Иван Беловолов - Истра 1941
Опять раздалась команда на немецком языке. Офицер яростно что-то кричал. Он поднялся, размахивая револьвером, но тотчас его крик прервался, как подсеченный. Офицер упал, пронзенный, вероятно, сразу несколькими пулями. По бегущим немцам стреляли все, даже писаря и штабной кашевар.
— Ну-ка, три белые осветительные ракеты! — приказал кому-то Суханов.
Тотчас в небо взвились три белые линии и, рассыпавшись искрами, превратились в медленно опускавшиеся и все разгоравшиеся белые звезды.
Сразу стало светлее, отчетливее обозначились фигуры бегущих немцев. Под нашим огнем они падали и падали в снег. Но часть скрылась за возвышением шоссе.
И вдруг из-за леса по ту сторону шоссе, несколько наискосок от нас, вспыхнули три зеленые ракеты.
— Сидельников! — улыбаясь, сказал Суханов. — Наверное, бегом бежит…
К нему подошел боец:
— Товарищ подполковник, капитан Романов просит вас к телефону.
— Уже протянули связь? И с генералом можно говорить?
— Точно, товарищ подполковник.
— И землянку соорудили?
— Две, товарищ подполковник.
— Пошли, Кондратенко, — как-то по-домашнему сказал Суханов.
Он почесал шею и добавил: — Величкин, передайте Копцову, чтоб собрал своих людей и оседлал шоссе. Задача — не пропустить тут ни одного фрица из тех, что там остались.
Таков был маленький кусочек боя, который мне довелось увидеть.
Через три минуты я сидел в только что вырытом блиндаже, крытом свежим сосновым накатом, на полу, густо устланном хвоей. В печке, вырезанной прямо в земле, пылал сухостой. На раздвижном походном табурете стоял полевой телефон. Отсюда уже протянулись провода во все батальоны и к Белобородову.
Капитан Романов просил сообщить генералу, чтобы залп артиллерии по Трухоловке был отменен, потому что первый батальон сейчас ворвется туда.
— Обождите, Романов, что скажет генерал, — приказал подполковник.
Не кладя трубку, он вызвал генерала и доложил о выполнении задачи. Ему хотелось все изобразить пообстоятельнее, но, очевидно, подгоняемый Белобородовым, прерывая рассказ, он быстро и коротко отвечал на вопросы. Закончив разговор, сказал:
— Все ему скорей, скорей… Генерал — «бегом!». А рад!
Он вызвал Романова:
— Разрешено… Действуйте!
Среди ночи Суханов получил новый приказ генерала: с рассветом двигаться на Истру.
Опять Суханов рассматривал карту, диктовал приказ; Величкин записывал, редактируя на ходу; Кондратенко сидел молча, у него совсем пропал голос, он подписал, и связные понесли приказ в батальоны.
Наутро, часов в восемь, когда уже было светло, штаб полка, покинув блиндаж, вышел на шоссе. Батальоны уже ушли на запад. Романов час назад занял Высоково.
На шоссе стоял знакомый штабной автобус. Он остановился перед полусожженным деревянным мостиком, еще не восстановленным саперами.
Я увидел Белобородова. Невысокий, в темно-серой, ладно перепоясанной шинели, по-прежнему без генеральских звезд, он быстро шел на запад. За ним двигались работники штаба.
Обойдя мост и с поразительной для его плотной фигуры легкостью перебежав через ров, он оглянулся на отставших:
— Плететесь, как старики! Бегать разучились! Вот закачу я вам по утрам зарядочку! Бегом!
И пошел дальше широким, быстрым шагом.
Некоторое время спустя я прочел в газетах Указ Президиума Верховного Совета о награждении орденами начальствующего состава Красной Армии. Среди прославленных имен генералов Белова, Болдина, Говорова, Лелюшенко, Рокоссовского, среди фамилий других героев великой битвы под Москвой значилось имя генерал-майора Афанасия Павлантьевича Белобородова.
* * *
Страду великой войны Белобородов закончил командующим армией, генерал-полковником, дважды Героем Советского Союза.
ГВАРДЕЙЦЫ
НАСТУПАЮТ
В БОЯХ ЗА ИСТРУ
Род. в 1906 г. До войны работал инструктором Могилевского обкома партии.
В боях за Москву политрук третьей роты 22-го (258-го) гвардейского стрелкового полка. Имеет ряд правительственных наград.
Капитан в отставке Б.Н. Довжик ныне проживает в г. Истре.
