Андрей Пржездомский - Секретные бункеры Кёнигсберга
От прямого попадания авиабомбы завалило вход в бывшую «Камеру пыток» — один из наиболее популярных залов «Блютгерихта». Помещение площадью около пятидесяти квадратных метров, имеющее трехметровую толщину стен, оказалось полностью замурованным рухнувшими сводчатыми перекрытиями капеллы Святой Анны.
Впрочем, полной уверенности в том, что причиной обрушения было попадание советской авиабомбы, нет. Завал мог быть вызван и другими обстоятельствами, — например, преднамеренным подрывом заранее установленного фугаса в узком помещении уже давно бездействовавшего ватерклозета, примыкавшего к башне фогта Лиделау, где находилась «Камера пыток». Для такого взрыва хватило бы десятка стандартных трехкилограммовых зарядов тротила, использовавшихся в гитлеровской армии. Бомбардировка и обстрел замка, от которых все вокруг дрожало, были вполне удобным естественным фоном для целенаправленного взрыва, производимого с помощью подрывной машинки и электродетонаторов. Если кому-то пришло в голову воспользоваться таким способом для укрытия тайных хранилищ замка, то лучшее время (8–9 апреля 1945 года) найти было трудно.
Любой взрыв или разрушение воспринимались спрятавшимися в подземельях людьми как очередное попадание советских бомб или снарядов, и никаких других предположений относительно их причин возникнуть не могло. А значит, советскому командованию, когда оно начнет поиски ценностей, никто не сможет сообщить о каких-либо подозрительных моментах, связанных с их укрытием.
Не исключено, что сделанное мной отступление вызовет скептическую усмешку у некоторых читателей: не слишком ли в данном случае фантазирует автор, постоянно подчеркивающий документальность своего повествования? Ведь для подобных допущений о преднамеренном взрыве вроде бы нет никаких оснований. Прямых, конечно, нет. А косвенных — сколько угодно. И в этом вы сможете еще раз убедиться в процессе дальнейшего знакомства с фактами. Делая отступления, я приглашаю вас к совместному осмыслению минувших событий, к творческой, аналитической работе. А в ней, как известно, не должно быть места догматизму, упрощенному, схематическому пониманию исторических ситуаций. Некоторая доля фантазии, разумеется, стоящей на почве реальности, — только поможет нам разобраться в этой крайне запутанной истории. Но продолжу свой рассказ.
После неудачного прорыва остатков частей кёнигсбергского гарнизона в сторону городского района Ратсхоф[146] вдоль улицы Альте-Пиллауер-Ландштрассе[147], когда они были буквально накрыты огнем «катюш», генерал Ляш, размещавшийся со своим штабом в бункере на площади Парадеплатц, принял решение о капитуляции и послал парламентеров к советскому командованию.
Не буду описывать подробности этого драматического эпизода Великой Отечественной войны, поскольку они обстоятельно освещены в многочисленных мемуарах и статьях, посвященных штурму Кёнигсберга, а остановлюсь лишь на тех моментах, которые непосредственно связаны с Королевским замком и событиями последних часов перед тем, как в него ворвались советские солдаты.
В заключительные сутки боев в Кёнигсберге действовали лишь разрозненные очаги сопротивления гитлеровцев, не имевшие между собой никакой связи и по большому счету не способные к серьезному противодействию нашим войскам. Еще удерживались бастионы «Грольманн» и «Штернварте», казармы «Кронпринц» и «Троммельплатц», башни «Дер Дона» и «Дер Врангель», здания Правительства, «Штадтхауза», Городского театра, Университетской библиотеки, Кёнигсбергского университета и, наконец, Королевского замка. Яростно сопротивляясь, немцы не могли уже не понимать, что это абсолютно бессмысленно, и поодиночке, а иногда и группами пытались выбраться из окутанных дымом развалин, чтобы отсидеться где-нибудь в подвале или канализационном колодце.
Иначе вели себя нацистские руководители и фанатичные приверженцы режима из государственного аппарата. С одной стороны, они всеми средствами старались активизировать сопротивление, а с другой — стали предпринимать попытки спасения собственной жизни, используя для этого заранее подготовленные варианты бегства. Особенно активными в этом отношении оказались офицеры полицейских и эсэсовских частей, руководители подразделений НСДАП, Германского трудового фронта, группы СА «Остланд», Национал-социалистского автомобильного корпуса и других гитлеровских организаций.
