Бэзил Гарт - История Первой мировой войны
История этой провокации, по рассказу и документам лорда Д’Абернона, опубликованным уже после войны, очень интересна. Официальное разрешение было прислано в германское посольство в запечатанном пакете и адресовано на имя адмирала. Один из чиновников взял на себя инициативу и предосторожность вскрыть пакет и послать дальше просто копию. Первое донесение, поступившее в Константинополь после этого рейда, сообщало, что «Гебен» погиб. Решив, что приказ утонул вместе с крейсером, великий визирь отмел протесты России, отрицая, что Турцией давались какие-либо приказы на этот счет. Узнав об этом, германское посольство послало ему следующее сообщение:
«Приказ, существование которого вы отрицаете, думая, что он затонул вместе с „Гебеном“, находится в надежном месте в германском посольстве… Пожалуйста, перестаньте отрицать, что турецкое правительство отдало приказ о нападении на Россию».
Таким образом великий визирь, страшившийся войны и не желавший ее, по простому был отстранен и лишен всякого влияния, а искусная провокационная политика Германии уничтожила последние оправдания для Тройственного согласия в его пассивности и непротивлении Турции. В конце октября Турции была объявлена война.
Теперь лучшим выходом для Британии и России была немедленная активная борьба с Турцией. Укрепления Дарданелл были устаревшими и недостаточными. Единственные два военных завода Турции, производившие боеприпасы, были расположены на побережье близ Константинополя и доступны для огня любого военного корабля, проникшего туда.
Рассказ о том, как была упущена эта возможность, демонстрирует возмутительную беспечность Британии и не меньшую близорукость России.
3 ноября союзная флотилия провела короткий обстрел внешних фортов Дарданелл. Единственным результатом этого обстрела была помощь германским инструкторам в их стремлении побороть инертность Турции к укреплению и обороне побережья. Затей турки вновь впали в летаргическое состояние. Но спустя шесть недель британские подводные лодки подняли новую тревогу и добыли своему командующему боевую награду, пробравшись через минные заграждения и потопив одно судно вблизи пролива.
Однако эффект от этих предупреждений был незначителен. Спячка Турции была почти столь же беспредельна, как и легкомыслие Британии. Только к концу февраля турки перебросили немногим больше дивизии на Галлиполийский полуостров, и лишь к марту работы по укреплению берегов пролива могли считаться доведенными до некоторого итога. Состояние инертности, видимо, вызывалось чувством бесполезности расхода энергии на предупреждение форсирования противником пролива, которое, если бы противник серьезно взялся за это дело, едва ли вообще могло быть предупреждено. А поскольку хорошо осведомленные эксперты из германцев и турок сомневались в своей способности предупредить чисто морское нападение, то они, конечно, еще меньше надеялись противостоять удару комбинированных сил. Турецкая официальная история войны чистосердечно признается: «До 25 февраля было легко произвести десант в любом месте полуострова, и захват пролива сухопутными войсками удался бы сравнительно просто».
Одно время Антанта могла найти нужные для этого войска, даже не расходуя на это своих сил и средств. В середине августа греческий премьер-министр Венизелос[66] официально и безгранично предоставил все силы Греции в распоряжение Антанты.[67] Предложение это не было принято главным образом из желания Эдуарда Грэя избежать противостояния с Турцией, ненависть которой по отношению к Греции была сильнее ненависти к любому из других ее противников 1912 года. Но когда Россия в конце месяца запросила Грецию, не согласится ли та послать экспедицию, чтобы помочь форсировать Дарданеллы, король Константин согласился — однако поставил условием, чтобы, во избежание удара в спину, ему был обеспечен нейтралитет Болгарии.
План греков, тщательно продуманный, заключался в высадке 60 000 человек близ внешнего края Дарданелльского полуострова, чтобы с тыла ударить по фортам, прикрывающим пролив. Еще 30 000 человек планировалось высадить у Булаира для захвата и удержания перешейка. Однако к моменту вступления Турции в войну Константин взял назад свое так неохотно данное согласие, убедившись, что Болгария уже встала на сторону Германии.