Подмосковный город Истру освобождал от фашистских захватчиков первый батальон 258-го стрелкового полка. Командовал батальоном Иван Никанорович Романов. Весь личный состав батальона уважал Ивана Никаноровича и крепко любил. Бойцы и командиры с гордостью говорили: «Мы — романовцы!» — и подражали своему храброму комбату. Бои были ожесточенные. Каждый квадратный метр освобожденной земли был обожжен огнем и полит кровью. Текучесть людей во время боя очень большая. Одни выбывали. На их место вливалось пополнение. На всю жизнь запомнил я сержанта Бабушкина. В бою он всегда был впереди, не знал страха. Не уступал ему в напористости и храбрости сержант Скобочкин. Оба героя и сейчас стоят перед моими глазами.
Мне хочется вспомнить также командира пулеметного взвода третьей стрелковой роты лейтенанта Киселева, который в боях под Москвой проявил высокое воинское мастерство, мужество и отвагу.
Однажды, когда фашисты из кожи лезли вон, атакуя наши боевые порядки, Киселев сам лег за пулемет и расстреливал в упор наседавшего врага. На поле боя от его пуль нашли себе могилу многие десятки фашистов. Жаль только, что этому герою не суждено было дожить даже до дня присвоения нашей дивизии почетного наименования гвардейской. Спустя дней восемь после боя, о котором я рассказываю, лейтенант Киселев погиб смертью храбрых. Родом он был из Казахстана, и шел парню только двадцать второй год…
И вот с такими людьми мы шли на Истру.
Никогда мне не забыть боя за город. Наш батальон, особенно третья рота, нес потери. Но мы упорно теснили фашистов. Наконец в 8 или 9 часов утра 11 декабря ворвались в город. На участке роты я не встретил никого из жителей. Первое впечатление было таким, будто мы не в город ворвались, а на большое пепелище. Почти ни одного уцелевшего дома. Торчат только трубы.
Когда город освободили, ожесточенная схватка разыгралась за переправу через реку Истру. Стояли двадцатипятиградусные морозы, а вода в реке не замерзла. Перед рассветом 13 декабря наш батальон получил приказ форсировать водную преграду. Фашисты заняли за городом очень выгодные для них позиции, отчаянно оборонялись.
Вот они — всего-то каких-нибудь 10–15 метров, которые надо форсировать, чтобы оказаться на противоположном берегу! Но как трудно это было сделать!
Наступавшие несли потери, но переправу навели. И сразу же — бросок. Мы не смотрели на то, что фашисты нас поливают ураганным огнем. Мы думали о другом — взять плацдарм!
И мы его взяли! Но тут роту постигла беда.
Чтобы отдать командирам взводов боевое распоряжение, командир роты лейтенант Зайцев передал по цепи:
— Командиры взводов — ко мне!
Собрались командиры и укрылись за обрывом берега. Я находился метрах в шести от них. И вдруг — взрыв. Весь командный состав роты погиб. Командование ротой принял я. До 2 или 3 часов дня продолжался бой, пока мы не отогнали противника от реки.
Батальон понес большие потери, но наступательный порыв людей не ослаб. Мы с боем освободили Ивановское. Немцы не успели разрушить эту деревню. Бойцы роты остановились в доме, где находились три старушки. Не забыть мне их никогда. У меня поднялась высокая температура — не могу головы держать. Как трогательно эти старушки за мной ухаживали! Даже плакали, что никак им не удается исцелить мой недуг. Короче говоря, нашему возвращению на освобожденной земле был рад и млад и стар.
Но обстановка была такой, что болеть было некогда.
Наступление продолжалось, и бои не прекращались. Как только смог встать на ноги, я вернулся в роту. Очень жаркая схватка с врагом разгорелась в районе деревни Щербинки. Мы получили приказ выбить противника с водяной мельницы, находившейся поблизости от деревни. Пришлось выдержать почти трехчасовой бой.
Бой в районе Щербинки был последним моим боем. Когда уже за деревней подходили к опушке леса, противник обстрелял нас из миномета. Меня в этом бою тяжело ранило. Помню, как на второй день пришел меня навестить в медицинском пункте наш командир полка М.А. Суханов. Прощаясь, он сказал:
— Поправляйся, надеюсь, мы еще встретимся!
— Обязательно встретимся! — ответил я.
Но встретиться нам так и не пришлось. До февраля 1942 года я пролежал в госпитале, потом находился в резерве, позднее был на политработе в военных учебных заведениях…
Комбат 258-го стрелкового полка Иван Никанорович Романов, батальон которого освобождал Истру, жив и здоров. Вот что писал мне Иван Никанорович после войны, когда мне удалось разыскать его:
