Вольдемар Балязин - Русско-прусские хроники
"Любящая Христа" - "Люхря" то есть,- говорит монашек,- это - хорошо. Это, значит, сочувствуешь ты нам, братьям из ВКП(б)27, и Илию любишь. Возьму тебя сначала на пробу, а там видно будет".
Я было кинулась вещички сбирать, а он-то и говорит:
"Не торопись, пройдешь пробу, тогда и вернешься за барахлом, а не пройдешь - тогда зачем тебе их туда-сюда напрасно таскать?"
В общем, пробу я прошла.- Тут бабушка снова покраснела и снова, перекрестясь, сказала: - Прости меня. Господи, за грех мой невольный.- Я ничего не понял, но мать и отец опустили глаза и тихо вздохнули.
А мать неизвестно почему спросила:
- А провожатый-то твой молодой был?
- Ровесник мне,- ответила бабушка.- А может, и чуть постарше.- И продолжила: - Ну, как бы то ни было, а пробу я прошла и стала порты, и простыни, и наволочки, и все нательное белье и прати и гладить. Попервоначалу даже не поняла, что к чему - крахмал зачем-то, отдушки какие-то, мыло личное, а не простое, а потом быстро приноровилась - и дело пошло.
- Ну, а как сами-то в усадьбе жили? - спросила мать.
- Не скажу, что сильно богато, но ведь народу-то вокруг сколько было и врачи, и сестры-кармелитки, что из милосердия за недужными ходят, да кучера, да каретники, да гвардейцы из папской охраны,- всех и не перечтешь.
- А самого-то видала? - спросил отец. Мать тут же перевела, и бабушка ответила:
- В господском-то доме-то я бывала редко, а уж в папской опочивальне ни одного раза. А вот как папа поначалу по саду гулял и в ротонде28 сидел, это мне видеть приходилось. Видела, и как дети к нему на Рождество приходили за сластями, а вот паломников и богомольцев до него не допускали, хотя многие и шли к нему за пастырским благословением.
Гостей иногда видеть приходилось. Знала, что все это - кардиналы да архиепископы, но в лицо их одного от другого не отличала. Только недолго все это продолжалось, и стала я замечать, что не выходит больше Илия в сад, и в ротонде не сидит, а катают его в коляске. И был он в ту пору совсем уже плохой - не двигал ни руками, ни ногами, совсем почти онемел и иногда только мычал, но по глазам видно было, что слова человеческие понимал, и когда кто-нибудь что-то ему говорил, а Илие это почему либо не нравилось, то он начинал трястись и вслед за тем сразу же принимался плакать. И хотя были возле него лучшие лекари и знахари - даже и из других стран,- но и мы все, кто жил в "Монте-Сперанце", и все придворные ватиканские астрологи и даже торговки на римских рынках в един глас говорили, что дни Илии сочтены, а Генеральный викарий, первоприсутствующий кардинал Василиск и послушные ему кардиналы курии супротив всякой правды велели строго пресекать и даже наказывать за такие разговоры и называли их паникерскими и вражескими и даже запретили молиться за здравие умирающего папы и объявили с кафедр и в посланиях, что он хотя и не совсем здоров, но с помощью Божией со дня на день встанет на ноги и вернется в Рим. А мы-то лучше всех знали, что все это не так и папа не сегодня-завтра помрет.
Так оно и случилось. И мы все сильно горевали и плакали, а когда его увезли хоронить в Рим, то и мы пешком пошли за ним и шли целый день и жили в Риме кто где, целых пять суток, пока его не схоронили.
А потом мы вернулись обратно, пока жили еще там сестра его непорочная дева Мария и непорочная же ученица его Бона Сперанца.
А как они оттуда, с виллы-то, переехали в Рим, то всех нас, слуг, рассчитали, и мы разошлись по домам. А тут началась редукция29, и снова весь хлеб у нас поотбирали, .и снова мы стали голодать, но все же жили намного лучше, чем крестьяне возле Неаполя или возле Флоренции, где люди ели даже кошек, собак, а то и превращались в людоедов и родители пожирали собственных детей. (Протестанты в Кенигсберге в то время, когда это происходило, в открытую говорили об этом, но мы им не верили, потому что просто невозможно было представить, чтоб в житнице Италии - в Тоскане и Неаполитанском королевстве - люди могли умирать от голода.) Но бабушка Анна подтверждала это, добавляя, что, ко всему прочему, в Италии появилось множество прокаженных, и они вредили всем здоровым людям из чувства зависти и мести.
Прокаженные, или леприды30, травили скот, поджигали посевы пшеницы, отравляли колодцы, заражали проказой младенцев, похищая их и целуя своими погаными губами, а то и удовлетворяли с ними свою сатанинскую похоть, заражая их лепрой.
