Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина
Эту двойственность века: щедрость столов и переполненность залов, открытость далей и тесноту дорог, когда упираешься взглядом в затылок предстоящего и чувствуешь на шее дыхание последующего, испытали все его баловни.
Как часто юный Кутузов сталкивался с волей, сильнейшей его воли, не по одной твёрдости закала – по непреодолимому материальному превосходству положения и часа, волей Орловых, Румянцева, Потёмкина, Суворова, превозмочь которые сразу по разнице достигнутого, моменту судьбы, сроку явленности он просто не мог, более того, был бы раздавлен и погребён, попробуй он противостоять какой-либо из этих стихий, а ведь были и другие: Зубовы, Салтыковы…
Одни реализовали нетерпение сердца яростным нападением на существующее положение, вплоть до рубца, наложенного Шванвичевым палашом на щеку Алексея Орлова, до клинка Шепелёва в груди Голицына, до мятежа Мировича против всех; хватали и мяли судьбу как Потёмкин.
Другие в резкой отстранённости оригинальной натуры, как Александр Суворов и Семен Воронцов, занятий и места как Андрей Болотов, искали своей Доли и Чести, небывало новой, не по снисхождению – по совершенному.
Третьи, наконец, отвергали их все и вся, клокотали и пережигали себя в небывало-шалых переломах характера, потрясая воображение своего и последующего веков, как Воин Нащокин.
Опыт Кутузова был иной – очень рано он увидел лик судьбы не только в переменных сочетаниях обстоятельств места, времени, людей, – как темной стихии, неодолимого слепого рока, которого нельзя превозмочь, остается только примениться. Его младший брат Семен Ларионович был душевнобольным, по русски «скорбным», т. е. «за всех скорбящим» и в отечественных традициях старший Михаил должен был заботиться о младшем – посещал в редкие проезды, пытался «отговорить» в моменты просветления от наваждений распадавшейся психики, как старший в роде заботился о непривлекательных странноватых сестрах – последующие семейные биографы присутствие других детей Иллариона Матвеевича старались скрыть…
Двойственность жизни «старшего» и «ребенка» возникла и усиливалась с раннего детства Михаила Илларионовича, в возрасте 5 лет вместе с другими детьми ставшего почти сиротой после смерти матери и в отсутствии отца, годами жившего по делам службы вне дома, как впоследствии и сам полководец. И опять возникает недомолвка – общепринятая дата рождения М. И. 1745 год, но сам военачальник чаще указывал в бумагах другие даты, более поздние, 1747 или 1748 год и были основания – в 1745 году его отец Ларион Матвеевич находился в составе русского посольства в Стокгольме, куда ехал вместе с послом Люберасом с начала 1744 года через всю Европу едва ли не год – младенец появился на свет 5 сентября 1745 года (старого стиля)…
Какая-то недосказанность, недобрая, многозначительная лежит на всем, что связанно с матерью М.И.Кутузова, кроме имени Анна Илларионовна, очень уж совпадающего с именем его сестры, в замужестве Ушаковой, о ней ничего не известно. Существует три версии ее девической фамилии – Беклешова, Беклемишева, Берникова, но представители этих родов, занимавших видное общественное положение, как-то не претендовали на возвышающее их честь родство с великим полководцем, есть и иное, смутное свидетельство о ее происхождении из рода дворян Костюриных, но и от тех полное молчание. В 1912 года, когда объявлены были розыскания родствеников героев войны 1812 года, отозвалось до полусотни Голенищевых-Кутузовых по линии отца, но не откликнулся ни один (!) родственник по линии матери…
Уже без намеков следует отметить еще одну родословную историческую несообразность, род Голенищевых-Кутузовых возводят через «мужа славна» Святого князя Александра Невского Гаврилы Олексича к легендарному Ратше по нисходящей линии Прошкиничей (от Прокофий – Схватившийся за меч), выделяют предка, который за высокий рост получил прозвище Голенище, но почему главной родовой фамилией стала явно тюркская Кутузов непонятно(ветви Кутузовых, Голенищевых-Кутузовых); о давнем сроке этой традиции говорит известие 16 века о женитьбе казанского царевича Саин-Булата после крещения Семеоном Бекбулатовичем на девице из Кутузовых. Как и почему в середине 15 века на Псковщине вдруг явился Русский Служивый человек Фёдор с Татарским прозвищем Кутуз осталось незадаваемой загадкой.
