Ларри Коллинз - О, Иерусалим!
— Пожалуйста! — сказал начальник арсенала. — Будьте любезны.
Через пять минут майор Скотт увёз пушку из Хайфы. Ҳагана получила своё первое тяжёлое орудие.
В решении других британских военнослужащих остаться в Палестине женщины роли не играли. Война, в которой они призваны были выступать в роли нелицеприятных блюстителей порядка, стала для них кровным делом, и они принимали близко к сердцу страсти и заботы той или другой стороны. Теперь они соответственно дезертировали либо к евреям, либо к арабам.
Трое солдат с полной выкладкой вошли в дом Антуана Сабелла, арабского военачальника в Иерусалиме, и предложили ему свои услуги.
В Еврейском квартале Старого города пехотинец-рядовой Элберт, схватив автомат, ринулся прочь от своих товарищей прямо в объятия ошарашенных бойцов Ҳаганы. Он принёс с собой не только оружие, но и ценную информацию: британские воинские подразделения очистят квартал ровно через час.
Когда английские солдаты стали покидать Старый город, Ҳагана была готова, и евреи врывались на британские посты, буквально наступая на пятки уходящим англичанам.
Не только англичане покидали в это утро Иерусалим. В тот же самый микрофон, перед которым несколькими часами ранее сэр Алан Каннингхем произнёс свою прощальную речь, Раджи Сейхун провозгласил:
— Сегодня для Палестины начинается новая эпоха. Да здравствует свободная и независимая Палестина!
После этого Сейхун покинул радиостанцию и перебрался в Рамаллу, чтобы там основать новый центр радиовещания арабской Палестины.
Выезжая из Иерусалима, Сейхун бросил последний взгляд на город. То, что он увидел, вряд ли было благим предзнаменованием новой эры, о которой он гордо объявил по радио несколько минут назад. Над учреждением, в котором он так долго работал, — центром Палестинского радиовещания, помещавшемся в узком переулке королевы Мелисанды, — развевалось бело-голубое сионистское знамя. Этот флаг знаменовал собой первую победу Арье Шура, продвигавшегося вглубь Бевинграда.
На юге Авраам Узиэли получил приказ захватить территорию лагеря имени Алленби. В распоряжении Узиэли имелось два взвода бойцов Ҳаганы, миномёт «Давидка», три снаряда к нему и очень мало времени. Отряд иракских добровольцев успел раньше евреев добраться до казарм и отбил первую атаку Авраама Узиэли.
Быстрые и решительные действия иракцев были исключением.
Почти во всех остальных местах арабы были захвачены врасплох стремительным уходом британской армии и столь же стремительным наступлением людей Шалтиэля на оставленные англичанами позиции. Только в богатом квартале, носившем название Американской колонии, расположенном под холмом Шейх-Джаррах, да ещё в Мусраре, арабском квартале вне стен Старого города, между Дамасскими воротами и Нотр-Дам, арабы сумели оказать сопротивление Ҳагане.
В южной части города первый из трёх снарядов «Давидки» Авраама Узиэли, штурмовавшего лагерь имени Алленби, не взорвался; второй снаряд взорвался, произведя при этом чудовищный грохот и не нанеся арабам практически никакого ущерба. Ошеломлённые иракцы, засевшие в казармах, принялись кричать в телефон, что у евреев есть какое-то новое мощное оружие, вроде атомной бомбы, и умоляли прислать им подкрепление. Узнав об этом от телефонистки, которая подслушивала разговоры арабов, Узиэли дал последний залп и послал своих бойцов на штурм казарм. Иракцы обратились в бегство, а бойцы Узиэли едва не лишились чувств при виде оставленных англичанами запасов — от банок с говяжьей тушёнкой до сигарет «Плейерс».
В северной части города Ицхак Леви создал линию укреплений, которая шла от Санҳедрии — места древних иудейских погребений — через казармы полицейского училища, Шейх-Джаррах и гору Скопус. В нарушение приказа Бен-Гуриона не оставлять ни одного еврейского поселения Леви распорядился, чтобы жители изолированного и окружённого арабами Неве-Яакова покинули свои дома и укрылись за оборонительными линиями Ҳаганы. Леви не хотел, чтобы на его участке повторилась история Кфар-Эциона.
На серьёзное сопротивление арабов Леви натолкнулся только в Мусраре, где смешанный нерегулярный отряд Баджхата Абу Гарбие не пожелал отступать. Абу Гарбие разделил семьдесят своих бойцов на три группы: сирийцев послал в здание школы, иракцев — в Отель, а ливанцев — на улицу Святого Павла напротив Русского подворья. Его станковый пулемёт был нацелен на здание, которому суждено было стать символом разделённого Иерусалима, — дом Мандельбаума. К вечеру, когда бой утих, Шалтиэль смог радировать в Тель-Авив, что он выполнил большинство задач и что «противник оказал лишь незначительное сопротивление».
