Гельмут Гюнтер - Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941
В конце концов, с танкистами все было лучше некуда. Они откуда-то притащили шнапс, и мы стали горланить песни, да так, что стены дрожали!
Едва начался новый день, как танкистов подняли по тревоге. Ну, а я… никаких дел у меня здесь не оставалось, и я отбыл.
Некоторое количество единиц техники батальона было переброшено на солидно укрепленные восточные окраины Истры и на очень важную стратегическую дорогу на подступах к Москве. Связники докладывали о том, что батальон вновь брошен в бой. И ждали дальнейших распоряжений. Истра была взята (25 ноября) подразделениями пехотного полка СС «Дойчланд».
Тактический знак батальона до сих пор висел на расхлябанной двери полуразвалившегося дома. Я вошел доложить о прибытии. А откуда взялся этот унтерштурмфюрер? Я уже собрался сказать, что, мол, ошибся подразделением, и выйти, но тут офицер заговорил со мной:
– Кто вы такой и что вам здесь понадобилось?
Докладывая о том, кто я такой, я приглядывался к этому офицеру. Не то чтобы у нас было принято разглядывать каждого вновь прибывшего под микроскопом, но все равно на них невольно обращаешь внимание. Ведь от этих людей как-никак зависела наша судьба: либо нас будут просто «расходовать», либо обращаться с нами бережно. Многие офицеры этого не понимали, в итоге приходилось расплачиваться весьма дорогой ценой.
Этот новенький – унтерштурмфюрер – вроде внушал доверие. Выяснилось, что у нас новый адъютант батальона, от прежнего решили избавиться, и я вскоре узнал, каким именно образом. Унтерштурмфюрер Бух – так звали нового адъютанта – приказал мне ждать на улице рядом с машиной, чтобы потом ехать за ним. День выдался солнечным, солнце освещало снег, да так ярко, что пришлось надеть солнечные очки. Никогда не забуду тот день. Почему? Все по порядку.
Я стоял, прислонившись к мотоциклу, и чесал языком с водителями грузовиков. Они мне рассказали о неприятностях, постигших командный пункт батальона. Говорили об убитых и раненых. Пока мы судили да рядили, нас атаковали зашедшие со стороны солнца русские бомбардировщики. Мы как зачарованные смотрели, как распахиваются их бомболюки. Я мгновенно прикинул угол падения – выходило, что бомбы лягут на дорогу. Кто-то из шоферов кинулся к дому укрыться.
– Не смей! Давай назад! Не туда! На поле!
И побежал через поле. Несся я так, как чемпион мира по бегу Пааво Нурми. На долю секунды предугадав первый взрыв, я шлепнулся в снег. Мощнейший взрыв сотряс землю, потом еще один, у меня даже дух перехватило.
«О дьявол! – мелькнула мысль. – Ты столько уже прошел, и теперь погибать вот так – по воле случая?!»
К моему изумлению, вой и грохот тут же прекратились. Лежать в снегу пришлось недолго. Я поднялся. Осмотрелся. Оказывается, я залег как раз между двумя свежими воронками, куда только что упали русские бомбы. Я был на волосок от гибели.
Но большинство бомб врага упало именно на дорогу. И на нее теперь было страшно смотреть. Отовсюду подбегали солдаты и подбирали раненых. Слава богу, хоть убитых немного. Я принялся искать свой мотоцикл и… не находил его. Машина исчезла, понимаете, исчезла! Испарилась! На том месте, где еще пять минут назад стоял мой BMW, зияла огромная воронка. Лишь по нескольким кусочкам металла я определил, что это был мой мотоцикл.
Вот и все. Мой драгоценный мотоцикл, мой любимый и верный товарищ BMW пал смертью храбрых. Теперь мне больше не сесть на него, ему уже не отмерить эти несчастные несколько километров, остававшиеся до Москвы. Размышляя о машине, которой лишился, я совершенно не думал о том, что и сам едва избежал гибели. Меня буквально с ума сводила мысль о потере машины. Я даже на ногах стоять не мог – колени дрожали. И решил сесть.
Усевшись на пустую канистру, я безучастно уставился на воронку. Не знаю, поймет ли кто охватившие меня тогда чувства. Ведь я исколесил пол-Европы на нем, я даже толком и не помнил сколько – спидометр давно играл чисто декоративную роль.
Кто-то резко затормозил. Возле меня возник Вернер. Он прибыл на машине с коляской. Ему нужно было доставить кого-то из тыловиков. В двух словах я объяснил, что произошло.
Дружески хлопнув по плечу, Вернер попытался успокоить меня:
– Ничего, ничего. Уж лучше мотоцикл, чем тебя. Давай-ка забирайся на мой!
Я доложил адъютанту о постигшем меня несчастье, тот разрешил ехать с Вернером. Ну а Вернер ввел меня в курс дела насчет того, что произошло на КП.
