Иван Беловолов - Истра 1941
— Разрешите действовать? — спрашивает Романов.
— Можно, — отвечает Суханов.
Первый батальон удивительно быстро разгружает свой обоз. Вьюки и ящики передаются из рук в руки, бойцы прилаживают их на плечи и отходят, становясь в ряды; все это делается почти бесшумно, лишь изредка раздается незлая ругань, но и та вполголоса.
Проходит всего восемь — десять минут, и батальон двинулся, оставив пустые повозки с ездовыми.
Но другие батальоны задерживаются. Проходит еще четверть часа — первый батальон уже скрылся в лесу, — пока не раздается команда: «Марш!»
Мы обтекаем повозки, которые все еще стоят среди просеки, невольно прижимаясь поближе к колесам и к лошадям, туда, где уже хожено, чтобы вдруг не наступить на мину.
Миновав обоз, полк двигается дальше.
Впереди идет сапер в наушниках, держа в руках миноискатель — длинную металлическую трубку с проволочной дугой на конце. Этой дугой он водит перед собою по снегу. Следом шагает Бельды.
С миноискателем нельзя идти быстро, мы двигаемся неполным шагом. А время истекает.
Кондратенко смотрит на часы — уже двадцать один десять. А срок прибытия — двадцать два.
Он нагоняет Бельды и шепчет:
— Далеко еще?
— Нет, полтора километра, — отвечает Бельды.
Ему тоже хочется скорее, он протягивает руку к миноискателю:
— Дай мне.
Но сапер отстраняет его.
Через несколько минут Бельды тихо командует:
— Стой!
Останавливаемся. Здесь надо свернуть в гущу леса, где незаметно никакого просвета, никакой тропы, чтобы выйти к шоссе левее ушедшего вперед батальона.
Бельды и сапер первые ступают в нетронутый снег, ведя за собой колонну.
Сосны и ели растут здесь негусто, кое-где попадаются небольшие полянки. Мы теперь двигаемся почти прямо на юг, заканчивая полуокружность, вычерченную на снегу нашими ногами в трехчасовом походе.
Чувствуется, что уже близка опушка. Звуки боя опять стали явственнее; они доносятся со стороны, откуда мы пришли; мы обогнули их.
Кондратенко подходит к Бельды:
— Сколько еще?
— Полкилометра. Теперь больше не сворачивать — прямо.
Кондратенко смотрит на часы. Осталось тридцать пять минут — успеем! Но ему не верится. Для проверки он смотрит на часы Бельды. Правильно, успеем!
Бельды бегом нагоняет сапера. Как легко он бежит по снегу!
И вдруг снова сверкнувшее белое пламя и близкий страшный удар, от которого отшатываешься. Рассеиваются дым и взметнувшаяся пыль. Но где же Бельды? Стоим мы; в 15–20 шагах застыл, обернувшись, сапер с миноискателем; на снег оседает черная копоть, а Бельды нет.
В стороне от нашего пути лежит недвижное темное тело, заброшенное туда взрывом. Что-то, кажется валенок, закинуто еще дальше. К телу, осторожно ступая по снегу, идет санитар.
— Куда? Назад! — кричит Суханов.
Но поздно. Опять белый сверк, опять взрыв. Кого-то рядом ударяет комок земли, опять рассеиваются дым и пыль, но уже нет и санитара. Сапер, водя миноискателем по снегу, шагает к Бельды. По следам идут санитары.
Колонна стоит. Сапер, возвращаясь, подходит к Суханову и Кондратенко.
— Как ты проморгал? — спрашивает Суханов.
— Не знаю… Наверное, было глубоко под снегом. Через снег этот миноискатель плохо берет…
— А он у тебя действует? Дай-ка… — требовательно шепчет Кондратенко.
Он надевает наушники, берет металлическую трубку с диском на конце и приказывает саперу:
— Подставь штык!
Сняв винтовку с плеча, сапер опускает ее штыком вниз. Кондратенко водит диском вдоль штыка и вдруг жестоко ругается. У него сорван голос, слова едва слышны, но, кажется, что он кричит. Обнаружилось, что миноискатель не работает. В исправном состоянии он, приближаясь к металлу, немедленно сигнализирует об этом резким, пронзительным звуком в наушниках. Сейчас, при проверке, звука не было.
Сапер растерян, он снимает крышку диска, пытается карманным ножом отвернуть какой-то винт, нож срывается; у сапера нет других инструментов, он не удерживает ругательства.
Кондратенко и Суханов смотрят на него.
— Придется послать человека к Романову за другим миноискателем, — говорит Суханов.
Кондратенко молчит.
— Передать по цепи: начальника связи ко мне! — приказывает Суханов.
Слышны удаляющиеся голоса: «Начальника связи к командиру…»
Колонна стоит; никто не двигается, не выходит из рядов; каждому страшно сойти с места; разговоров не слышно, чувствуется общая подавленность.
