Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина
Уже в ранние годы чем-то он привлекал обостренное внимание, задерживал на себе зоркий недюжинный взгляд. Екатерина II особо ценившая подобранную ненавязчивую силу, пеняла ему, молодому полковнику, за слишком горячую езду и взяла слово ездить только на хорошо выезженных лошадях
– Берегите себя, полковник, вы предназначены для высшего…
Фридрих 2 удостоил долгими доверительными разговорами…
Жермен де Сталь находила совершенно обворожительным гением, в отношении которого Наполеон только плут…
Павел 1, по смерти Суворова, Румянцева, Репнина, разложению Каменского– старшего, старости Салтыкова и Эльмпта выдвинул на первые места в военной иерархии, сверх того провозгласив великим полководцем своего царствования /правда, вкупе с Паленом – что отчасти простительно Полуумному/.
Александру 1 ничего не оставалось делать как отправить его, единственно признаваемого, во главе армии в Австрию: «свою кампанию» выиграл, чужую войну… понадобился Аустерлиц, чтобы несколько лет держать его вдали от власти.
Но к 1811 году он стал уже необходим…
В начале 1812 года его невозможно было становить: после 2-й, успешной (и предпоследней) своей кампании, где одержав, как и 5 его предшественников, «свою» победу, вдруг совершает небывалое: притворным отступлением вовлекает Турецкие Армии в Слободзейскую катастрофу… – Всё! Мир! – … он становится неизбежностью!
Вот человек, всецело владеющий своими чувствами, знающий, что разговор лучший способ утаивания своих мыслей, а светлое выражение на лице наилучшая упаковка злобы; полагающий, что каждый человек попеременно и хорош и плох, может быть гений и попасться на пустяках!
Не должно верить ничему, что он написал, а его молчание может значить и много и ничего!
Вот человек, поднявшийся по стопам В.Долгорукова выше В.Долгорукова, по стопам Н.Репнина выше Н. Репнина, по стопам П.Румянцева и А.Суворова выше Румянцева и Суворова, потому что уже сейчас, в канун Бородино, Он, Главнокомандующий Армий Российских, в своем генеральском чине выше их, фельдмаршала и генералиссимуса; а после Бородина затмит и Светлейшего князя Потемкина-Таврического, которого держало доверие государыни – его возносит доверие общества; а через 5 месяцев он недостижим и Александру I, ибо никто, кроме смерти, более не может отстранить его от Власти и Войны.
И только движения-действия, рождаемые в этом омуте могут что-то прояснить в его глубине…
И как бы он ушел между пальцев, в старческом смешке колыхнув животом и разом обесценив все о нём разглашаемое!
Кажется, только 2 раза после 1800 года допустил он посторонний взгляд в непрозрачную часть своей души:
– в 1805, под Аустерлицем, когда днем на сообщение адъютанта о гибели любимого зятя Фердинанда Тизенгаузена не повел и бровью, а вечером горько и надрывно разрыдался, и на удивление окружающих объяснился
– Днем я был главнокомандующий, сейчас безутешный отец… Сам, сам разжался, велика была тягость, а снять ее с души неопасно и полезно…
Второй раз в 1812 году непроизвольно излился душевный нарыв: ночью пробужденный тихими стонами хозяин избы в Филях услышал его бормотание:
– … Будете, будете вы у меня падаль жрать как турки…
Глава 9. Гений Кутузова: Огонь и тьма Бородино…
Я беру Бородино, потому что как явление, повелительно внешнее к пристрастной разноголосице, оно состоялось, его не надо предполагать, и в том, что случилось, тоже не надо предполагать, надо извлечь все доступные наблюдению следствия из него, и определить ставшие возможными, но не следуемые прямо и около того остановиться…
– в то же время есть утерянный ряд возможных следствий, которые возникали, но не были развиты, есть промежуточные картины, которые не отложились в итог, надо ли их опускать?…
– есть подозрение, не явит ли утаенная, несостоявшаяся часть возможностей и следствий, то, что могло быть использовано, но почему-то пренебрегли, самой системой таких уклонений, более глубокое основание событий, нежели присутствующие, родит новые связи в наличной ряби, ведь молчание иногда красноречивей слов, стоит ли его обходить?…
– возникающее новое представление не обращает ли оно требовательно к общей картине истории, как единой из прошлого поднесь, ибо, кроме того, что только в согласном отзвуке от нее в целом, а не в ловушке 3-х – 4-х фактов убеждаемся мы в приближении к истине, изменение в любой части истории меняет ее всю, мы не можем только вполне охватить это теоретическое положение практикой, стоит ли избегать подобных прикидок?
– и наконец, всматриваясь в историю в общем, не имеем ли мы перед собой картину, один край которой обжигающе реален, а другой колеблемое дымкой представление воображения, исторического или образного или их совокупности, т. к. обращен к тому, что неповторимо, неуловимо, невосстановимо в принципе – исторически пресуществившемуся явлению, которое поэтому всегда мера реальности и фальши, руин и разума, призрак около них бродящий – всегда фантом, но тот, из которого родилась нынешняя ярость, а на руках сегодняшняя тьма и завтрашний свет – умолчать ли о рождаемом им подозрении, благовестить ли о пробужденной надежде?
Не станем задаваться бессмысленным вопросом собирался ли Кутузов давать бой перед Москвой – он его дал, и если это случилось на землях наследственной вотчины дворян Давыдовых, а не у сельца Царево Займище, значит лучше бы поискать особенности той позиции, которые ОЦЕНИЛ И НЕ ПРИНЯЛ М.И. Кутузов; или особенности Кутузова как полководца в отношении этой позиции; возможны предположения и о некоторой «личностности» этого решения, обусловленности его иными, вне видимой военной данности, соображениями… о последнем разумеется коли станет сил в них проникнуть.
Начиная с наиболее очевидного следует сразу усомниться, что Кутузова остановила только —, а скорее нисколько, – психологическая неподготовленность «с возка» на бой или незнание, невладение Армией и обстановкой. И под Бородино – через 9 дней – он также спокойно доверился «многим хорошим генералам», как то мог сделать и неделей раньше. Большинство из них он знал «до косточки»: Багратион командир его арьергарда в крайне интересной, но всё ещё не оценённой Австрийской кампании 1805 года, Барклай-де-Толли младший сослуживец по Русско-Турецкой войне 1787-91 гг., где они с 1788 по 1790 год были вместе во всех сражениях, далее пути их неоднократно пересекались, так в 1794 году Кутузов был начальствующим над созданием нового рода войск в русской армии, лёгкой егерской пехоты – Барклай командиром лучшего егерского полка, в 1811 году Кутузов, Командующий на Дунае, тесно сотрудничает с Военным Министром Барклаем. Прямыми подчинёнными недавних кампаний были Платов, Дохтуров, Раевский, Ермолов и т.т.т. Личный состав армии рвался в бой и крайняя ожесточённость Смоленского сражения прямо об этом свидетельствовала, попытки Л.Бескровного искать какие-то «изъяны» в армии несостоятельны, он в данном случае передоверился Кутузову с его слезницами задним числом – их отверг в своих записках и крайне убедительно ещё М.Б. Барклай-де-Толли, кроме всего прочего в течение всей кампании особенно стремившийся к сражению именно у Царева-Займища, а в запальчивости этого военачальника никто не обвинит…
Как смотрится перспектива сражения в этом пункте с более широких оснований?
С точки зрения теории «системы сражений», отстаиваемых советскими историками 40-х -80-х годов (Жилин, Бескровный и др.) бой в данном месте, не «генеральный», а «важный», «означающий» всю эту систему представлялся очень привлекательным, об этом писал Александру1 Барклай, мысливший в ее русле – естественно было ожидать такого начала от М.И.Кутузова: при отступлении за его спиной оставалось уже слишком мало пространства до Москвы, чтобы уложиться в него «системой», как это и случилось после Бородино, ведь кроме как отсутствия резервов, после него не нашлось ни одной(!) приличной позиции вплоть до Воробьевых гор. Мог ли это не предвидеть новый Главнокомандующий, в двух своих предыдущих кампаниях обнаруживший особое пространственное дарование, сразу отметим – едва ли не выше таковых качеств у Наполеона! Можно утверждать – бой у Царева сразу «ангажировал» следующее сражение где-то на полпути между Дорогобужем и Москвой (то же Бородино – к примеру!), отказ от него делал одно из 2-х сражений минимума сразу же гадательным…
Субъективные обстоятельства дня «пробного боя» тоже выглядит благоприятно – полководец только что прибыл к армии, поэтому доверил сражение начальникам: они стараются – он их испытует; при подобных условиях то, что выбор позиции произведен не его волей а предшественниками скорее в плюс чем в минус – вы выбрали, вам и карты в руки, тем более, что самый характер таких «означающих» сражений полагает их ограниченно-оборонительный характер, бой на контр-ударах, где относительно выше значение мужества личного состава и приближенного к войскам управления. Смоленск показал огромную силу русской армии, то, что разгромить ее в однодневном сражении невозможно, успеется только «развернуть» его – почему бы денёк не подробить скулы французам прямыми ударами с крепкой позиции и при неважных обстоятельствах не удалиться с неё ввечеру? Глубокий обход, по условиям местности, возможен только к исходу дня, и с выразительной опасностью для обходящего противника быть атакованным на марше в отрыве от армии и при расстроенном взаимодействии войск – вот, кстати, отличное применение Багратиона! Превосходство же русских в лёгкой и особенно в казачьей коннице делает невозможным скрытное проведение таких маневров…