В Англии единственным человеком, постоянно подчеркивавшим значение захвата Дарданелл, был Черчилль. Начиная с августа он не раз пытался заинтересовать этим планом Военное министерство, которое уже несколько лет даже поверхностно не занималось этим вопросом. Через три недели после вступления Турции в войну Черчилль вновь поднял этот вопрос на первом же заседании первого военного совета — но взоры всех настойчиво были устремлены на французский фронт, и Черчилль не получил поддержки Китченера.
В течение декабря мрачные перспективы на Западном фронте были поняты уже многими в Англии, хотя еще немногими во Франции. К тому же рост новых армий вызвал совершенно естественный вопрос, как же их использовать. Сочетание этих двух факторов способствовало если не разрядке, то освежению атмосферы. С различных сторон начали раздаваться суждения о новых операционных направлениях.
Наиболее определенное и практическое суждение было выражено в докладной записке от 29 декабря, написанной подполковником Морисом Ханки. Он разбирал состояние застоя, наступившее в операциях во Франции, и потребовал развития механических и бронированных средств борьбы, которые могли бы проложить дорогу сквозь нагромождение проволоки и окопов. Одновременно он высказал соображение, что легче и удобнее будет поразить Германию через ее союзников — главным образом через Турцию. Он ратовал за использование первых трех экспедиционных корпусов для атаки на Константинополь, по возможности во взаимодействии с Грецией и Болгарией, как средство не только опрокинуть Турцию и восстановить на Балканах равновесие в пользу Антанты, но и обеспечить сообщение с Россией. Дальнейшие выгоды выражались бы в понижении цен на пшеницу и использовании 350 000 тонн коммерческого (торгового) тоннажа. Аргументация подполковника демонстрировала его глубокое понимание принципов стратегии — между тем как горизонт большинства военных, особенно среди высшего командного состава, был ограничен одной только тактикой.
Сэр Джон Френч возражал против расточения каких бы то ни было усилий вне непосредственного района его действий во Франции. Но в это время пришла просьба великого князя Николая облегчить демонстрацией британцев нажим турок на русские войска на Кавказе.[68] Ирония ситуации заключается в том, что прежде, чем просьба русских была получена Британией, опасность для них почти миновала. Еще комичнее то, что поддержка Англии требовалась лишь потому, что великий князь не хотел уделить Кавказу какие-либо части со своего основного театра военных действий.
В своем ответе Китченер утверждал, что лучшим местом для такой демонстрации являются Дарданеллы и что «одновременно можно распространить слух, будто Константинополь находится под угрозой». Тут вмешался Фишер. Он предлагал провести не только демонстрацию, но комбинированную атаку широкого масштаба, причем старые военные суда могли быть использованы для форсирования Дарданелл. Фишер заканчивал характерно и пророчески: «Как говорил великий Наполеон, необходима быстрота; без нее нас ждет поражение!». Черчилль знал, как мало надежд получить войска для проведения широкой операции, но с рвением ухватился за возможность действовать на море. В тот же день, 3 января, он с согласия Фишера протелеграфировал адмиралу Кардену:
«Считаете ли вы, что операция по форсированию пролива может быть выполнена силами только флота?».
Ответ Кардена гласил:
«Я не думаю, что через Дарданеллы можно прорваться внезапной атакой. Они смогут быть форсированы при помощи морокой операции большого напряжения при очень большом числе кораблей».
Подробный план Кардена был передан военному совету 13 января. Роковое решение принималось в роковой обстановке. Стратегия вместо того, чтобы быть служанкой политики, стала ее госпожой — причем госпожой слепой и властной. Олицетворяемая Джоном Френчем стратегия, ничего не признавая, шла наперекор желаниям политики — а так как Френча поддерживал Китченер (скорее по инерции, чем логически), то остальные члены кабинета ему не противоречили; они молчали, хотя молчание это вызывалось скорее их положением в кабинете как «дилетантов». Поэтому они цеплялись за соломинку профессионального военного мнения, которое хотело пожинать плоды, не затрачивая на это никаких усилий, Слова, в которых было сформулировано решение совета, являются образцом путаного мышления:
