Сергей Борисов - Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди
Плиний отложил стило и вновь припал к кубку. Он дрожал. Это давным-давно пережитый страх вновь напомнил о себе. Как же ему было жутко тогда, на дороге, заваленной трупами. Он шел, поддерживая мать, спотыкаясь о чьи-то руки, ноги, наступая на продавленные до позвоночника животы и раздавленные головы. Потом они остановились, потому что дорога упиралась в пропасть, из которой поднимались желтые клубы ядовитых испарений.
Мать взглянула на него страдальческими глазами, и он сказал:
— Мы вернемся в Мизено.
И они пошли назад по той же дороге, устеленной мертвецами. Они не должны были выжить, но боги хранили их. Добравшись до дома, они напились, поели фиников и стали ждать, когда и чем кончится это безумие.
Для них все кончилось хорошо — они уцелели. Через два дня на берегу около Стабий рабы нашли под толстым слоем пепла тело его дяди, Плиния Старшего. Когда с лица дяди сняли кем-то заботливо положенную подушку, Плиний увидел, что глаза дяди открыты…
Об этом он тоже должен написать Тациту. Это — история, а в ней жизнь и смерть всегда шествуют рядом.
Плиний Младший поднял голову и не увидел ничего, кроме равнины с разбросанными тут и там оливковыми рощами. Покинув Мизено, он долго выбирал, где ему поселиться. И наконец добрался сюда… Здесь нет гор. Он не любит горы. Он ненавидит горы! В каждой из них ему чудится призрак Везувия.
НапоминаниеМиновали столетия.
В середине XVI века инженер Доменико Фонтана, строивший водопровод от реки Сарно к городу Торре-Аннунциата, случайно наткнулся на руины Помпей. В начале XVIII века австрийский князь Д'Эльбеф начал раскопки Геркуланума, а через десять лет итальянец Микеле Руджиеро обнаружил развалины Стабий. По мере того как продвигались раскопки, которые продолжаются и поныне, все написанное Корнелием Тацитом, Светонием, Стацием, Плинием Младшим об извержении Везувия 24 августа 79 года нашей эры находило подтверждение, становясь источником вдохновения для художников и писателей, пищей для размышления историков и вулканологов.
А что же Везувий? Вулкан напоминал о себе извержениями и выбросами лавы в 203, 472, 512, 685, 982, 993, 1036, 1500, 1631, 1661, 1794, 1822, 1866, 1872, 1906, 1944 годах. И когда он вновь проснется, в точности никто не знает…
Может быть, и впрямь — когда грехи людские снова обратят на человечество гнев Господа? И разверзнутся тогда хляби небесные…
В 1876 году гордый британец лорд Брайс во время экспедиции на Арарат обнаружил на одном из горных уступов большой кусок обработанного дерева. Он полагал, что это — остатки библейского ковчега. Но почему десятки организованных впоследствии экспедиций не смогли обнаружить его? Плохо искали? К сожалению, в 1974 году турецкие власти закрыли доступ в район Арарата… Но к тому времени английский археолог Леонард Вулли уже обнаружил загадочный слой ила толщиной два с половиной метра, разделявший слои, в которых присутствовали остатки жизнедеятельности человека. Французский ученый Мортилье назвал этот слой hiatus, что означает «перерыв». А в 50-е годы благодаря раскопкам в пещере Шанидар в Северном Иране удалось установить и время всемирного потопа — примерно 10 тысяч лет до нашей эры.
Значит — было? Было.
А теперь иди и не греши.
Крестовый поход детей
Их были тысячи. Десятки тысяч! Они шли и шли. А прилив набирал силу. И вешки, обозначавшие тропу, гнулись от ветра. Вода поднималась. Она уже по пояс! Дети постарше брали малышей на руки, сажали на плечи… Ничто не могло остановить их на пути к Мон-Сен-Мишелю. Одолев брод и миновав крепостные ворота, они устремлялись к монастырю Ла-Мервей. Там их встречали монахи-бенедиктинцы, одаряя каждого куском хлеба и кружкой воды из источника Святого Обера. Но их было слишком, пугающе много, этих маленьких пилигримов, осенью 1333 года по велению «небесного голоса» устремившихся к границе Бретани и Нормандии, к острову Мон-Сен-Мишель. Ничего подобного мир не видел более ста лет, с 1212 года, со времен «детских» крестовых походов. Поистине это было чудо!
На берегу ЛуарыМон-Сен-Мишель
Рано утром Стефан погнал стадо на пастбище. Пощипывая траву, козы бойко трусили вдоль дороги. Вот и последние дома деревни Клуа, дальше — поле. Стефан прошагал еще с четверть лье, а потом окриками и хворостиной заставил коз повернуть к берегу Луары. Вот же глупые животные! Ведь там и трава гуще, и вода под боком.
