Пьер Монтэ - Египет Рамсесов
Один воин ведет за руку мать семейства в платье с воланами; она несет одного ребенка на плече, а другого, младенца, – в подвесной сумке. Еще одна женщина, по-видимому, пытается заговорить с идущим впереди воином. Но гораздо интереснее этих пленников, которые вскоре отправятся в каменоломни или будут формовать кирпичи, – захваченные кони. Их держат на поводу.
После того как Хоремхеб получил свои дары, он сам вступается за кочевников, которые лишились бы всего своего имущества и скота, если бы он не вмешался. Обвешанный ожерельями, держа в руке веер с ручкой, он обращается к фараону, славит его и объясняет суть дела. Потом он поворачивается к толмачу, и тот сообщает кочевникам, что фараон милостиво разрешает им пройти через его земли. Эти кочевники – из Ливийской пустыни. Их легко узнать по перу на голове, короткой челке и длинной пряди волос, закрывающей половину лица. Рядом с ними стоят сирийцы в одеждах с длинными рукавами и широкими перевязями. Они выражают свою признательность мимикой и жестами: вздымают руки к небу, протягивают их к фараону, простираются ниц па земле. А иные, словно обезумев, катаются в пыли.[439]
Хоремхеб заслужил такую награду, чего не скажешь о верховном жреце Амона, Аменхотепе, которого Рамсес IX принял, как равного, чтобы потом окончить свои дни царем, вынужденным делить с жрецами власть и над Египтом. Прием происходил в парадной беседке, где жрец и фараон стояли лицом к лицу, разделенные только подставками с подарками. Верховный жрец – с наголо обритой головой, фараон – в синем шлеме. Художник, который запечатлел эту сцену в Карнаке, изобразил жреца и фараона одинакового роста. Подарки были богатые: десять дебенов золота, двадцать – серебра, всякие припасы – на праздничный пир и еще земли, площадью в двадцать арур.[*68]
Однако Аменхотеп добился большего – невероятно богатые владения Амона отныне находились только в его власти. Образовалось государство в государстве. Жрецы Амона, которых преследовал Эхнатон и держал в черном теле Рамсес II, обрели наконец ту власть и влияние, которыми пользовались во времена царицы Хатшепсут и Тутмосов.[440]
VI. Приемы иноземных послов
Прием иноземных послов служил, поводом для еще более пышной церемонии, чем награждение подданных, и особенно льстил фараону, когда он давал аудиенцию сразу многим посланникам со всех концов света. Рамсесы всегда принимали нубийцев, негров, людей из Пунта, ливийцев, сирийцев и посланников из Нахарины. При их дворе уже не видно критян с длинными завитыми волосами, в пестрых набедренных повязках, которые некогда приносили ритоны, кувшины с носиками, чаши с ручками, большие чаши, украшенные цветами, и просили позволить им «быть на воде царя». Эти посольства прекратились, однако слава фараона достигла стран, о которых Тутмосы и Аменхотепы даже не слышали: Мидии, Персии, Бактрии и берегов Инда.
Для этих приемов строили беседку в центре большой площади. Ее окружали гвардия, слуги с зонтиками и писцы. Послы выстраивались с четырех сторон, выставив перед собой свои драгоценные подношения. Писцы записывали их, а потом отправляли на склады ближайшего храма.[441] Взамен фараон давал послам «дыхание жизни» или жаловал дары, куда более ценные, чем преподнесенные ему. Фараону очень нравилось изображать из себя золотую гору среди прочих стран. Он не отказывал в помощи «князькам» и царькам, оказавшимся в затруднительном положении. А те старались связаться с ним брачным контрактом или еще каким-нибудь способом, не переставая, однако, поддерживать отношения и с возможными соперниками египтян.
VII. Спортивные игры
Больше всего времени у фараона отнимала война. Царевичи готовились к ней с юных лет. Отец приучал будущего Рамсеса II и его товарищей к трудным упражнениям, к умению преодолевать усталость. Никто из них не получал ни крошки, пока не пробежит сто восемьдесят стадий. Поэтому все они становились настоящими атлетами.[442]
Сказание о битве при Кадеше и другие поэмы восхваляют физическую силу фараона, его выносливость, ловкость и мужество, но, если мы хотим подробно познакомиться со спортивным воспитанием юных царевичей, стоит обратиться к памятной стеле отважного воина Тутмоса III[443] и прежде всего к стеле его сына Аменхотепа II,[444] который был, по заключению наших врачей, обследовавших его мумию, невероятно сильным человеком, о котором современники говорили: «Это был царь с такими могучими руками, что никто не мог натянуть его лук – ни из его воинов, ни из вождей чужеземных стран, ни из вождей Речену».[445]
Как же проводил свое время наследный царевич, которого ожидал трон Хора?
