Жан Флори - Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи
Итак, нападение на христиан-«еретиков» было для Даимберта похвальным деянием. В сентябре 1098 года, с согласия других предводителей, Боэмунд в своем послании к Урбану II, чьим легатом являлся Даимберт, просил помощи папы, чтобы сражаться с этими «неистинными» христианами. Под ними, как мы видели, подразумевались «еретики греки, армяне, сирийцы и яковиты»[569]. Как поборник латинской священной войны, Боэмунд не счел грехом двинуть войска на город, который, будучи во власти его главных противников, византийцев, угрожал безопасности его владений. В послании годом ранее он (как и другие предводители) называл этих греков «еретиками», сегодня же они более чем когда-либо казались ему врагами, общими для него и крестоносцев, к которым не пришел на помощь Алексей, тем самым «выдавший» их сарацинам.
Мы не знаем, что говорил Боэмунд Даимберту, чтобы убедить его в обоснованности нападения на Лаодикею. Однако восстановить содержание их беседы не составит труда, если обратиться к посланию Боэмунда папе римскому и помнить об изворотливости нашего героя: Лаодикея угрожает Антиохии и крестоносцам; город попал в руки христиан-«еретиков», врагов римской веры и крестоносцев. Следовательно, их нужно атаковать, чтобы исключить эту угрозу и отомстить за паломников.
Значит, Даимберт, как и Боэмунд, заведомо принял византийцев Лаодикеи за еретиков? Положился на норманна, не пытаясь узнать больше? Обвиненный тремя графами в том, что он напал на христианский город, Даимберт, во всяком случае, покаялся в содеянном, переложив вину на «обманувшего его своими речами» Боэмунда. Он пошел на попятный, лишив Боэмунда своей помощи. Искренность или дипломатическое отступление?
В результате Боэмунд, оставшийся без поддержки Даимберта, был вынужден вслед за ним прекратить осаду города. На следующий день в Лаодикею вошли, развернув все знамена, три графа — жители открыли им ворота. Раймунд Тулузский тотчас же позаботился о том, чтобы водрузить свое знамя на вершину цитадели. Далее, согласно Альберту Ахенскому, состоялось примирение жителей и крестоносцев, вслед за чем стали искать посредников, которым поручено было «вразумить» Боэмунда. Это им удалось: норманн «раскаялся» в том, что действовал подобным образом (возможно, что два Роберта напомнили ему, насколько Алексей необходим им для благополучного возвращения в родные края). В конце концов, он примирился с графами, в том числе и с Раймундом Сен-Жильским. Однако последний, опасаясь новой атаки Боэмунда на столь легко «завоеванную» им Лаодикею, остался в городе с большей частью своих войск. Альберт Ахенский не сообщает, кто помирил Боэмунда и графов[570]. Даимберт Пизанский в своем послании приписывает эту заслугу себе, что вполне возможно[571].
Итак, Раймунду удалось захватить город, на который притязал Боэмунд. Распоряжался ли он там от «от имени басилевса»? Почему крестоносцы передали ему город? Потому что Раймунд намеревался остаться в Святой земле и поддерживал хорошие отношения с Алексеем, в котором еще нуждались? Никто не может ответить на эти вопросы. Впоследствии Алексей послал графу письмо, требуя вернуть, согласно предшествующим соглашениям, Лаодикею империи, что тот и сделал, вероятно, до лета 1100 года, когда отправился в Константинополь на встречу с басилевсом[572].
Боэмунд, должно быть, смирился с неизбежным. В то время как оба Роберта пустились в обратную дорогу через Константинополь, где им оказал добрый прием Алексей, Боэмунд решил сопровождать отправлявшегося в Иерусалим Даимберта, чтобы, говоря общими словами, «завершить свое паломничество». Действительно, приняв крест, Боэмунд перешел в категорию «паломников» и, следовательно, должен был достичь Гроба Господня. Как и Балдуин, исходивший из тех же соображений. Их отсутствие на финальном этапе похода, возможно, нанесло урон их «имиджу» в глазах некоторых крестоносцев, даже если не стоит преувеличивать масштаб этого урона[573].
Фульхерий Шартрский счел, однако, необходимым подчеркнуть достоинства и заслуги тех, кто, подобно Боэмунду и Балдуину, не захватил Иерусалим, но способствовал успеху похода, приходя ему на помощь, прикрывая его с тыла и оберегая от нападений. В угоду такой трактовке он выстраивает свой рассказ. Так, говоря о ликовании, охватившем людей Балдуина и Боэмунда при вести о взятии Иерусалима, он добавляет:
Те, кто шел впереди них, ускоряя шаг, творили, разумеется, благое и полезное дело. Однако нет сомнения и в том, что эти двое и их люди, пусть даже присоединившиеся ко всем позднее, тоже разделили эту победу[574].