Командиров рот вызвали к Старику. Еще до начала совещания всех связных выставили прочь. Из соображений секретности, видимо. На их счастье! Те едва успели отойти на несколько шагов, как вся изба содрогнулась от страшного взрыва и рухнула. Снаряд прошил стену помещения, где собрался наш «мозговой трест». Никому из офицеров не удалось избежать, как минимум, ранения. Посыльные тут же бросились к избе и стали вытаскивать самых тяжелых через перекосившееся окошко. Изба уже пылала, как свечка. Была срочно вызвана санитарная машина, и, надо сказать, прибыла она без задержки – раненых погрузили и отправили куда следовало.
Самым занимательным было то, как решили обойтись с нашим обожаемым адъютантом батальона. Ну, тем самым, который столь презрительно высказался о смерти Герда. Несмотря на все вопли, им решили заняться в последнюю очередь – вытащили только после остальных офицеров. Видимо, по выражению лиц посыльных он все понял. И тут же заткнулся. А санитарная машина уже и без него была битком забита. Вернер доставил оберштурмфюрера Забеля на перевязочный пункт в коляске своего мотоцикла. Мы о нем не горевали!
Для меня было яснее ясного – я остаюсь со своими! Свободно владевший русским языком Альберт постоянно бывал при Старике. И практически не вылезал из командирской машины. Я остался с Вернером, у которого был мотоцикл с коляской.
Мы прекрасно ладили друг с другом. Чувство локтя помогает пережить все ужасы войны. А о товариществе имеет право судить лишь тот, кто в первую очередь думает не о себе, а о своем товарище. А все остальное – трата слов! Мы нечасто употребляли это столь распространенное слово – «товарищество». Потому что для большинства солдат это было нечто само собой разумеющееся.
Мы составляли тройку: наш мотоцикл с коляской («Цюндапп-750»), Вернер и я. Кто желал, тот и садился за руль. Лойсль тоже ездил на мотоцикле с коляской вместе с молодым солдатом-стрелком, последний был и запасной водитель. Лойсль постоянно мотался между штабом дивизии и батальоном. Теперь на наши с Вернером плечи легли все поручения, раньше приходившиеся на шестерых посыльных на мотоциклах без колясок и на двоих, у которых были машины с коляской. Но и численность батальона сильно сократилась, так что мы вполне успевали везде.
Хотел он того или нет, гауптштурмфюрер Клингенберг все же загремел в тыловой госпиталь – настало время всерьез заняться больным желудком. Замещал Клингенберга гауптштурмфюрер Тиксен. Похоже, Тиксен еще не вполне оправился от того, что произошло на КП. Какое-то время ходил, опираясь на палку. И напоминал нам прусского короля Фридриха II Великого.
Мы были свято убеждены, что парад победы на Красной площади в Москве – дело считаных дней. Атаки происходили ежедневно. Мы методично отбивали у иванов одну деревню за другой на участке между Истрой и Москвой. Мы каждый день считали остававшиеся до Москвы километры – 40, 35, 30… Господи, знай мы все наперед!
Охватившая было нас всех депрессия после одного боя, в котором нам пришлось поучаствовать в снег и мороз и без соответствующего зимнего обмундирования, улетучилась без следа благодаря успешному развитию наступления на Москву. Мы первыми вошли в Белград, ну а почему бы не въехать парадным маршем в Москву? Разумеется, все кругом ныли и ворчали, как и прежде, но, несмотря на нытье и ворчание, в воздухе витал дух скорой победы.
Операции теперь, причем успешно, совершали настолько малочисленные группы, что наш инструктор по тактике лишь криво улыбнулся бы, расскажи мы ему об этом.
Когда заканчивались боеприпасы, мы выбивали русских с позиций саперными лопатками, кинжалами и прикладами винтовок. Русские с ужасом взирали из прорытых в земле нор, как мы вдруг словно ниоткуда появляемся на своих мотоциклах. Пока какой-нибудь там Гриша из Казани или Иваново приходил в себя от изумления, мы спрыгивали с наших машин, и ему ничего не оставалось, как поднять руки. Знай этот Гриша, что у нас было по обойме патронов для винтовки, да еще, может быть, пол-ленты для пулемета, он повел бы себя по-другому, но он не знал, поэтому и предпочитал сдаться в плен[23]. Девиз мотоциклетных частей – «Дерзость плюс скорость равняется победе» – был актуален, как никогда прежде. Мы не сомневались, что уже к Рождеству погреем озябшие ноги где-нибудь в Кремле у «папы Сталина»!
1 декабря батальон вышел к леску около Коётова (так у автора, определить не удалось. – Пер.). Стрелки спешились и, разомкнувшись, стали наступать на деревню. Приказов не требовалось. Каждый день одно и то же! Мы уже назубок знали, как нам действовать! Гауптштурмфюрер Тиксен, прихрамывая, шел впереди с палочкой. Вернер со мной в коляске осторожно пробирался за Тиксеном. Мы уже не обращали внимания на то, что идти в атаку на мотоциклах вместе с пешими стрелками для нас небезопасно.
