Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Чуть больше чем через месяц после того, как кайзер посетил Россию, Берлин уведомил о намерении поставить несколько кораблей на якорь в Кяо-Чао. 4 сентября князь Радолин вручил министру иностранных дел Муравьеву сообщение из Берлина, в котором говорилось, что, «согласно договоренности, достигнутой в Петергофе», корабли немецкого флота, «возможно», будут зимовать в заливе, но сначала они уведомят русского командующего портом{763}. Письмо поставило российский МИД в затруднительное положение. Россия с удовольствием объявила бы Северный Китай своей исключительной сферой влияния. Но поскольку в Кяо-Чао не было русских кораблей, там не было и адмирала царского флота, который мог бы принять флот кайзера[136]. Более того, Цзунлиямынь дал понять Петербургу, что тот никак не может распоряжаться китайской гаванью{764}.[137] Если Россия даст свое благословение на визит немецкого флота в Кяо-Чао, это очевидно скомпрометирует ее роль союзника династии Цин, ибо монарх, который обещал защищать территориальную целостность Срединного царства, едва ли может иметь право позволять иностранным военным кораблям становиться на якорь в портах своего партнера. Поэтому заместитель Муравьева граф Ламздорф ответил на послание князя Радолина уклончиво, указав, что Россия не имеет юрисдикции на этой территории{765}.
Невнятные заявления царя и его представителей в отношении Кяо-Чао убедили Берлин в том, что Россия не будет являться серьезным препятствием к утверждению германского присутствия на берегах залива. Что касается самого Китая, нужен был лишь подходящий предлог, который бы удовлетворил международное общественное мнение{766}. 18 октября толпа китайцев в порту Ухань на реке Янцзы бросила несколько камней в матросов немецкого броненосца «Корморан». Вице-адмирал Отто фон Дидерихс, преемник Тирпица на посту командующего Тихоокеанской эскадрой, сразу же отправил своему командиру телеграмму с вопросом, может ли эта стычка служить основанием для захвата залива. Ему приказали некоторое время подождать{767}.
Два дня спустя, вечером 20 октября, представился более удобный случай, когда несколько китайских крестьян убили двух немецких миссионеров-католиков, ночевавших в небольшой деревне в провинции Шаньдун примерно в 400 км от Кяо-Чао{768}.[138] Именно такого повода Вильгельм и ждал с нетерпением. Узнав через пять дней об инциденте, император немедленно приказал своей тихоокеанской эскадре занять залив и силой поддержать требования о возмещении и другие карательные меры. «Я твердо решил раз и навсегда покончить с нашей гиперосторожной дипломатией, которую вся Восточная Азия презирает как признак слабости», — раздраженно телеграфировал он на Вильгельмштрассе. «Настало время решительно, а при необходимости с безжалостной жестокостью, показать китайцам, что немецкого кайзера нельзя держать за дурака»{769}.
«Вилли» также отправил своему русскому кузену «Никки» личную телеграмму с извещением о своих намерениях:
Китайцы атаковали немецкие миссии в Шаньдуне, что повлекло гибель людей и имущества. Я надеюсь, ты согласен на то, чтобы я, как мы договорились в Петергофе, отправил немецкую эскадру в Кяо-Чао, поскольку это единственный имеющийся порт, который можно использовать как опорный пункт против мародеров. Я обязан показать католикам Германии, что их миссии… действительно в безопасности под моей защитой{770}.
И снова Петербург отказался от какой-либо ответственности за залив. Николай отвечал, что не может ни запретить, ни разрешить кайзеру посылку эскадры, так как гавань была в распоряжении России лишь временно в 1895—1896 гг. Царь добавил, что обеспокоен негативным влиянием, которое захват залива может оказать на отношения с Азией{771}.
Несмотря на это предостережение, кайзер посчитал ответ своего кузена свидетельством согласия России{772}. 2 ноября, через две недели после убийств, адмирал немецкого императорского флота Дидерихс вошел в залив Кяо-Чао, разместил в гарнизоне и порту Циндао гарнизон из 700 человек и объявил себя губернатором этой территории{773}.