«Он достиг расцвета сил в возрасте восемнадцати лет, К тому времени он знал все подвиги Монту. Не было ему равных на поле битвы. И он постиг [искусство] управления лошадьми. Не было ему равных во всей многочисленной армии. Не было человека, который мог бы натянуть его лук. И никто не мог догнать его в беге».
Короче, настоящий атлет! Он упражнялся сразу в трех видах: гребле, стрельбе из лука и конном спорте.
«Рука его была могуча и неустанна, когда он держал рулевое весло на корме своего царского корабля с командой из двухсот человек. В конце дистанций, когда его люди проплывали половину атура [2 километра], они больше не могли плыть, они задыхались, руки их были как тряпки. А его величество, наоборот, крепко держал свое весло длиной в двадцать локтей. Царское судно причаливало, пройдя три атура без остановки. Люди смотрели и радовались».
Сетх учит Тутмоса III стрельбе из лука. Перед царем – символ богини Нейт (две стрелы на штандарте)
Впрочем, не следует забывать, что работа рулевого значительно облегчилась с тех пор, как рулевое весло начали укладывать в выемку на корме и поддерживать короткой мачтой с развилкой, которая находилась с выемкой на одной оси по центру корабля, в отличие от судов с двумя рулевыми веслами по бортам. В эпоху Древнего царства рулевой держал в руках весло без всякой опоры и ему приходилось употреблять нечеловеческие усилия, чтобы бороться с течением или менять курс корабля. Вряд ли стоит думать, что царевич вернулся к старой системе управления. Однако и новая, со всеми ее усовершенствованиями, требовала от рулевого силы и выносливости.
Хороший лучник должен знать толк в луках.
«Он натянул триста луков, чтобы сравнить их и отличить изделие мастера от поделки невежды».
Выбрав настоящий, безупречный лук, который никто не мог натянуть, кроме него, царевич явился на стрельбище: «Он увидел, что ему поставили четыре цели из азиатской меди толщиной в пядь. Двадцать локтей отделяли одну мишень от другой.
Когда его величество фараон явился на колеснице, как могущественный Монту, он схватил свой лук, схватил сразу четыре стрелы и начал стрелять, как Монту. Первая стрела вышла с другой стороны мишени. Тогда он прицелился в другую.
Это был выстрел, какого не сделал никто, о таком не слыхивали никогда: стрела пробила медь и упала с другой стороны на землю. Такое содеять мог только царь, могучий и сильный, которого Амон создал победителем».
А в действительности царевич Ахеперура только повторил подвиг своего отца Менхеперра, который тоже пронзал своими стрелами медную пластину. Тем не менее это было большим достижением. Если бы Ахеперура, подобно Улиссу, вернулся в свой дом под видом нищего, он бы мог покарать своей могучей рукой и с помощью несравненного лука всех, кто грабил его дворец и покушался на его женщин.
Настоящий воин любил своих коней, да вообще всех лошадей, больше себя самого. Царек Немарат правил только частью Среднего Египта, но у него была своя конюшня в его столице Шмуне. Во время осады страдали все – и люди и лошади. Пиахи вошел в город победителем и прежде всего посетил конюшни. Он увидел пустые лари, увидел голодных лошадей. Он почувствовал жалость и одновременно гнев за то, что его противник в своем ослеплении довел этих благородных животных до такого состояния.
«Клянусь жизнью, любовью ко мне Ра и обновлением жизни дыханием – мерзость это для моего сердца, что лошадей моих заставили голодать, больше всякого совершенного тобою преступления при скупости [?] твоей. Я свидетельствую против тебя… Разве ты не знаешь, что тень бога надо мной и что мое счастье не погибнет из-за него? О, если бы другой дал мне его! Я не знаю, но [обвиняю] его из-за этого. Когда я был рожден, [находился] в чреве и создан в божественном яйце, было во мне семя бога. Клянусь его Ка, я ничего не делаю без него. Это он повелевает мною!» (перевод И.С. Кацнельсона).[446]
Рамсес III не доверял даже своим военачальникам и сам следил, чтобы его кони были ухожены и готовы к бою. Он приходил в большую дворцовую конюшню с посохом в одной руке и хлыстом в другой. Его сопровождали слуги с зонтиками и опахалами и дежурные воины. Раздавался сигнал о прибытии фараона. Конюхи вскакивали, бросались по местам. Каждый хватал вожжи своей пары коней. Фараон осматривал их одного за другим.[447]