираются остаться надолго. Покоряясь неизбежному, 11 марта 1898 г Пекин нехотя согласился уступить южную оконечность Ляодунского полуострова{809}.
Договор об аренде Порт-Артура и Даляня был подписан на унылой церемонии в Цзунлиямынь 15 марта 1898 г.{810}. По условиям этого договора Китай уступал Порт-Артур и Далянь, а также прилегающие территории на 25 лет. Новая русская колония, которая впоследствии будет называться Квантунг, будет отделена от основной территории Китая еще большей по размеру «нейтральной зоной». Более того, соглашение предоставляло Китайско-Восточной железной дороге концессию на строительство ветки в Порт-Артур, которая свяжет Петербург с новым «окном России на Восток»{811}. Царь наконец получил незамерзающий порт на Тихом океане. Но потерял союзника.
* * *Грубый захват Кяо-Чао Германией и имитация аренды Ляодунских портов Россией спровоцировали драку среди других держав за получение подобных привилегий{812}. 15 мая, через два месяца после официальной сдачи в аренду Порт-Артура и Даляня, французское правительство потребовало для себя военно-морскую базу за юге залива Кванджу на 99 лет. Через неделю Британия начала вымогать аренду территории вокруг своей колонии в Гонконге, а также базу в Вейхавее рядом с Кяо-Чао. Даже те европейские страны, которые традиционно не являлись основными игроками в Срединном царстве, вступили в драку. Дипломатический представитель Голландии Ф.М. Кнобель предложил подумать о концессии в Сватоу, «чтобы повысить престиж Нидерландов», а его американский коллега, Эдвин Конгер, тоже задумался о том, что «хотя бы один хороший порт» будет полезен для Соединенных Штатов. Начальство на родине мудро осадило обоих{813}. Китаю удалось успешно противостоять только комической попытке Италии захватить залив Санмынь в феврале 1899 г.
Как сами китайцы, так и иностранцы начали сомневаться в длительном существовании Срединного царства. На Западе стали появляться карты, на которых вся азиатская империя была показана поделенной на «сферы влияния» различных европейских стран. Об этом же говорили такие книги, как «Распад Китая»{814}.
Арендованные территории в Северном Китае в 1898 г.Возможно, еще больше тревожили Пекин слухи о соглашении между Англией и Россией, основными соперниками в Азии в течение почти всего века, о признании соответствующих «зон» каждой[145]. Похоже, эпоха многовековой политики сталкивания варваров лбами прошла, и теперь чужеземные дьяволы были готовы все вместе поглотить Китайскую империю. Один ведущий конфуцианский ученый писал:
[Император] видел, что его страна вот-вот погрузится в бездну, превратится в руины, разобьется как яйцо, будет разделена, умерщвлена, разорвана в клочья, уподобится Индии, или Аннаму, или Бирме — зависимым от другой державы. Наследие его предков должно было пасть так низко! Мириады людей Небесной Империи отныне должны были погрузиться в забвение… а на месте императорских дворцов раскинутся поля злаков{815}.
Намекая на самую страшную форму казни, китайцы стали называть эти унижения «нарезанием дыни ломтиками».
Недавний поворот событий привел к двум важным последствиям. Во-первых, был полностью разрушен китайско-русский альянс. Россия обладала беспрецедентным престижем при цинском дворе, после того как она оказала помощь Китаю во время войны с Японией три года назад. Впервые в современной истории Китай подписал официальный оборонительный пакт с другой державой. Когда Петербург, вместо того чтобы помочь азиатскому соседу в борьбе с хищным кайзером, сам захватил территорию, династия Цин перестала ему доверять. В глазах Пекина царь теперь был ничем не лучше любого другого жадного уроженца Запада. Французский министр иностранных дел Габриэль Ганото сказал по поводу Порт-Артура: «Россия потеряла Китай»{816}.
Но самым важным исходом набега европейцев на Китай стал удар по гордости Срединного царства. Передовица в англоязычном «North-China Herald» уловила это настроение, когда адмирал Ди-дерихс вошел в залив Кяо-Чао:
Как бы ни было для Китая унизительно то поражение, которое так легко нанесли ему ранее презираемые японцы, ситуация, в которой он оказался сейчас, бесконечно более унизительна. Иностранная держава с тремя кораблями и шестью сотнями людей без труда сходит на берег страны с трехсотмиллионным населением, чья регулярная армия насчитывает сотни тысяч солдат, и обосновывается в трехстах пятидесяти милях от столицы{817}.
Некоторые наблюдатели понимали, что такое унижение легко может перерасти в ярость. Весной 1898 г. немецкий журналист спросил у князя Ухтомского, что он думает по поводу последних событий на Дальнем Востоке. Ухтомский ответил:
Я против занятия Порт-Артура. Я осуждал занятие немцами Киао-Чао. Мы должны делать все возможное для укрепления престижа пекинского правительства. Если в Китае разразятся беспорядки, маньчжурская династия будет свергнута, и ей на смену явится фанатичная национальная реакция… В сущности, когда династия падет, иностранцев вырежут{818}.
Последующие годы подтвердят пророчество князя.
ГЛАВА 10.
КУЛАКИ ВО ИМЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ И СОГЛАСИЯ
Последний год Собаки во время правления императора Цзайтяня (Гуансюя), который европейцам известен как год 1898-й, в Пекине начался зловеще. Ближе к вечеру в день празднования китайского Нового года жители города прервали веселье, чтобы увидеть, как исчезнет солнце и потемнеет небо. На мгновение в имперской столице стало темно как ночью. Когда солнце вновь появилось на западе, в первый момент оно было похоже на новую луну. Роберт Харт почувствовал среди населения настроение «общего уныния и депрессии» и сообщил, что для императора солнечное затмение «предвещало несчастье»{819}. Другие иностранцы тоже почувствовали, что все стало как-то нехорошо. Несколько месяцев спустя врач русской дипломатической миссии, доктор Владимир Корсаков, вспоминал, что «общественная жизнь в Пекине… представлялась, несмотря на относительную тишину, приподнятой, и чувствовалось, что нависла какая-то давящая сила»{820}.