* * *Настроения в Петербурге по поводу немецкой аннексии оказались гораздо менее однозначными, чем предполагал Вильгельм. В конце концов, Китай был союзником России. Конечно, секретный договор, подписанный год назад Ли Хунчжаном и Лобановым, обещал поддержку только в случае нападения Японии[139]. Тем не менее некоторые чувствовали себя морально обязанными защищать династию Цин и от других агрессоров. Князь Ухтомский, например, обрушился на Германию на страницах своего ежедневного издания: «И вот в какой-то исторический момент нашего наиболее дружественного общения с царством Богдыхана немцы — исключительно как носители идеи грубой силы… направляются за добычей на беспомощный Восток, точь-в-точь как варяги ходили встарь… Эти бедные китайцы… виноваты лишь тем, что Германия хочет кушать»{774}. В другой редакционной статье князь заявлял, что Азия не должна стать второй Африкой, существующей лишь для эксплуатации белым человеком{775}.
Других тревожил тот факт, что любые посягательства Германии на Северный Китай приведут к появлению настырного соперника в регионе, в котором Россия предполагала доминировать. Дипломаты, такие как граф Кассини, служба которого в Пекине только что закончилась, указывали, что «Кяо-Чао вплотную примыкает к нашей сфере влияния… Захват Германией Кяо-Чао полностью противоречит нашим интересам и нашей роли… в Китае»{776}. Русский военный атташе в Берлине подполковник В.В. Муравьев-Амурский также опасался появления новой колонии. «Помимо усиления престижа на Дальнем Востоке, Германия сумеет извлечь большие экономические преимущества из нового владения, базы для дальнейшего усиления политического и торгового влияния в Китае», — писал он в депеше. В другом месте своего доклада подполковник предупреждал, что немцы вскоре начнут требовать от Китая тех же привилегий, которыми пользуется Россия, «забывая как бы давность наших исторических прав»{777}. В целом просвещенное мнение Петербурга было против захвата Кяо-Чао[140].
Самым решительным противником немецкой агрессии был министр финансов Сергей Витте. Слабый и покладистый, но при этом суверенный Китай являлся необходимым условием реализации его идеи о постепенном распространении экономического и политического влияния России на своего восточного соседа. Его, как и графа Кассини и подполковника Муравьева-Амурского, не радовала перспектива появления энергичного нового конкурента в этом регионе. Витте также опасался, что такой шаг со стороны Германии подтолкнет великие державы к борьбе за другие территории. В частной беседе с немецким послом министр финансов предупреждал, что оккупация Кяо-Чао обязательно повлечет за собой такой же шаг со стороны России, что приведет к множеству осложнений на Востоке{778}.
И все же у такого сценария были влиятельные сторонники. Во времена культа военно-морской мощи государства, когда книга капитана Мэхэна «Влияние морской мощи на историю» была обязательным чтением для стратегов — будь то кабинетных или нет — во всем мире, многие русские все еще кричали о необходимости незамерзающего порта в Тихом океане. Владивосток по-прежнему считался совершенно неподходящим для императорского флота, особенно теперь, когда Адмиралтейство, вслед за немцами, собиралось увеличить численность кораблей. Чтобы Россия могла оставаться основным игроком на Дальнем Востоке, ее Тихоокеанской эскадре нужен был порт, который бы находился в более теплых водах и был ближе к месту действия.
По сути дела, в предыдущем году Россия оказалась втянута в неприятную ссору с Японией из-за Кореи частично потому, что Петербург живо интересовался великолепными портами полуострова. В ходе конфликта прояпонские террористы убили королеву Кореи Мин, а ее мужу пришлось бежать и прятаться в российском посольстве, при этом обе державы строили закулисные интриги, чтобы распространить свое влияние на вооруженные силы и экономику отшельнического королевства{779}. Японцы оказались необыкновенно упорными, и к 1897 г. русским дипломатам стало ясно, что их соперник не собирается сдаваться без еще одного боя{780}.
Когда Великобритания тоже начала противиться попыткам России включить Корею в сферу своего влияния, в Министерстве иностранных дел начали задумываться о том, насколько мудро одновременно бросать вызов Токио и британскому флоту. Возможно, было бы предпочтительнее сосредоточить свои усилия на Северном Китае, где России было легче влиять на события. Это мнение поддержал Витте, который считал, что Россия тратит слишком много сил в Корее, а сверх того без нужды настраивает против себя Японию{781}. В то время как адмиралы все еще жаждали получить корейский порт, некоторые почуяли великолепную возможность заполучить базу в Китае благодаря щекотливой ситуации в Кяо-Чао{782}. Новый министр иностранных дел Николая Михаил Муравьев вскоре стал самым горячим сторонником этой идеи.
