Богуслав Суйковский - Листья коки
Низко склонившись, Синчи, удивленный, мгновенно выпрямился.
- Кипу, великий господин? Кипу уже никто не прочтет. Сапа-инка Тупак-Уальпа разослал приказ: "Каждый, кто владеет искусством чтения кипу, обязан немедленно умереть". Потому что белые разослали фальшивые кипу.
- Знаю. Тупак-Уальпа снова пошел самым легким путем, не думая о будущем. И люди повиновались приказу?
Синчи вспомнил то, что он слышал по дороге, и склонил голову.
- Да, повиновались, великий господин.
- Жаль их. Мои жрецы и другие люди, умеющие читать кипу, живы. Таинственное и священное искусство чтения кипу не умрет. Нужно будет научить новых людей вместо тех, что отошли к предкам. А теперь разошли слова: инка Манко возложил на голову повязку и перья.
Синчи вышел из шатра вместе с ловчим Кахидом, который должен был отвести его к прежнему часки-камайоку из лагеря Манко. Синчи воспользовался случаем.
- Господин, - обратился он, как только они оказались за пологом. Когда войска, верные сыну Солнца Уаскару, шли на Силустани...
- Да, я вел их. Но нам не удалось перевалить через горы. Воины плохо сражались. Они все время помнили, что Атауальпа носит повязку и священные перья. Это сильнее чем любые разумные доводы. Ведь и ты рассуждаешь подобным же образом.
- Господин! - Синчи говорил дрожащим голосом. - В уну Юнии есть селение Кахатамбо. Люди... я не нашел, там людей. Ты не знаешь, господин, куда они ушли? Почему?
- Спасались от войны. Спешили укрыться от наступающих войск. Уходили в горы или в долину реки Уальяго.
- Не было ли... не было ли там сражения? Или резни?
- Я не слышал об этом. Войска бились друг с другом, но жители... Нет, никто не причинял вреда населению. Зачем было это делать? Ведь земледельцы, рудокопы, ремесленники всегда нужны...
- О, тогда я найду ее! - возбужденно воскликнул Синчи.
Кахид, обладавший великолепной памятью, вспомнил тот день, когда Синчи был его проводником, и усмехнулся.
- Смотри же постарайся отыскать ее до праздника Райми, - благосклонно посоветовал он. И Синчи смущенно потупился.
Глава тридцать шестая
Иллья возвращалась домой на закате солнца и несла вязанку сухих смолистых ветвей толы. Девушка торопилась. Каменную человеческую фигуру древнюю уаку, почитаемую всей долиной, а в айлью Кахатамбо считавшуюся родовым фетишем, - нашли поверженной, когда вернулись домой после ухода войск. Это могли сделать воины родом с побережья, чтившие только свои фетиши, но, возможно, здесь бесчинствовал и сам Супай. Жрец из Юнии советовал остерегаться и, по крайней мере пока не принесена большая жертва, по выходить ночью из дому.
От деревни до зарослей толы было далеко, и хотя Иллья не успела собрать столько сучьев, сколько могла бы унести, она спешила вернуться. С тропинки, вьющейся высоко по склону горы, ей была видна вся деревня.
Дома уцелели, войска нне тронули их. Только на одном сгорела соломенная крыша, да и то наверняка случайно. Но поля, террасами поднимавшиеся по склонам, пришли в запустение. На нижних участках торчали почерневшие сухие стебли не сжатой вовремя киноа, выше буйно разрослись сорняки. Кое-где из-под травы пробивалась кукуруза, взошедшая из осыпавшихся зерен.
Светлой ломаной линией обозначался на склоне горы главный тракт, ведущий из Куско в Кито. Иллья некоторое время смотрела в ту сторону. Тракт был пуст, даже возле сторожевого поста на перевале не заметно ни малейшего движения.
Впрочем, гонцы больше не несли службы. Уже одного этого - вещи странной, неслыханной - было достаточно, чтобы устрашить самого храброго. А кроме того, пугал призрак голода, не покидал страх, что снова явятся войска, неизвестно откуда и чьи, а тут еще слухи - смутные, непонятные, неведомо откуда идущие...
Иллья снова взглянула на дорогу. По ней спешил когда-то молодой гонец Синчи, который здесь всегда сбавлял шаг и смотрел на нее... В тот раз он шел с солдатами и крикнул ей, что через год, на празднике Райми, будет выбирать себе жену.
Она надула губы, гордо выпрямилась и презрительно вскинула голову. Часки? Фи, да разве они женятся? Конечно, большая честь быть часки, но разве это муж! Все время на службе, все время на сторожевом посту.
Но, однако, этот Синчи крикнул, что будет выбирать жену. Может, он оставит службу? А возможно, сделается начальником поста? Нет, нет! Пусть лучше бросит работу, пусть возвращается в свою айлью и требует землю и дом.
А если он не земледелец? Может, рудокоп, рыбак, каменщик или пастух? Как живут их жены?
Она тихо рассмеялась, пожала плечами и быстро двинулась дальше. О чем она думает? Этот Синчи ушел и пропал. Может, он шутил тогда? Или уже забыл? Кто-то говорил, что видел его на тракте, что он теперь важный камайок и его сопровождало четверо воинов.
Глупости! Как это может быть? Ошибка. Этот Синчи, если он еще жив, бегает, наверное, где-нибудь на другой Дороге и заглядывается на других девушек.
Она ускорила шаг. Над крышей дома курился дымок, Значит, отец уже вернулся. Нужно торопиться.
Старый Ликучи, отдыхая, сидел у очага, в котором горел сухой навоз лам. Дочери, Мола, младшая, и Мотупо, мужа которой забрали с собой солдаты, хлопотали по дому, хотя делать, собственно, было нечего. Когда они вернулись в свою айлью, нашли только стены и крышу. Ни утвари, ни ковров, ни домашней птицы. В кладовке ни зернышка кукурузы или киноа. Из вещей осталось только то, что успели захватить с собой, а жили они тем, что удавалось собрать на запущенных и вытоптанных полях.
В молчании съели жидкую похлебку, приготовленною Мотупо в каком-то сосуде, и лишь когда Иллья запалила светильник из смолистых веток толы и гнетущий мрак отступил к углам хижины, только тогда старый Ликучи сказал:
- Инти, бог Солнца, все время карает нас. В айлью только шестеро стариков и двое парней. Будет голод, дети мои, страшный голод. Нам не под силу обработать землю. Ни для храма, ни для самих себя. Ни для сапа-инки. А главное - нет зерна для посева...
Мотупо, муж которой работал на общинных складах, прервала его:
- Получим из общих хранилищ. Никто не должен голодать - таков закон. Камайок должен сейчас же послать кипу, что Кахатамбо грозит голод.
- Был такой закон, - грустно поправил ее отец. - А сейчас ты говоришь: "Камайок должен послать кипу!" Какой камайок? Тот, который был у нас, отправился с Атауальпой на Кахамарку и там погиб. Пришел новый. А теперь и этот, новый, получил какой-то приказ сапа-инки, удалился в горы и бросился со скалы. Да и самого сапа-инки уже нет в живых.
- Тупака-Уальпы? Так будет другой. Сапа-инка должен быть. Как же жить без закона и без приказов? - робко вступила в разговор Иллья.
- Об этом ничего пока не слышно, ничего. Да и как мы теперь узнаем, если часки больше не бегают. О таких временах, когда не было часки, не рассказывают даже араваки. Теперь если кто и идет по дороге, то он так напуган, что с ним не поговоришь. Вот ты, Мотупо, думаешь, что мы получим припасы на складах. На каких? В Юнии и даже в Силустани склады пусты. Приходили разные войска и опустошали склады один за другим. Брали все кому не лень. А ты теперь обходись как знаешь.
- Когда будет передел земли? - спросила Иллья. - Где мы получим участок в этом году? Ой, если бы на нижних террасах по северному склону.
- Ишь чего захотела! Учу уже занял их.
- Как это - занял? Без передела, без согласия айлью?
- А вот так и занял. Он смеялся над нами и говорил: "Нет теперь сапа-инки, значит, нет и старых законов. Теперь сила - закон. А в Кахатамбо только я один сильный, поэтому и беру, что захочу. Так делают белые".
Старик понизил голос. Он боялся, что его услышат, и дочери едва понимали его слова.
- Учу грозится, что пойдет в горы, разыщет наше стадо лам и заберет себе. Что будет есть свежее мясо, не сушеное, а такое, как едят белые. Но он толстый, хотя и сильный. Быстро ему не добраться туда. А мы - ближе. Наш дом выше. Надо опередить Учу. Нужно пойти и забрать лам себе.
- Но ведь за это на всю жизнь ссылают на рудники. Могут даже приговорить к смерти, - испугалась Мотупо.
Иллья вскинула голову - была у нее такая привычка - и с любопытством смотрела на отца, который продолжал:
- Раньше так было. Но теперь нет закона. Учу прав. Если не возьмем мы, возьмет он. И он будет жрать свежее мясо, а мы - разве что полевых мышей.
- Отец, а ты не боишься гнева богов?
- Я буду поклоняться богам белых людей. Они, должно быть, сильнее наших.
Он вдруг вскочил и, размахивая руками, стал кричать:
- Тебе, Иллья, хотелось получить нижние террасы? Так нет же! Я возьму себе самые лучшие земли - в долине! Между каналами! Возьму!
Дочери, пораженные, смотрели на него, не смея ответить. Каждый год по извечному закону лучшие земли в долине предназначались для властелина. Слова отца для девушек зазвучали почти как святотатство.
Ликучи успокоился так же быстро, как и вышел из себя, он снова сел и закрыл лицо руками. В полной тишине едва слышно потрескивал светильник.