— Зачем тебе начальника связи? — спрашивает Кондратенко.
— Дать радио генералу, что попали на минное поле, опоздаем на час-полтора.
— Нет! — твердо произносит Кондратенко.
Зачем- то туже обвернув шарф вокруг охрипшего горла, он идет, не оборачиваясь, вперед. Секунда колебания… Потом, отставая на несколько шагов, за комиссаром следует начальник штаба Величкин, спокойно помахивая портфелем. За ними идут другие, стараясь ступать в следы.
Есть, очевидно, правда в поговорке: смелого пуля — или, в данном случае, мина — не берет.
Кондратенко шел без миноискателя по минному полю, шел быстро, легко, напрямик, и под ним не взрывалась мина.
Я оглянулся и сначала не увидел людей. Показалось, что сзади идет только один человек. Но сразу понял: люди шли гуськом, вытянувшись длинной и изумительно прямой, словно туго натянутой цепочкой. Вероятно, ни на одном учении они не шли так точно в затылок друг другу, как здесь, в подмосковном лесу, среди скрытых где-то под снегом мин, следуя за комиссаром.
Чувствуется близость шоссе. Кажется, где-то невдалеке проходят машины. Или, быть может, это только чудится. Нет, мы действительно дошли.
На опушку, с которой в 70–80 метрах виднелось шоссе, второй и третий батальоны прибыли за десять минут до срока.
16
И все- таки мы опоздали!
По шоссе уходила колонна немецких машин. Уходила на запад. На некоторых были грузы, на других — люди с винтовками и автоматами.
Белобородов был прав: немцы отступали, немцы ускользали под прикрытием ночи.
Они именно ускользнули у нас из-под носа. Батальоны не успели развернуться, пулеметчики и минометчики не изготовились.
На востоке, там, где остались обойденные нами Снигири, и на юго-востоке, где, судя по большому зареву, полыхало Рождествено, все еще продолжался бой. Там все еще без устали колотила наша артиллерия, оттуда доносилась пулеметная, ружейная и минометная
стрельба.
Там, очевидно, остался немецкий заслон, но часть сил — и, быть может, главная — все-таки ушла.
Суханов говорит связисту:
— Передай Копцову, чтобы седлал…
И он внезапно умолкает, не договорив.
С запада, с той стороны, где скрылись немецкие машины, неожиданно подымается стрельба. И близко, вероятно, всего в полукилометре. Бьют восемь или десять пулеметов, бьют винтовки, а вот и первые удары минометов. Сквозь ночь видны вспышки рвущихся мин. Слышен близкий орудийный выстрел.
Гулко бухает романовская пушка, бьют и бьют пулеметы, на шоссе вдруг взметывается пламя. Тотчас рядом появляется другой всплеск огня, третий… четвертый… Это горят немецкие машины, подожженные нашими гранатами. Немцам нет ходу вперед: шоссе оседлано первым батальоном.
К нам приближается трескотня немецких автоматов. Еще минута — и нам смутно видны темные фигуры немцев. Их много; отстреливаясь, они медленно отходят; кое-кто падает; слышится команда на немецком языке, и противник цепью залегает в снег, продолжая стрельбу. Пригнувшись, подбегают отставшие и тоже ложатся. Некоторые подползают, — вероятно, раненые.
С опушки, где притаились гвардейцы, видны черные полоски, густо рассыпанные на свежем снегу. Это линия немецкого огня. Огонь ясно виден; немецкая цепь очерчена короткими частыми вспышками, вылетающими из стволов при каждом выстреле. Первый батальон бьет по цепи из минометов, мины глухо рвутся, разметывая снег. Немецкие минометы еще не действуют, но за цепью в придорожной канаве возится небольшая группка, что-то устанавливая. К цепи подбегают еще люди; сюда, где противник быстро создал линию обороны, стекаются, наверное, и обозники и шоферы, — они тоже ложатся в снег.
Гвардейцы прицелились, но все еще нет команды.
И вдруг Суханов кричит во всю силу голоса:
— Огонь!
Прогремел залп. И тотчас защелкали выстрелы, застрочили пулеметы и ударила батарея минометов.
Несколько темных фигур поднялись и бросились к шоссе. За ними побежали другие. Некоторые вскакивали и валились в снег. Многие вовсе не встали; они лежали, как прежде, но огоньки, вылетающие при выстрелах, возле них уже не вспыхивали.
Опять раздалась команда на немецком языке. Офицер яростно что-то кричал. Он поднялся, размахивая револьвером, но тотчас его крик прервался, как подсеченный. Офицер упал, пронзенный, вероятно, сразу несколькими пулями. По бегущим немцам стреляли все, даже писаря и штабной кашевар.
