Стивен Кут - Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II
Теперь Карлу предстояло ввести в медвежью берлогу двора английской Реставрации свою будущую жену. Между тем мало кто из женщин того времени был бы столь же плохо подготовлен к этому знакомству, как Екатерина Браганза. Да и не подходила она для этой среды. В свои двадцать три года девушка жила настолько замкнуто, что светская жизнь оставалась для нее тайной за семью печатями. Воспитывалась она как истовая и даже фанатичная католичка, и путешествие в местную часовню, чтобы помолиться при известии о своем надвигающемся замужестве, было едва ли не единственным ее выходом за пределы дворца, где она жила в Португалии. Подготовившись таким образом, Екатерина Браганза отправилась в долгий, сопровождавшийся штормами морской переход в Англию. С ней вместе была ее свита, состоявшая из духовников, парикмахеров, парфюмеров, глухой дуэньи и шестерых «страхолюдин»-фрейлин, чьи уродливые юбки с фижмами и пуританские нравы в скором будущем доставят ей немало неудобств. По прибытии на место робкая маленькая принцесса попросила чашку чая, но в те времена это была еще редкость, чая не нашлось, и ей пришлось удовольствоваться бокалом слабого пива. Внешность у нее была не слишком впечатляющая. Ивлин описывает женщину «невысокую, хотя и неплохо сложенную, с печальными красивыми глазами, выступающими вперед зубами, портящими рот, но в остальном довольно приятную». Однако самого короля больше всего удивили волосы невесты, густыми прядями ниспадающие с обеих сторон лба. «Господа, — якобы сказал Карл своим приближенным, — вы привезли мне летучую мышь».
Принцесса, естественно, была католичкой, и к ее бракосочетанию с Карлом готовились со всем тщанием. Португальский посол твердо заверил английского короля, что Екатерина при всей своей набожности «полностью свободна от фанатизма, который отличает столь многих приверженцев этой веры, делая их совершенно непереносимыми в общении». Тем не менее декорум должен был быть соблюден. Кларендон всячески настаивал, чтобы Карл отправился в Портсмут встречать принцессу в сопровождении какого-нибудь епископа-англиканина, подчеркивая тем самым свои протестантские симпатии. Согласились на том, что из уважения к чувствам Екатерины будет тайно проведена краткая служба по католическому обряду, но для широкой публики чрезвычайно важна была именно протестантская церемония. Ее и провели в Большой Палате официальной резиденции портсмутского губернатора. Королевская чета восседала на троне, отделенном от собравшихся высоким помостом. По завершении церемонии от платья принцессы отвязали по португальской традиции так называемые любовные узелки из голубого шелка и роздали их гостям, но от этого брачная ночь успешнее не стала. Из-за морского перехода у Екатерины разладились ее женские дела, и Карл, утомленный собственным путешествием, писал впоследствии, что «это только способствовало сохранению чести нации, ибо, по правде говоря, спать хотелось невероятно».
В эти первые дни Карл желал быть со своей неопытной юной женой как можно отзывчивее. Ведь Екатерина, сразу оказавшаяся под властью его обаяния, явно хотела во всем ему угодить. Карл писал Кларендону: «Если я что-нибудь понимаю в людях — а думаю, это так и есть, — королева прекрасная женщина». Испытание праведности не замедлило произойти. В переписке с дочерью португальская королева-мать предупреждала ее насчет леди Калсман и энергично советовала ей, чтобы она даже имя этой дамы запретила называть в своем присутствии. Но графиню, ожидавшую от Карла ребенка, было не так-то легко укротить. Со всей решительностью она потребовала, чтобы роды состоялись в Хэмптон-Корте, где проводили свой медовый месяц Карл и Екатерина. Король отказал, но его любовница, явно не желая примириться с поражением, сделала весьма характерный для себя ход.
При дворе был пущен слух, будто окружающие королеву девственницы оказывают на нее, по мнению Карла, нежелательное иноземное воздействие. Они не понимают английских нравов и отказываются спать в постели, которую когда-либо занимал мужчина, а также с отвращением относятся к английской привычке оправляться на людях, жалуясь, что «и шагу не ступишь, чтобы на каждом углу не увидеть свинью-англичанина, поливающего стену». Ясно, что от этих дам с их предрассудками надо срочно избавляться. Между тем, пока на место первой фрейлины королевы из англичанок претендовала одна лишь графиня Суффолкская, леди Калсман увидела, что и у нее лично есть шанс. Она устроила королю несколько сцен с заламыванием рук и слезами, сыграла на чувстве вины, которое он не мог не испытывать, и в конце концов сломила сопротивление венценосца: теперь претендентский список возглавляла она.
К изумлению Карла, его послушная маленькая королева воспылала латинским гневом. Повторяя с явным отвращением ненавистное имя, она заявила, что если король будет настаивать на том, чтобы при дворе появилась эта дама, пусть он лучше отошлет ее, Екатерину, назад в Португалию. Карл попытался было успокоить жену: мол, все это дело прошлое, с графиней у него покончено. Это была откровенная ложь, о чем Екатерина уже прекрасно знала. Так или иначе, графине удалось уговорить любовника включить ее в круг дам, которых должны были представить королеве. Когда рука Екатерины протянулась для поцелуя, одна из «страхолюдин» наклонилась к ней и прошептала на ухо имя женщины, стоящей перед нею на коленях. Королева отдернула руку. Последовали слезы, кровь из носа, и Екатерину в судорогах вынесли из комнаты.
Замять дело поручили Кларендону. Карл же, заставив других стирать свое грязное белье, упорно сохранял остатки собственного достоинства. В разговоре с лорд-канцлером он прямо заявил, что честь обязывает его не оставлять мать своего ребенка, а долг жены — повиноваться мужу. В противном случае, добавил Карл безо всякой видимой логики, он возьмет себе кучу любовниц, лишь бы только досадить ей. Кларендон принялся за дело. Снова полились слезы, начались бесконечные разговоры. Униженной королеве было ясно дано понять, что английский закон требует от нее взять фрейлиной даму, которую они оба с лорд-канцлером ненавидят, хоть и по разным причинам. Разгневанная Екатерина заявила, что немедленно возвращается в Португалию. «Вы не можете уехать без согласия его величества», — возразил Кларендон. Карлу же он посоветовал выждать несколько дней — пусть дело уладится само собой. Когда супруги наконец встретились, крик был слышен во всем дворце. Королева несколько дней проплакала, упрямо отказываясь даже видеться с мужем. На Карла это, похоже, произвело некоторое впечатление. Оказывается, у его жены есть сила духа. Это новость. Карл почувствовал себя пристыженным, и хотя от своего отступаться был не намерен (и действительно, в конце концов Екатерина вынуждена была сдаться), его чувства к жене сделались глубже, чем он прежде мог себе представить.
Леди Калсман получила свое место, правда, за него пришлось заплатить: король явно потеплел к жене. Впрочем, графине нужно было нечто большее, нежели положение при дворе королевы. Конечно, это имело значение, и немалое: сопровождая Екатерину, куда бы та ни пошла, Барбара была всегда на виду. Но этого ей было недостаточно. Графиня желала ясного и недвусмысленного признания своей роли первой любовницы короля. Она хотела иметь покои в Уайтхолле и, получив их в апреле 1663 года, принялась со всем энтузиазмом обживать. По уши влюбленный в Барбару король регулярно туда наведывался и нисколько не возражал, что его любовница принимает там и других. Быть может, этой терпимости способствовал его собственный любвеобильный нрав. Среди визитеров леди Калсман были такие известные люди, как сэр Чарлз Беркли, Джеймс Гамильтон, лорд Сэндвич и похотливый племянник Генри Джермина. Даже первый внебрачный сын короля, Джеймс Крофтс, которому исполнилось уже 13 лет и который был, судя по миниатюре Сэмюэла Купера, неотразимо привлекательным подростком, проложил себе путь в ее спальню. У Джеймса, правда, была уже к этому времени собственная любовница, но неизменно наблюдательный Пепис отмечал, что герцог Монмат (как вскоре все станут называть молодого человека) «постоянно трется подле леди Калсман».
Дети, прижитые королем с леди Калсман, всегда были под рукой у любящего отца, а когда они ему надоедали, его ждал богатый стол графини, высоко ценимый даже французским послом. Король проводил в покоях любовницы — на что она и рассчитывала — все больше и больше времени. Даже Пеписа, при всем его восторге перед женщинами, это шокировало. «Леди Калсман, — записывал он в дневнике, — вертит им как хочет; в ее распоряжении — все любовные ухищрения Аретино[3], в которых и он знает толк, не зря ведь… у него длинный; но в том-то и беда, ведь, как говорится в итальянской пословице, «Cazzo dritto non vuolt consiglio»[4] Результат всего этого был и предсказуем, и ужасен. Политику Карла отныне определяла похоть. «Если одни советники, люди здравомыслящие, — записывает Пепис, — дают королю хороший совет и подталкивают его к действиям, идущим ему на пользу, то другие — советники в удовольствиях, которые подкатываются к нему, когда он пребывает в компании леди Калсман, в настроении веселом, и всячески убеждают не слушать этих старых, выживших из ума олухов».