Правильность донесения Шалтиэля подтверждалась радиограммой иерусалимского арабского командования Хадж Амину эль Хусейни. В радиограмме сообщалось: «Наше положение критическое. Евреи у ворот Старого города».
Известие о происходящем в Иерусалиме было полной неожиданностью для Пабло де Азкарате, который утром 15 мая вернулся из своей поездки в Амман. Два дня назад, 13 мая, главный секретарь Верховного комиссара Генри Гэрни заверил его, что «в ближайшие несколько дней ничего существенного в Палестине не произойдёт». Британская администрация преднамеренно обманула представителя Организации Объединённых Наций, выказав тем самым своё полнейшее презрение к этому международному органу. Невзирая на все заверения сэра Генри Гэрни, англичане ушли из Иерусалима, не предупредив Пабло де Азкарате. И он с горечью записал у себя в дневнике: «Настал час прыжка в неизвестность».
Тем временем в Нью-Йорке организация, пославшая Пабло де Азкарате в Палестину, пыталась нащупать возможность урегулирования конфликта. Коль скоро ООН не могла послать в Палестину мессию, то в качестве единственной альтернативы она решила направить туда посредника. Однако результатом этой инициативы, на которую ООН возлагала такие большие надежды, было лишь ещё одно имя в длинном списке мучеников во имя Иерусалима, — имя графа Фольке Бернадотта.
Долгий и трагический путь еврейского народа от Ура Халдейского до Египта фараонов, Вавилона и рассеяния во всех странах света привёл, наконец, к простому каменному зданию на бульваре Ротшильда в центре Тель-Авива. Здесь в душный майский день, в пятницу лидеры сионистского движения готовились к провозглашению самого значительного события в истории их народа с тех пор, как царь Давид под громкие клики и звуки труб перенёс Ковчег Завета из Абу Гоша в Иерусалим.
Сейчас в этом здании на бульваре Ротшильда помещался музей, а прежде это был дом Меира Дизенгофа, первого мэра Тель-Авива. В залах музея экспонировались не керамические черепки, каменные реликвии и ритуальные сосуды древней иудейской цивилизации, а смелые произведения современного искусства, которые возвещали рождение новой культуры на древней земле. Военная полиция Ҳаганы придирчиво проверяла документы у двухсот избранных гостей, удостоившихся чести присутствовать на церемонии.
Ровно в четыре часа Давид Бен-Гурион поднялся со своего места в президиуме и стукнул молотком по столу. Одетый в строгий чёрный костюм, белую рубашку и галстук, еврейский лидер развернул свиток пергамента. Церемония подготавливалась в такой спешке, что художник успел нарисовать на нем лишь орнаментальный узор, а текст, который Бен-Гуриону предстояло зачитать, был напечатан на пишущей машинке на отдельном листе бумаги и прикреплён к свитку обыкновенными скрепками.
— Когда-то здесь, в стране Израиля, возник еврейский народ, — начал Бен-Гурион. — Здесь сложился его духовный, религиозный и политический облик. Здесь он жил в своём суверенном государстве, здесь создавал ценности национальной и общечеловеческой культуры и завещал миру нетленную Книгу Книг.
Бен-Гурион минуту помедлил, чтобы придать своему голосу подобающе торжественный тон. Как всегда, реалист Бен-Гурион не поддался радостному возбуждению этой минуты. Через несколько часов после церемонии он запишет у себя в дневнике: «Как и 29 ноября, я сегодня — единственный скорбящий среди ликующих». Два года он жил, храня в сердце Декларацию, которую сейчас оглашал. Он произносил положенные слова, но позднее он будет вспоминать об этом дне:
«В сердце моём не было радости. Я думал только об одном — о предстоящей войне».
— Насильно изгнанный со своей родины, — продолжал он, — народ остался верен ей во всех странах рассеяния и не переставал надеяться и уповать на возвращение на родную землю и на возрождение своей политической независимости. Проникнутые сознанием этой исторической связи, евреи из поколения в поколение пытались вновь обосноваться на своей древней родине, Последние десятилетия ознаменовались их массовым возвращением в родную страну. Пионеры, репатрианты, прорвавшие все преграды на пути к родине, и защитники её оживили пустыню, возродили еврейскую речь и построили города и сёла.