Родословные тайны прямо-таки возлюбили этот такой безхитростный внешне род: они переходят уже на детей и внуков Михаила Илларионовича, его малоизвестный первенец Николай по одним сведениям умер в раннем возрасте от оспы, по другому мрачному семейному преданию заспан нянькой… Имя внучки М.И. Екатерины Фёдорвны Тизенгаузен соединяют в романтической истории с именем прусского короля Фридриха-Вильгельма 3, за 6 лет до того вручившего ему свои армии; отдав ему сердце, она отказала в руке, чем были несказанно счастливы все Гогенцоллерны – с этим связывают появление в России загадочного рода графов Эльстон:
«утверждают, что мальчик (Ф.Н.Эльстон), усыновленный сначала Елизаветой Михайловной Хитрово, а после ее смерти в 1839 г. – Екатериной Федоровной Тизенгаузен, был плодом страстной любви немолодого прусского короля Фридриха-Вилъгельма III и 16-летней Екатерины. Видимо эту версию приняли при русском дворе, ибо крестным отцом Эльстона оказался сам император Николай I.», кроме того особым указом утвердившего за ним титул и фамилию «графа Эльстон».
С этим связывают и лично-семейный От Прусского Королевского Дома характер памятника на могиле полководца в Брунцлау, сохранивший его от коричневого вандализма в 1920-40 годах и необычную популярность его имени в Пруссии.
Впрочем, в качестве отцов называют и наследного принца Фридриха– Вильгельма-Людвига Прусского и австрийского дипломата Кегля, а в качестве матери венгерскую графиню Фаркаш… Баронесса Тизенгаузен никогда замуж не выходила и доживала в доме своего «приёмного сына», соединившего после брака в своём имени два титула «граф Сумароков-Эльстон»…
Вот тебе, бабушка, и пасхальное яичко с губками-бантиками!
С раннего детства «иметь тайну» становилось обычаем, сначала щекочуще-волнующим, распирающим от значимости в отношении тех, кто «ей не освящен», потом спокойно-привычным, уложившимся в стиль и дух жизни, как навык иметь «сокровенное», недоступно-личное, честно-бесстыдное, но тайна тайны в искусстве охранения и очень рано он понял что тайна в отсутствии ее подозрения, во внешней доступности своего мира, являемого окружающим как мирок – и стал открыт, покоен, добродушен; может ли человек носить какие-то секреты вид и день которого проходят во всеобщем рассмотрении, чела, которого не томит дума, а ровно-светлое выражение не покидает его лица, и к любому вопросу следует немедленный ответ, как правило сходный с мнением вопрошающего на предмет или не выходящий за границы его допущений. Разрастающееся укоренение носимых масок, выталкивающее все неповторимо-оригинальное, порождение тьмы и бездны, за обще-бытовое, делало его жизнь прозрачной до непроницаемости, выворачивало ее наизнанку, демонстрировало миру не жизнь уже, а физиологию жизни – за пульсацией пищеварительного тракта закрывалась тайна духа. Каждый человек явленность двух натур, одной видимой всем, другой только себе, в их сопричастности он возникает как личность – его вторая натура отступала-погружалась в такую глубину, что сама его личность становилось недоступна стороннему учёту, сворачивалась в личину внешнего действия.
Вступив младшим в круг екатерининских орлов он скоро понял, что по разнице положений, по их превосходству, обусловленному более ранним началом и лучшим соответствиям «литавренному веку», он вернее достигнет своей цели, ступая след в след за тем из них, кто идет в данное время в нужном направлении – переход на вторые позиции в тень Румянцева, Потемкина, Суворова, Репнина был не признанием недостаточности сил и самоуничижением, за ними надо было не столько следовать сколько поспевать, имелись и более покойные фельдмаршалы, Чернышев, Салтыков – выбором возраставшего, а не поползающего ума. Вероятно, от осознания до осуществления была немалая дистанция, надо было не только примениться к внешним обстоятельствам – надо было переменить себя, возрасти в воле до способности саморастворяться в ней, возвыситься в разуме до поглощения его внешних проявлений, не подделываться, а становиться глупым с глупыми, пройдохой с прохвостами, в каждый момент быть тем что он требует и всегда иным, чтобы не застрять в нём навсегда. Сохранились свидетельства, что натура долго не давалась, буйствовала (Кутуз по татарски – «бешеный», «яростный»!), срывалась в выходках и нетерпении, об этом донес солдатский фольклор в сюжетах о «кутузовской каше», есть глухие намеки о конфликте с А.В.Суворовым в конце 60-х годов, наконец, было прямое крушение 1772 года, когда за «предерзостное поведение» был отстранён и отправлен П.А.Румянцевым из «видной» Дунайской армии в «невидную» Крымскую: в основе проступка лежал шуточный розыгрыш внешности фельдмаршала (ах, эта неискоренимая кутузовская любовь к театру!), и за таковое обычно полагалась головомойка, в крайности, под горячую руку задетого лица, командировка к «нешуточным местам» близ поля боя, но пародия была такого свойства, что Румянцев, сам в молодости отъявленный шалопай, которого отец грозил лишить наследства за мотовство и кутежи, не захотел видеть Кутузова в своей армии вообще и более к себе не допускал… В Крым приехал совершенно переменившийся человек!