Когда руководитель Восточнопрусской полиции безопасности и СД оберфюрер СС Бёме узнал о том, что генерал Ляш начал переговоры с представителями советского командования, он объявил «от имени фюрера» о смещении коменданта крепости и заочном смертном приговоре ему, вынесенном судом военного трибунала. С командного пункта боевой группы «Шуберт», который находился в подвале разрушенного дома где-то в районе Ангера[148], на площадь Парадеплатц было направлено несколько эсэсовцев, которые вместе с генералом Фидлером должны были арестовать Ляша, привести приговор в исполнение, а заодно и расстрелять русских парламентеров, если они еще не покинули бункер коменданта крепости. Оберфюрер Бёме, возглавлявший эсэсовский полк, или точнее то, что осталось от него, назначил руководителем обороны города генерал-майора ОРПО[149] Шуберта, а тот, хорошенько подумав о дальнейших перспективах, передал эту должность майору охранной полиции Фойгту, командовавшему остатками 31-го полицейского полка. На заключительном этапе развернувшейся драмы никто не рассчитывал снискать себе славу военачальника. Фойгт принял решение прорываться к Королевскому замку, где, объединившись с батальоном фолькештурма, попытаться осуществить хоть какое-нибудь организованное сопротивление.
Из книги Отто Ляша
«Так пал Кёнигсберг».
Штуттгарт, 1976 год
«…Майор Фойгт приказал стянуть все оставшиеся силы в замок, чтобы превратить его в последнюю цитадель обороны. Разбившись на группы, остатки соединения под командованием Фойгта общей численностью около 120–150 эсэсовцев и полицейских преодолели сопротивление противника, достигшего уже улицы Францёзишештрассе[150], и прорвались в замок…»
В замке же в это время творилось что-то невообразимое. Находившийся под сильнейшим артиллерийским обстрелом, он был окутан облаками дыма и кирпичной пыли. Стены его зияли пробоинами, были изъедены как оспой следами тысяч прямых попаданий снарядов, осколков, пуль. Колокольня, ставшая предметом особой «заботы» наступающих, казалось, еле держится и готова рухнуть вниз. Множество пробоин в ее восточной стороне образовали гигантский пролом во всю высоту сооружения, обнажив этажи, полуобвалившиеся лестницы, скрюченную металлическую арматуру.
Батальон фольксштурма еще пытался огрызаться огнем из амбразур — удобное расположение замка все-таки позволяло держать под обстрелом все прилегающие к нему улицы. Но решительный напор наступающих, подавивших уже многие очаги сопротивления в этом агонизировавшем городе-склепе, заставлял полностью деморализованных «защитников алькасара Восточной Пруссии» бросать оружие и искать спасение в подземельях замка.
Из воспоминаний Ганса Гербаха.
Газета «Остпройссенблатт». 7 июня 1969 года
«…В бомбоубежище здания Унфрида был оборудован батальонный медпункт… В глубоких подвалах „Блютгерихта“, где еще сохранялись неприкосновенные запасы вин, создалось совершенно нетерпимое положение. Пытавшиеся найти спасение от обстрела солдаты и гражданские лица проникали в подземелья, стаскивали с полок бутылки с вином… и напивались до потери чувств… Чтобы пресечь всеобщий хаос, командир фольксштурма приказал поставить вооруженного автоматом охранника у входа в глубокие подвалы. Но толпа смяла и его…»
Когда в замок прорвались группы майора Фойгта, там царил полный хаос — по двору бродили пьяные, кругом валялось брошенное оружие, из подвалов восточного крыла раздавались беспомощные крики оставленных медперсоналом раненых. Солдаты и офицеры в оборванных мундирах, в которых еще угадывались черты эсэсовской и полицейской униформ, заняли наиболее сохранившуюся часть помещений северного крыла замка. Буквально вышвырнув забившихся туда в животном страхе фольксштурмистов, головорезы бывшей боевой группы «Шуберт» стали готовиться к отражению решающей атаки. Но среди обороняющихся оказалось не так уж много фанатиков, готовых положить свои жизни «за фюрера и фатерлянд». То тут, то там в подземных казематах замка разыгрывались финальные сцены «героической обороны», как о том сообщалось в сводках Верховного командования вермахта. Десятки людей вдруг стали срывать с себя офицерскую униформу и облачаться в грязные солдатские мундиры или брошенное повсюду гражданское тряпье. На пол летело то, что когда-то было предметом их особой гордости, — черные френчи эсэсовцев и серые шинели политических руководителей всех рангов с замысловатыми нашивками и петлицами, кожаные куртки НСКК и мундиры многочисленных полицейских формирований, начиная с полиции безопасности и кончая так называемой водной полицией. В кучи мусора сыпались железные кресты и почетные знаки НСДАП, Германского трудового фронта, Имперского союза германских чиновников, удостоверения сотрудников СД и полиции. Подвалы наполнялись удушливым дымом от импровизированных костров, в которых, корчась, смрадно сгорала нацистская атрибутика, когда-то свидетельствовавшая о высоком общественном положении их владельцев. К слову сказать, не поэтому ли калининградские мальчишки еще долго находили в развалинах замка обгорелые фашистские ордена, медали и знаки отличия.