Выбрав пригорок, Стефан сел и перекинул на колени холщовую котомку. Сунул в нее руку, нащупал единственную лепешку. Может, отломить кусочек? Или дождаться, когда заурчит в животе? Да, конечно, нужно подождать, потерпеть…
Солнце начинало припекать. Июнь 1212 года выдался жарким. Стефан запрокинул голову, подставив лицо солнечным лучам. Закрыл глаза. Под веками закружили алые пятна. Пастушку показалось, что он становится легким, поднимается над землей… Нет, спать нельзя, сказал он себе. Но веки будто склеили медом.
— Ты спишь, мальчик?
Стефан вздрогнул. Перед ним, опираясь на посох, стоял мужчина в длинном одеянии, напоминающем и в то же время отличающемся от монашеской рясы.
— Нет, — пролепетал пастушок.
Мужчина улыбнулся, и улыбка его была такой доброй, какой Стефан не видел даже у своей матери.
— Не поделишься ли ты лепешкой с бедным странником?
Мальчик ухватился за котомку.
— А откуда ты знаешь, что у меня есть лепешка?
— Я все знаю, — сказал мужчина. — Тебя зовут Стефан. Тебе двенадцать лет. Отца своего ты не знаешь. Мать ходит за коровами вашего барона. Братьев и сестер у тебя нет, и каждый день ты выгоняешь на луг коз, мечтая о дне, когда сможешь стать послушником бенедиктинского монастыря.
Стефан как зачарованный достал лепешку и протянул ее страннику. Тот разломил лепешку пополам и стал есть.
— Ешь и ты.
Пастушок послушно откусил, но вкуса хлеба не почувствовал.
— Намерение твое уйти в монастырь похвально, — сказал мужчина. — Но это — потом. Сначала ты должен выполнить то, что тебе предначертано. Ты, Стефан, пойдешь в аббатство Сен-Дени под Парижем и объявишь, что должен освободить Гроб Господень, находящийся в Иерусалиме под пятой неверных. Тебя отведут к королю Филиппу II Французскому, и он поможет в благих делах твоих. Но даже если откажет в помощи, не отступай. А сейчас мне пора. Горек воздух земли…
Странник повернулся, сделал шаг, остановился, посмотрел на мальчика:
— Я буду ждать, когда ты придешь, Стефан.
— Где… где мы встретимся?
— В Палестине. Я буду ждать тебя.
Вокруг головы мужчины появилось сияние, и было оно таким ярким, что Стефан зажмурился. Когда сердце немного успокоилось, он открыл глаза. Вскочил. Где же странник? Но мужчина в чужеземном облачении исчез. Только солнце, спокойная вода Луары, козы на лугу хлебные крошки на траве…
— Иисус, — прошептал пастушок.
Он упал на колени и вознес молитву. Потом поднялся и побежал. Надо спешить. Ведь его ждут!
Безжалостное солнце висело в небе и не было спасения от его лучей.
В Рейнской землеНиколас был несчастнейшим из людей. Во всяком случае, он так считал. А с ним никто и не спорил. Потому что никому не было дела до подмастерья из Трира, сироты, из жалости принятого на обучение местным шорником.
Несмотря на восемнадцать исполнившихся лет, смотрелся подмастерье сущим ребенком, настолько он был худ и немощен. Ко всем прочим бедам Николас шепелявил и заикался. Внятную речь он обретал лишь тогда, когда рассказывал о своих видениях. Тогда голос его крепчал, слова плотно прилегали одно к другому, а в обычно пустых, белесых глазах вдруг зажигался огонь, который некоторые слушатели полагали божеским, а некоторые — дьявольским. Но вторых было меньшинство, иначе не избежать бы Николасу суда, костра иль топора.
Тот июльский день 1212 года, казалось, ничем не отличается от предыдущих, но именно ему предстояло перевернуть жизнь подмастерья, а следом изменить жизнь тысяч его сверстников из Рейнской земли.
Накануне у Николаса был сильнейший припадок. Успевший привыкнуть и к пене на его губах, и к конвульсиям, и к бессвязным речам, шорник в сердцах сплюнул и отволок мало больного, еще и неумелого и нерадивого ученика в закуток под лестницей. Пусть там видит свои вещие сны…
Фанатичный проповедник, Петр Амьенский, увлек за собой в крестовый поход около 20 тысяч крестьян
Вскоре приступ пошел на убыль, и подмастерье затих. Наутро же, проснувшись, он собрал свои нехитрые вещички и объявил шорнику, что уходит от него.
— Да кому же ты нужен, убогий? — удивился мастер. — Ведь погибнешь!
— Если погибну, то не просто так, а во славу Господа, — ответствовал Николас. — А пойду я в Кельн. Там, на площади, объявлю я повеление архангела Михаила, прошлой ночью посетившего меня.