Святая инквизиция ловила их, сжигала на кострах или увозила в трюмах галер в Парагвай, в самые отдаленные и гиблые его районы, но проказа не оставляла Италию, и лепридов с каждым годом становилось все больше.
Бабушка сказала, что итальянцы шептались между собой, что папа Василиск и его первый кардинал - Генеральный комиссар Святой инквизиции Николай Эринацид31 - объявляют прокаженными вполне здоровых людей. Все это было нелепо, чудовищно, не согласовывалось со здравым смыслом, но совпадало с тем, о чем открыто говорили кенигсбергские протестанты, и потому и этому приходилось верить, тем более что бабушка Анна была бесхитростна и правдива.
И еще одно обстоятельство убеждало даже меня - еще отрока - в справедливости всего, сказанного бабушкой,- если бы это была ложь, то ее не следовало бы бояться. А я уже тогда хорошо понимал, нет, пожалуй, глубоко осознавал, что наши единоверцы-католики больше всего боялись правды и убивали тех, кто по глупости или доверчивости делился этой правдой с другими. А я уже писал, как с самого раннего детства все мы были приучены таиться, прятаться и молчать.
И я молчал, потому что, не понимая умом, прекрасно чувствовал, что не только моя семья, но и вся наша община пронизана тайнами, и невидимые, но прочные нити этих секретов тянутся от нас - в Рим, и к нам, оттуда - из Рима. Руководители нашей церковной общины сами жили по законам Римской церкви и всячески приобщали всех нас с самого детства к образу мышления и даже ритуальным бытовым реалиям Вечного города. Так, например, прежде чем пройти конфирмацию, все дети-католики, готовясь к этому торжественному акту, передавались под наблюдение Старшего Брата из Всеобщего Католического Союза Молодых. Эти молодые люди еще не были Братьями из ВКП(б), но уже готовились вступить туда и проходили послушничество в Молодежной организации - ВКСМ, которая считалась надежным резервом и боевым помощником ВКП(б).
В свою очередь, нас, детей, готовили к вступлению в ВКСМ, начиная чуть ли не с пеленок. Совсем маленькими нас называли "Ангелятами", и у нас уже были Старшие Братья из "Детского ордена Святой Великомученицы отрочицы Паулины". Они учили "Ангелят" трем первым молитвам, объясняли, что написано на той или иной картине, кто такой Христос, и особенно часто рассказывали о Святом Равноапостольном Илие, которого, чтобы нам, несмышленышам, было понятно, просто называли "дедушка Илия".
Илию показывали нам в двух образах. Во-первых, в детском, когда он был изображен подобным херувиму - с золотыми кудрями и прелестнейшим ликом. Это был чистый ангел, только что без крылышек. Рассказывали, что во младенчестве и детстве был он тих, незлобив, сам выучился читать и писать и это почиталось малым чудом,- и среди многочисленных братьев и сестер почитался он как старший брат, хотя таковым и не был. Он учился лучше всех, больше всего любил латынь и древнегреческий и в послушании также служил примером для всех.
Второй образ Ильи, который нам часто показывали, был совсем иным. Здесь Илья был уже мужем почтенным, лет пятидесяти. Изображен он был на большом живописном полотне в окружении детей, простиравших к Илие руки и умильно на него взиравших. Сцена происходила на папской вилле "Монте-Сперанца", где больной папа доживал последние годы. В Рождественские праздники Илия любил собирать у себя в доме деревенских детей и раздавать им сладости. Вот эту-то сцену - раздачи рождественских подарков детям, когда все они собирались возле "дедушки Илии" и, глядя на него, от радости плакали,- и изобразил художник. А мы - несмышленыши "Ангелята",-глядя на картину, сами чуть не плакали от умиления и восхищения бесконечной добротой дедушки Илии и очень завидовали, что нам не посчастливилось жить в то замечательное время и самим хотя бы раз взглянуть на доброго и щедрого дедушку.
А перед конфирмацией нас готовили уже к вступлению в "Детский орден Святой Великомученицы отрочицы Паулины" (сокращенно - Всеобщий Паулинский орден (ВПО).
Отрочица - великомученица Паулина - прославилась тем, что, будучи набожной, благочестивой и честной, однажды подслушала, как ночью отец и мать, выпив во время ужина вина - а они были лентяи, пьяницы и пустословы,стали говорить друг другу такие еретические вещи, что даже семилетняя "Ангелица" Паулина поняла, насколько все это мерзко и богохульно. Она, закрывшись с головой рваным одеялом - настолько бедны были ее бездельники-родители,- первую половину ночи неслышно плакала, глотая слезы, а вторую половину ночи молилась вразумить ее, несчастную, что ей делать и как поступить.