Фульхерий даже утверждает, что Боэмунд и Балдуин, исполнили замысел Божий, когда не стали продолжать путь на Иерусалим: «Быть может, их поход отсрочило провидение Божье? Возможно, Бог рассудил, что они принесут больше пользы своими будущими деяниями, нежели теми, что только что были совершены?»[575]
Итак, Боэмунд и Балдуин — истинные крестоносцы! Однако, как бы то ни было, паломничество надо было завершить. Момент для него выбрали удачно: Боэмунд и Балдуин, объединенные этой благочестивой целью, тем самым могли предоставить Даимберту вооруженную защиту значительной части своих военных сил. Балдуин, приняв предложение Боэмунда, присоединился к ним в Баниясе[576].
У каждого из них были собственные цели. Даимберт знал, что избрание Арнульфа де Шока не имеет законной силы, согласно каноническому праву. Надеясь занять его место, он был заинтересован в том, чтобы заручиться поддержкой Балдуина и Боэмунда. Со своей стороны, Балдуин, брат Готфрида, избранного «защитником Гроба Господня», возможно, надеялся получить наследство своего брата, что и произошло впоследствии. Что касается Боэмунда, то взамен на поддержку, оказанную Даимберту, он мог рассчитывать на официальное признание латинской Церковью княжества Антиохийского, которое он как раз создавал.
Альберт Ахенский — который скорее благоволил Готфриду — безусловно, был несколько пристрастен в своем изложении фактов, когда настаивал на возможном сговоре Даимберта с двумя предводителями. Хронист приписал этот сговор коварству и алчности бывшего легата, который, завоевав дарами дружбу Боэмунда и Балдуина, сумел установить в Иерусалиме дружеские отношения с Готфридом[577]. На самом деле все трое в данном случае защищали свои собственные интересы.
Их вооруженное паломничество — на этот раз только оно — закончилось в Иерусалиме 21 декабря. Двадцать четвертого декабря Боэмунд, Балдуин и Даимберт направились в Вифлеем, чтобы встретить в нем Рождество[578]. На следующий день все они вернулись в Иерусалим, где Даимберт «был возведен в сан патриарха» вместо низложенного Арнульфа де Шока. Рауль Канский сообщает о том, что своим избранием Даимберт был обязан поддержке Боэмунда и что Арнульф добровольно согласился уступить свое место; кроме того, Рауль упоминает, что в сан посвятили четырех латинских епископов. Среди них были Рожер и Варфоломей, архиепископы Тарса и Мамистры, и Бернард де Валанс, который был назначен на новую епископскую кафедру Артаха, а затем, после отъезда греческого патриарха Иоанна, стал патриархом Антиохийским. Очевидно, что эти назначения ущемляли права Византии[579]. В данном случае сомнение вызывает лишь второе утверждение Рауля Канского, насчет Арнульфа де Шока, — два других неоспоримы. Враждебно настроенный к Даимберту Альберт Ахенский открыто обвиняет священника в симонии, заявляя, что он добился власти за счет подарков князьям[580].
Новый патриарх тотчас же принялся претворять в жизнь григорианскую реформу: «освобождение церквей от светской власти», главенство духовной власти над мирской, утверждение почитания (и даже повиновения!) князей-мирян в отношении Церкви[581]. В былые времена говорили о «теократии» — термин этот, возможно, неподходящий, но саму идею нельзя назвать ошибочной. Леопольд Женико предпочел неологизм «папократия»; действительно, речь в данном случае идет о латинской «патриархократии». Патриарх пожаловал вождям крестоносцев власть в завоеванных у сарацин землях, невзирая на то что тем самым нарушались права Византийской империи. Так власть предводителей обрела легитимность, освященную латинским патриархом. Готфрид, избранный «защитником Гроба Господня», тотчас же уступил Даимберту бывшие христианские кварталы, вплоть до сего времени находившиеся в ведении византийцев, что подтвердило, с одной стороны, разрыв отношений с Византией, а с другой стороны — стремление патриарха властвовать.
Боэмунду и Балдуину были пожалованы соответствующие княжества. Однако ни в одном из источников не упоминается об этих пожалованиях. Лишь позднее капеллан Балдуина (оспаривая каноны сомнительной подлинности)[582], чтобы обосновать главенство Иерусалима, чьим королем стал его господин, сослался на инвеституру 1099 года: «К тому же именно в Иерусалиме из милости Божьей герцог Готфрид и сеньор Боэмунд получили из рук патриарха инвеституру на их владения»[583].
