Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы
Юноша подхватил гимн международного пролетариата, а старушка поспешно засеменила прочь. Наткнувшись на отца Иоанна, она подошла под благословение и полюбопытствовала:
— Батюшка, а верно, что Антихрист уже здесь? Ведь по Писанию Антихрист сядет в храме, как Бог.
— Нет, они малы для Антихриста. Тот чудеса творить будет, а они не могут — сами смерть принимают.
— Так если они не с Антихристом заодно, а по дурости только, ты бы отслужил над ними панихидку.
— Прогонят, матушка.
— А ты, батюшка, ночью приходи — и потихонечку. Ночью здесь поспокойнее… Кто не без греха, может, и простит им Господь.
— Простит, матушка. Сегодня же, как стемнеет, и приду.
* * *Ночью, когда народ разошелся, отец Иоанн пробрался на Красную площадь, к Кремлевской стене и, озираясь, словно тать, тихонько запел отходную по жертвам трагедии, постигшей Отечество:
— Упокой, Боже, рабов Твоих, и учини их в рай, идеже лицы святых, Господи, и праведницы сияют, яко светила; усопших рабов Твоих упокой, презирая их вся согрешения…
Отец Иоанн переходил от одной братской могилки к другой и вновь пел. На четвертой его прервали появившиеся из темноты караульные с ружьями:
— Ты что здесь делаешь, товарищ?
— Отпеваю детей несчастных, молюсь за усопших и погребенных в сем святом месте.
— Так ты, значит, пролетарский поп, раз над большевиками молишься?
— Нет, сын мой, я ваших перемен не разумею.
— Но раз молишься, значит, одобряешь?
— Я молюсь об их душах, молюсь об умерших, а не об их делах в земной юдоли.
— Значит, не одобряешь. А разве о врагах молиться можно? По-нашему, врагов убивать надо. На то она и жизнь!
— Христос молился о распинавших Его: «Отче, прости им, не ведают бо, что творят».
— Но мы-то, поп, ведаем. Мы, поп, скоро выстроим всемирное счастье для угнетенных.
— Уповаю, что многие из вас, обольщенные своими вождями, не ведают, что творят. Ибо замыслы построить всемирное счастье без Бога подобны замыслам вавилонян: «Построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя». Но Господь не допустил этого и рассеял вавилонян по всей земле.
— Ты здесь, поп, контрреволюцию не разводи. Ты сюда притащился небось проклясть наших товарищей. Молельщик нашелся! Революция за них помолится. Давай уноси ноги, пока отходную по тебе не пришлось читать.
Отец Иоанн перекрестил последний раз могилы, перекрестил караульных, шепча: «Господи, прости им, не ведают бо, что творят», и пошел прочь. Опять нестерпимо потянуло в церковь — помолиться за всех умерших и всех живущих на земле. А потом? А потом побыстрее вернуться в свое село. Батюшка ощутил в себе великую крепкую веру и понял свое предназначение: всю оставшуюся земную жизнь и там, куда по грехам пошлет его Господь после кончины, молиться за тех, кто не ведает, что творит.
«Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя».
* * *— Повезло тебе, батюшка, — уезжаешь! — горько вздохнул извозчик, отвезший отца Иоанна к вокзалу. — И я бы подался хоть куда, лишь бы подальше от этой свободы!..
Наступала эпоха революционных трибуналов…
Самосуд над мальчиком
По Рязанской улице Басманной части Москвы 5 января 1918 года в три часа дня солдат вел под ружьем испуганного мальчишку лет пятнадцати. Эту странную пару повстречал милиционер Аркадий Миллер и, удивленный грозным эскортом ребенка, спросил:
— Чего пацан-то натворил?
— Мои вещи на вокзале скрал.
— Не крал я ничего, — захлюпал носом мальчишка.
— «Не крал я ничего», — передразнил солдат, разразясь площадной бранью. — Мне на тебя показали.
— Пошли в комиссариат, там разберемся, — предложил милиционер.
— Не нужны мне ваши комиссариаты, я и сам с поганцем разберусь.
— По закону надо разобраться, — настаивал представитель порядка.
— Не нужны мне ваши законы — нынче свобода!
Солдат стукнул по мостовой ружьем, как бы давая понять, что в ружье и заключена эта свобода.
Вокруг спорящих собралась небольшая толпа. Самые осатанелые кричали из-за спин насупленных и молчаливых:
— Житья от воров не стало!
— Чего его водить, убить туточки, а то и нас пограбит когда-нибудь.
— И милиционера бей, он с жуликом заодно. Гляди, как своего защищает.
Озлобленный голодом и стужей народ все теснее обступал мальчишку. Миллер, почувствовав опасность для себя, убрался прочь. Мальчишку тотчас забили до смерти и бросили труп во дворе дома № 4. Здесь его и нашли прибывшие с Миллером из комиссариата милиционеры.
Дело о самосуде толпы над мальчиком пролежало в следственной комиссии ревтрибунала девять месяцев без всякого движения и наконец было прекращено «за невозможностью разыскать обвиняемых».
По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 204
Неподсудный чекист
2 марта 1918 года на переднюю площадку московского трамвая № 24 вскочили двое пьяных. Кондуктор Граховский заявил, что положено садиться в трамвай через заднюю площадку, и потребовал, чтобы нарушители порядка на следующей остановке вышли. Но те отказались не только выйти, но и заплатить за проезд. Началась перебранка, трамвай замер посередине Волхонки. Пассажиры устали от ожидания, и поднялся ропот, в адрес упорствующих нарушителей порядка посыпались угрозы. Кондуктор тоже пригрозил, что расправится с безбилетниками по-своему, если они не слезут добром. Тогда один из них выхватил револьвер из-за пазухи и направил его на Граховского. Тот соскочил с трамвая и стал звать на помощь. Появилась милиция и, направив винтовки на вооруженных револьвером нарушителей порядка, предложила им сдаться. Один тут же дал деру, а другого, с револьвером в руке, задержали озлобленные пассажиры, и он, под крики и толчки возбужденной толпы, был арестован. По дороге в комиссариат арестованный грозился перестрелять всех вокруг, для чего и выхватил уже другой револьвер, но милиционеры тотчас обезоружили пьяного дебошира и оттеснили его от толпы, готовой растерзать на месте любителя огнестрельной потехи.
Каково же было удивление в комиссариате милиции, когда оказалось, что задержанный не бандит с большой дороги и даже не дезертир из Красной Армии, а комисcap Всероссийской чрезвычайной комиссии Георгий Лазаргашвили. И хоть толпа продолжала требовать расправы над бомбистом, ему вернули оружие и отпустили, арестовав взамен кондуктора Граховского.
Не прошло и недели после инцидента в трамвае № 24, как комиссар по гражданским делам Москвы Рогов получил резолюцию председателя ВЧК, в которой было заявлено, что, на основе показаний «обвинителя Лазаргашвили, комиссия усмотрела возмутительный факт избиения милиционерами вышеозначенного комиссара, которому они были позваны на помощь, дабы задержать трамвайного служащего Граховского, вмешавшегося в разговор и пытавшегося нанести побои тов. Лазаргашвили… Всероссийская чрезвычайная комиссия не только горячо протестует против подобного зверского инстинкта милиционеров, напомнивших своими действиями городовых, но и решительно требует, с целью предупреждения подобного рода происшествий, немедленно арестовать участников избиения комиссара Лазаргашвили и подвергнуть их самому суровому наказанию, с отстранением от службы. В отношении же Граховского, призывавшего толпу к самосуду над комиссаром Лазаргашвили, предъявившему свой мандат с фотографической карточкой, принять следующие меры: немедленно арестовать и передать военно-революционному суду за подстрекательство к убийству».
Но, как видно, на первом году Советской власти кое-кто еще пытался оспаривать мнения всесильных чекистов, и следственная комиссия при Московском революционном трибунале, опросив свидетелей происшествия, постановила: «Дело Граховского производством прекратить за отсутствием состава преступления». Но и этим ревтрибунал не ограничился! В ВЧК было послано официальное письмо с просьбой сообщить, «в каком положении находится дело о комиссаре Чрезвычайной комиссии Лазаргашвили, в связи с инцидентом, имевшим место в вагоне трамвая 2 марта сего года». Ответа из ВЧК, конечно, не дождались.
По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 616
Отказ снять погоны
В 16 лет, 2 августа 1914 года, Валентин Шереметьев, сын банковского служащего, отправился добровольцем на войну. За три года боев прошел путь от солдата до старшего унтер-офицера Первого штурмового батальона смерти. Защищая Отечество, был несколько раз ранен, контужен и в начале 1918 года отправлен с фронта в Москву на лечение. Его поместили в городской госпиталь № 1765, где, кроме прочих недугов, у него обнаружили туберкулез, нервные и сердечные припадки.
Красноармейцы из одной с ним больничной палаты, большинство из которых или дезертировали с фронта, или вовсе не нюхали пороха, однажды подступили к Шереметьеву:
